Дверь подвала Конора открылась и закрылась. Она узнала этот звук. Чтобы дверь издала такой звук, нужно было открывать ее плечом. Светлая голова Фиа качнулась вверх, когда он поднялся по лестнице на улицу. У ворот он нетерпеливо заплясал. По лестнице поднялся Дермот, впереди него шел Джаро. Дермот взял Фиа за руку, и они пошли по улице.
Она не заметила в ребенке ничего болезненного. Зачем Конору было лгать?
Мимо окна наверху прошла фигура. Она захлопнула за собой дверь машины и взбежала по ступенькам. Дверной молоток в виде медного льва приятно звякнул. Она постучала еще дважды, прежде чем услышала шаги на лестнице. Где-то на улице залаял пес. Кто-то закричал.
Конор распахнул дверь. Показалось, что он растерялся, когда понял, что это она. Она потянулась к нему, и он обнял ее, но не пригласил войти. Он был в джинсах и босиком.
– Мне жаль, что я не смог приехать, – сказал он. – Ты ходила на аукцион?
Она не могла говорить о Харвуде.
– Купила что-нибудь?
– Я только что видела, как Фиа уходил с Дермотом?
Конор рассказал свою историю о лихорадке Фиа и рвоте Беатрис, покачиваясь на цыпочках и смеясь, подчеркивая каждую грубую деталь. Он говорил быстро, она не могла поспеть за ним. Пока длился его рассказ, он прикрывал глаза от полуденного солнца. Его рубашка была измята и не заправлена, как будто он в ней спал. Из-под джинсов без ремня виднелась полоска обнаженной кожи. Мягкая и округлая. Ей хотелось прикоснуться к ней.
– Ева?
– Это правда? – спросила она. Она посмотрела на небо: солнце было желтым, но тепла от него не исходило. Деревья изменили цвет под лучами солнца: они потусторонне светились, словно прилипли к двумерному миру.
– Что? – Он знал, о чем она спрашивает. Она знала, когда он напускает туману.
– Впустишь меня?
– Я спал.
– Прости. Но, видишь ли, я не могу пойти домой, не поговорив с тобой.
Наверху в туалете спустили воду. Ева наблюдала, как его лицо омрачилось. Он повозился с дверной ручкой, прежде чем опустить руки вдоль тела и посмотреть на нее.
– Это Беа, – сказал он. – Она еще нездорова, я привез ее домой, чтобы позаботиться о ней. И о Фиа. Здесь это гораздо проще. Мне очень жаль.
Не было причин извиняться за доброту. Ева услышала шаги на лестничной площадке наверху.
– Я ухожу от Шэя. Я собираюсь сказать ему сегодня. – Она услышала свой смех: облегчение, когда это было сказано вслух кому-то другому.
– О Ева, – вздохнул Конор. – Ты уверена? Ты действительно этого хочешь?
Она зашла в коридор и остановилась рядом с ним. От него пахло чем-то несвежим, потом, кофе и чуть-чуть рвотой. Конор обнял ее за плечи и вздохнул. Он нежно поцеловал ее, прежде чем отстраниться, его руки крепко лежали на ее плечах, сохраняя между ними расстояние.
– Я не могу сейчас с тобой поговорить, – сказал он. – Обещаю, что найду время завтра. – Его руки слегка давили, и она не могла понять, было ли это давление намеренным, выталкивал ли он ее обратно наружу. Она услышала шаги наверху. Шаги остановились. Кто-то стоял у перил наверху, босые пальцы ног выглядывали сквозь стойки. Беатрис.
– Я люблю тебя, – Ева повысила голос. – Я тебя люблю. Я люблю тебя.
Беатрис скрылась из виду. Он еще раз извинился, сказал ей, что расставание окажется гораздо тяжелее, чем она может себе представить. Просил ее подумать еще раз. Не торопиться. И девочки, надо подумать о них.
– Как ты смеешь, – сказала Ева.
Пес был в исступлении: лаял на что-то, на кошку или на птицу. Кто-то крикнул ему: «Бэйли! Заткнись на хер». Бэйли залаял в ответ.
Конор дотронулся до ее щеки, словно укладывая ее в ладонь.
– Мы с Беа, мы снова разговариваем. Мы хотим разобраться с этим. Ради Фиа. Ты можешь это понять?
Ева отпрянула:
– Вы снова вместе?
– Не знаю. Надеюсь, что да, – сказал Конор.
Пес взвизгнул.
Ева закричала:
– Нет! Нет! Нет!
Шэй обнаружил плачущую Еву, припаркованную возле их дома: передняя часть ее рубашки была мокрой, как у малыша, у которого режутся зубки. Она не могла, не хотела с ним разговаривать. Он ввел ее внутрь, положил на кровать и обнял.
Глава 43Когда тебе идут обои
Когда стало ясно, что Ева не собирается ни вставать на ноги, ни брать себя в руки, Шэй переместил ее в комнату девочек, а девочек поселил у себя. Их лечащий врач перебирал антидепрессанты и успокоительные. Ева то бодрствовала всю ночь, то спала весь день. Иногда Шэй кричал на нее, чтобы она вставала, ела, двигалась. В большинстве случаев она принимала душ только тогда, когда ее заставляли. Большую часть их дня составляли попытки заставить ее поесть или попить. Он мыл ей голову. Он отмерял ее таблетки, а остальные прятал, как велел их врач.
Много лет назад они смотрели документальный фильм о серфере, который упал с доски на камни и остался в вегетативном состоянии. Его великолепная длинноволосая подруга осталась ему предана. Они тогда поспорили. Ева считала, что девушке надо уйти. Он думал, что ей следует остаться: она явно все еще любит его. Ева согласилась, что девушка его любит, но заявила, что именно поэтому ей следует уйти. Она любит того, кто никогда не сможет ответить на эту любовь. Это ее уничтожит. А для серфера ее уход не стал бы трагедией: он совершенно не осознавал, что потерял. «Но что, если он проснется, – спросил Шэй, – а ее не будет?»
Доброго доктора Конора было не видать.
В первые дни Шэй просил его о помощи, но Конор непреклонно настаивал, что он неподходящий для этого человек. Шэй настолько сосредоточился на Еве, что не смог услышать, что именно Конор пытался ему сказать. Лиззи делала что могла: заходила с едой, приводила девочек из школы и сидела долгие часы с Евой за закрытыми дверями, но никогда не рассказывала Шэю, о чем они разговаривали. Она говорила, что это дело Евы. Иногда по вечерам она приводила с собой Джимми и Джорджию, и они заказывали пиццу.
Аукционист прислал упаковку деревянных ложек, завернутых в коричневую бумагу. На чеке было указано «Харвуд-хаус». И только тогда Шэй вернулся к Конору. Конор рассказал ему, что летом у них с Евой были отношения, но теперь он вернулся к Беатрис. Возможно, именно это и привело к тому, что Ева теряла рассудок.
– Да ты что? – спросил Шэй. Он ходил кругами по гостиной Конора. – Ты так думаешь?
– Мне очень жаль, – сказал Конор. – Я знаю, что ты чувствуешь.
– Да, думаю, знаешь. Так зачем же ты так со мной поступил? С моими маленькими девочками? – Шэй заплакал. – Мы были друзьями. Я думал, мы друзья. И Ева… Ева. Что ты сделал с Евой?
Конор начал объяснять, что сам был в плохом состоянии, не понимал, что делает, когда правый кулак Шэя врезался в левую сторону его челюсти. Ошеломленный Конор скользнул на пол. Он подвигал челюстью из стороны в сторону, проверяя, не сломана ли она. Шэй проверял то же самое, расправляя и сжимая пальцы правой руки.
– Ты в порядке? – спросил Шэй.
Конор вскарабкался на диван.
– Да. А ты?
– Нет, – сказал Шэй и вышел.
Через пару месяцев хороших дней стало больше, чем плохих. Он слышал смех, когда девочки были в комнате с Евой. Двусторонние разговоры. Утренний душ. Вопросы, обращенные к нему. Хочет ли он, чтобы она приготовила ему сэндвич? Ева вышла из своей депрессии, дрожащая и робкая, как промокший мотылек.
Глава 44Майя выходит замуж
Двенадцать лет спустя
Майе нравилась ее крошечная квартирка в берлинском районе Фридрихсхайн-Кройцберг. Нравились грубые деревянные доски под босыми ногами. Нравился утренний свет, который проникал в комнату и будил ее. Нравилась липа во дворе, где она сидела и выкуривала сигарету после ночной смены. Нравилась древняя газета, валявшаяся на полках шкафа, где она хранила свои свитера. Нравился шум детей, играющих в парке через две улицы. Она любила старушку, жившую на первом этаже, которая каждый день приветствовала ее с таким безудержным энтузиазмом, что Майя не могла за ней угнаться. Лишь спустя шесть месяцев уроков немецкого Майя поняла все, что та ей говорила. Майе нравился скрип ее кровати и то, как он смешил их с девушкой, когда они занимались любовью[24]. Когда Майя находила то, что ей нравилось, она старалась это удержать.
Квартиру выставили на продажу, и им грозило выселение. Майя спросила, хочет ли Нина купить это место вместе с ней: Нина согласилась, потому что любила ее. Майя знала, что люди могут расстаться, что бы ни держало их вместе. Брак немного усложнял расставание, и, учитывая как финансовые, так и эмоциональные вложения, казался разумным шагом. Поэтому Майя предложила Нине пожениться. Нина рассмеялась. Либо Майя очень ирландская католичка, либо очень буржуазная, а в свои двадцать восемь – еще и очень молодая. Майя спросила, имеет ли это значение. Нина сказала: нет. Майя спросила еще раз, и на этот раз Нина сказала ja. Vielmals, ja[25].
Отец Майи предложил оплатить свадьбу, и она с радостью позволила ему это сделать. Все, чего ей хотелось, – это танцевать всю ночь под гирляндами в поле. Макс убедил их провести празднование на территории загородного отеля, чтобы таким старикам, как он, было где переночевать, если они перестанут поспевать за молодыми. Лиззи хотела того же, чего хотела Майя. А Майя хотела, чтобы Фрэнк присутствовал на свадьбе. Лиззи сказала: конечно.
Майя вела себя осторожно со своими тремя родителями. Она прожила с Фрэнком гораздо дольше, чем с Максом. Фрэнк был комфортным, как старый джемпер: Макс имел с ней общую ДНК. Она, как и Макс, пошла в педиатрию, но предпочла медицине работу акушеркой: она не хотела, чтобы ее жизнь была связана только с работой, она хотела собственных детей и хотела сидеть с ними за одним столом и ужинать, как это бывало на Оскар-сквер. Продолжательницей ее дела стала Джорджия: четыре года назад она получила медицинское образование и регулярно обращалась за советом к Максу, а тот был рад его дать. Когда Майя видела, как они склоняются над каким-то сообщением в телефоне, они выглядели как отец и дочь. Это было справедливо. Макс был в долгу перед Фрэнком.