Беатрис наблюдала, как он опустошил миску Фиа, а затем протянула ему вторую порцию. Фиа свернулся калачиком на диване и захныкал:
– У меня болит живот.
Его температура поднялась выше тридцати восьми градусов. Ему дали еще одну дозу жаропонижающего. Конор решил подождать, пока оно сработает. Беатрис, похоже, не волновало, что он делает.
Когда температура у Фиа не спала, его раздели и положили в ванну. Игрушки для ванны печально плавали вокруг него. Беатрис плескала ему на спину теплой водой из кувшина. Время от времени Фиа стонал. Конор дал ему дополнительную половинку порции жаропонижающего. Теперь ему придется остаться и присмотреть за ним. Беатрис вытерла Фиа, одела его в пижаму и уложила в постель, вялого, словно новорожденного. Конор узнал пододеяльник: такой же, как дома у Фиа на кровати. Оранжевые лисы на синем фоне. Он не мог понять, как Беатрис могла взять с собой одеяло.
– Я купила его. Хотела, чтобы он чувствовал себя как дома, – сказала она.
– Да. Хорошая идея, – сказал Конор. Они оба стояли над кроватью Фиа и следили за тем, как он спит. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись, по-видимому, думая об одном и том же: сидеть над Фиа, пока он спит, будет слишком мелодраматично. Беатрис предложила Конору бокал вина, но он отказался, потому что был за рулем. Она предложила оставить машину и пойти домой пешком. У Конора выдался шанс сказать ей, что он уже должен быть в пути, по дороге к Еве, но он им не воспользовался. Он посоветовал ей самой выпить бокал. Она достала из холодильника початую бутылку, заткнутую пробкой. Она позволяла себе один бокал за вечер. Но только один. Пыталась ли она признаться в зарождающемся алкоголизме? Ему было знакомо это чувство: иногда он пил по ночам один, и единственное, что его останавливало, – это необходимость работать утром. А если работы не было, то что ж. Она спросила, как он поживает, и он ответил: «Великолепно». Он спросил, как она. Она не ответила, и ему пришлось настоять.
– Сам знаешь. Мне не нужно ничего говорить. – Он заметил, что она тоже стала серо-бежевой. Раньше в это время года Беатрис превращалась в розовое золото от загара: даже ее волосы светлели. Она не могла продолжать ежедневные пробежки: беспокоило колено. Она похудела: возможно, за счет мышц. Если, как он говорил себе, он не несет за это ответственности, то почему всегда чувствует себя виноватым рядом с ней? Конор проверил время. Если бы он направлялся домой, то уже бы ушел. Если понадобится, он был бы всего в паре минут ходьбы. Он объявил, что останется до тех пор, пока у Фиа не спадет температура, а затем отправится в путь. Отсутствие ее реакции его разочаровало.
– Как работа? – спросил он.
– Прекрасно. – Она, казалось, взвешивала, хватит ли у нее сил на рискованный разговор.
– Извини, у тебя были другие планы на сегодняшний вечер? – спросил Конор. – Я мог бы присмотреть за ним, если ты собираешься куда-то или кого-то ждешь? Я не хочу мешать.
Беатрис странно посмотрела на него:
– Я уже отменила встречу.
– Ты собиралась куда-то? – Он хотел спросить с кем, но знал, что нельзя. – Это было свидание?
Она выпрямила спину и пожала плечами. Ему показалось, что она улыбнулась.
Фиа вскрикнул. Конор подошел к нему, благодарный за вмешательство. У Фиа болела голова, и он не понимал, почему Конор не может это прекратить. Температура вообще не снизилась. Беатрис усадила Фиа на колени и стала укачивать. Конор солгал, что у него в машине может быть отоскоп, чтобы проверить уши. Ему нужно было позвонить Еве и сказать ей, что он опаздывает. Он спустился на лифте на парковку, понимая, что это излишне. Беатрис не узнает, где он: этажом ниже или на улице. На парковке было холодно. Ленточное освещение и блестящий бетонный пол усиливали его тревогу.
Когда Конор позвонил, Ева ожидала, что он скажет, что почти приехал, но нет, он еще не выехал. Ему жаль, но Фиа заболел: нужна еще пара часов. В ресторан он не пойдет, но они могут взять что-нибудь в пабе, и завтра у них будет весь день, а может быть, они останутся еще на одну ночь. Она пробормотала успокаивающие слова, надеясь, что Фиа быстро поправится, и посоветовала ему вести машину осторожно.
На окраине деревни она заехала на станцию техобслуживания. Несколько сообщений от Маргарет. Первое вопрошало, где она, второе – на сколько она опаздывает, третье – придет ли она вообще на собрание? Ева постаралась, но не смогла вспомнить ни о каком собрании. Еще было голосовое сообщение. Еву оно не удивило. Маргарет долго сдерживала свое разочарование и сегодня выплеснула его наружу: Ева невнимательна, ей не хватает предвидения, предусмотрительности, организаторских способностей, навыков пунктуальности. Маргарет не поддержит ее заявку на постоянную должность. Это была худшая оценка, которую Ева когда-либо получала. Она стояла на площадке возле бензоколонки и смеялась. Поначалу она работала как могла усердно, металась от одного кризиса к другому. Но с началом нового учебного года она успокоилась и выполняла самый минимум. Ничего не изменилось. Крыша не рухнула. И ей все равно продолжали платить.
Ева купила две бутылки южноафриканского вина, красного, с завинчивающимися крышками, арахис и плитку темного шоколада. После шума и движения на шоссе, после Маргарет флуоресцентные огни и музыка в магазине при автомастерской заставили ее почувствовать себя так, будто она телепортировалась в параллельную вселенную. Она неуклюже двинулась, чуть не уронила вино и смущенно захихикала. Кассирша не сводила с нее глаз. Выйдя на улицу, она позвонила Шэю и сказала, что ее родители наконец-то занялись доверенностью и что она поедет к ним на ночь. Шэй отметил внезапность ее отъезда. Ева солгала, что некоторое время обсуждала с матерью необходимость планирования будущего и теперь, когда Юнис взялась за дело, Ева хотела быть абсолютно уверенной, что они доведут его до конца. В ходе разъяснений она поняла, что это надуманная, слишком сложная ложь, но ничего не имело значения: ей не требуется, чтобы это продлилось долго. Она сказала Шэю поцеловать девочек за нее. Он заверил ее, что они счастливы, как хрюшки в какашках, пересматривают «Холодное сердце» и едят фиш-энд-чипс. Он начал было прощаться, а потом спросил:
– Все в порядке?
– Да, а что?
– У нас все в порядке? Потому что кажется, что нет.
Небо было белым, висело низко: в такие вечера темнота наступает внезапно.
– Ева?
– Поговорим, когда я вернусь.
Она повесила трубку. Он немедленно перезвонил. Она поставила телефон на беззвучный режим.
В номере отеля цветы были на покрывале, обоях, шторах и ковровом покрытии. Ева подумывала попросить другую комнату, но, пройдя по коридору, оклеенному обоями в цветочек, она заподозрила, что остальные комнаты будут такими же. Единственное окно выходило на забетонированный двор. Сорняки захватили землю везде, где только могли. Древний трактор, техника и автозапчасти валялись, словно брошенные в спешке. Она задернула шторы, а затем, испытывая клаустрофобию, раздвинула их снова. Ее телефон продолжал светиться сообщениями от Шэя. Он обнаружил, что ее нет у матери и ее там не ждут. Она написала: «Я хочу большего». Подумала о том, чтобы объясниться подробнее, но сказать больше было нечего. Добавила: «Прости, я люблю тебя». Потом удалила все и засунула телефон под подушку.
Ева открыла вино, включила музыку и начала танцевать. Она уже допила половину бутылки, когда ей в голову пришла мысль. А Фиа действительно болен? Знала ли Беатрис об их планах? Она попыталась помешать Конору приехать к ней? Беатрис показала себя эгоистичной разрушительницей. Она сделает все, чтобы помешать Конору двигаться дальше. Ева написала Конору: «Знает ли Беа о нас?» И только после того, как отправила сообщение, она подумала о том, что Беатрис может увидеть текст на экране Конора. Беатрис все еще надеялась на примирение, была в отчаянии и полна решимости в этом вопросе. По школьному двору она ходила согнувшись, как будто с крестом на спине, и говорила осторожно, тихо, как будто зарекшись от любого веселья.
Дешевые обои вызывали тошноту; алые розы с лимонно-зелеными листьями, безвкусные кисточки глициний среди клочков чего-то травянистого повторялись снова и снова в бледно-желтом море. Она предполагала, что покрывало и шторы одинаковые, но, присмотревшись, увидела, что алые цветы на покрывале – это георгины, а на занавесках – пучки крошечных розовых вьющихся роз. Комната напоминала цветочный магазин: это были не только стены, это было в воздухе. Ева открыла окно. Она изучала трактор во дворе, красный, ржавый и покосившийся: одна шина полностью сдулась. В темном дверном проеме сарая стоял мужчина. Его белые волосы сияли, а синий комбинезон напомнил Еве статую Марии перед ее монастырской школой в Драмшанбо. Этот мужчина стоял посреди темного входа в сарай и смотрел на нее. Его руки раскинулись в стороны, его объятия были открыты для нее, как будто приглашая ее подойти. Она помахала. Он не ответил.
Конор и Беатрис услышали странный вскрик из спальни. Фиа сидел на краю кровати с широко открытыми глазами. Он открыл рот и изверг поток водянистой рвоты. Она покрыла его грудь, колени и растеклась по полу под ним.
– Armes Schätzchen, – воскликнула Беатрис. Она подняла Фиа, взяла его под руки и понесла в ванную. Это движение, казалось, выдавило из него еще один поток, испачкавший Беатрис. Она поставила его и побежала в ванную. Фиа стоял в луже рвоты, по щекам текли слезы, и он все еще сотрясался от позывов. Конор встал у него за спиной и понес его в ванную, держа на вытянутых руках. Он поставил Фиа в пустую ванну, куда тот продолжил испускать все меньше и меньше вязкой желчи, слез и соплей. Позади них Беатрис присела над унитазом, ее рвало. Конор раздел Фиа и вымыл его, а затем завернул в полотенце. Беатрис, стоя на корточках, прислонилась головой к стене. Она была бескомпромиссного оттенка зеленого.
– И ты туда же? – спросил Конор.
Ее голова упала, и ее снова стошнило.