– Батюшки-светы! – как-то по-бабьи ойкнула Инесса. – Вы посмотрите! Нет, вы только посмотрите! – тормошила она Дзержинского. – Это же не восход, а что-то непостижимо-божественное. Оранжевая середина, зеленоватые края и пурпурно-васильковые лучи. Я такой восход видела только раз в жизни. И знаете, где? В Поронине. Тогда мы с Владимиром Ильичом много гуляли, лазали по горам и даже создали «партию прогулистов». И вот однажды, на рассвете, видели нечто подобное, – кивнула она за окно. – Красота-а-а…
– Не красота, а красотища! – теребя бородку, мечтательно улыбнулся Дзержинский. – А я такой рассвет видел в Сибири. Меня туда сослали на вечное поселение, но мне сибирский климат не понравился, и я оттуда бежал. И вот однажды, ночью, у костра… Мой проводник услышал подозрительный шорох и огонь быстренько затоптал. Не успел я как следует проморгаться, как вершины сопок вспыхнули вот таким же пурпурно-васильковым огнем. А в Поронине? В Поронине, как вы, наверное, помните, я бывал наездами, в «партии прогулистов» не состоял, тем более, что вскоре оказался в Варшавской цитадели, а потом и в Орловском централе.
– Помню, Феликс Эдмундович, я все помню, – не отрывала глаз от окна Инесса. – Я даже помню, как на похоронах Лауры и Поля Лафарга переводила на французский…
– Стоп! – остановил ее Дзержинский. – Мне нужна ваша помощь. Да-да, – заметив ее удивленный взгляд, с нажимом продолжал Дзержинский. – Мне нужен человек, который бы не только знал пару-тройку иностранных языков, но, кроме того, имел опыт жизни за границей. Вы меня понимаете? Манеры, привычки, поведение…
– Чтобы в любом обществе мог сойти за своего? Чтобы по манере одеваться, говорить и вести себя за столом никто не догадался, что он приехал из России?
– От вас ничего не скроешь, – покорно склонил голову Дзержинский. – Но этот человек должен быть абсолютно надежным товарищем и преданным делу революции коммунистом.
– Надежный и преданный, – покусывая губы, задумчиво произнесла Инесса. – Ручаться, как за себя, конечно, не могу, но… есть у меня такой человек. Да и вы с ним знакомы. Хотя в деле его видела только я: мы занимались возвращением на Родину солдат Французского экспедиционного корпуса. Умен, находчив, ловок, сметлив, за словом в карман не лезет, но и лишнего не скажет. К тому же откровенно красив – женщины таких любят, в обществе – душа компании. Ну, и что для вас немаловажно: в тюрьмах сидел, эмигрантского хлеба наелся досыта, в партии с 1905-го.
– Так-так-так! – азартно потирая руки, воскликнул Дзержинский. – И кто же этот герой?
– Давтян. Яков Христофорович Давтян.
– Слышал о таком, – раздумчиво произнес Дзержинский. – И даже немного знаком. Надо будет подумать… Спасибо, товарищ Инесса. Ваша рекомендация дорогого стоит, – шутливо раскланялся Дзержинский. – А вы говорите – восход. Восход – восходом, а вон мы какое дело спроворотили. Вы еще о своем протеже услышите!
Дело было настолько серьезным, что по этому поводу состоялось специальное заседание Оргбюро ЦК РКП(б), которое приняло решение:
«Просьбу тов. Дзержинского удовлетворить. Откомандировать в его распоряжение тов. Давтяна».
Так Яков Христофорович Давтян стал первым в истории советских спецслужб начальником Иностранного отдела ВЧК, более известного как ИНО. Разведка, да еще закордонная, дело настолько тонкое и серьезное, что не имевший никакого опыта Давтян поначалу от нового назначения растерялся. А потом его осенила гениальная идея: а почему бы нашим разведчикам не работать под крышей дипломатических представительств, а ему, их начальнику, не совмещать две должности и не работать одновременно и в Наркоминделе, и в ВЧК? Руководство его поддержало, и Давтян, с присущим ему энтузиазмом, занялся созданием ИНО.
Был, правда, один червячок, который постоянно точил самолюбие Якова Христофоровича: он считался не полноправным начальником ИНО, а всего лишь исполняющим обязанности. Давтян терпел-терпел и написал докладную записку в Управление делами ВЧК, прося прояснить ситуацию и сделать его полноправным начальником Иностранного отдела. Но руководство рассудило иначе: оставаясь сотрудником Наркоминдела и находясь за границей, Давтян должен выполнять поручения ВЧК и лично Дзержинского.
С первой зарубежной командировкой у Давтяна вышел полный конфуз: как раз в эти дни в Венгрии случилась революция, и новоиспеченного разведчика-дипломата решили направить в Будапешт.
Но пока тянулась волокита с оформлением документов, революция потерпела поражение, и Венгерская Советская Республика прекратила свое существование. А ведь планы в Москве были грандиозные: в Венгрию чуть было не бросили Первую конную армию, разумеется, под видом добровольцев-интернационалистов.
Но так как обязанности дипломата, и особенно разведчика, требуют постоянного присутствия за границей, Якова Христофоровича непрерывно перебрасывают из одной страны в другую. За пятнадцать лет своей закордонной службы он успел поработать в Эстонии, Литве, Китае, Туве, Франции, Греции, Иране и Польше. Одно время он даже был ректором Ленинградского политехнического института. Что там было делать карьерному дипломату и такому же карьерному разведчику, можно только догадываться.
Если результаты работы Давтяна в Греции, Польше и Франции до сих пор засекречены, то о его пребывании в Китае кое-что известно. Прибыв в Китай в 1922 году, буквально через две недели Яков Христофорович отправляет шифровку в Москву.
«Нашу работу здесь я считаю чрезвычайно важной и полагаю, что тут можно много сделать. Здесь узел мировой политики и ахиллесова пята не только мирового империализма, но и наша. И исключительно от нас зависит здесь завоевание прочных позиций на Дальнем Востоке».
Сделал он действительно много, особенно как резидент ИНО. Спустя год Давтян с нескрываемой гордостью сообщает:
«Несколько слов о нашей специальной работе. Она идет хорошо. Если вы следите за присылаемыми материалами, то, очевидно, видите, что я успел охватить почти весь Китай. Ничего существенного не ускользает от меня.
Наши связи расширяются. В общем, смело могу сказать, что ни один шаг белых на Дальнем Востоке не остается для меня неизвестным. Все узнаю быстро и заблаговременно.
С сегодняшним курьером посылаю вам весь архив белогвардейской контрразведки, полученный в Мукдене. Прошу принять меры, чтобы этот архив не замариновался и был использован.
Ставлю серьезный аппарат в Харбине. Есть надежда проникнуть в японскую разведку».
Увлечение разведывательной работой не могло не сказаться на делах дипломатических. Из Наркоминдела на имя Давтяна стали поступать телеграммы с требованием предпринять «определенные усилия и добиться успеха» на чисто дипломатическом фронте. Яков Христофорович сделал вид, что ничего не понял. Тогда ему влепили выговор от имени Коллегии Наркоминдела.
Давтян страшно обиделся! В сердцах он отбил возмущенную телеграмму в Москву.
«Думаю, что Пекин будет моей последней работой в этом милом учреждении. Хочу работать в Москве или в крайнем случае на Западе.
Предпочел бы с НКИД вообще порвать, ибо все-таки не могу ужиться с ними».
Но, поостыв, Давтян взял себя руки и еще пятнадцать лет не просто уживался, а много и плодотворно работал на внешнеполитическом поприще. Последней его должностью была должность полпреда в Польше.
В 1938-м Якова Христофоровича отозвали в Москву и тут же арестовали. Что заставило его соратников по партии отдать такой приказ, одному Богу известно. Но если учесть, что список Платтена к этому времени был исчерпан и его начали чистить по второму кругу, то есть уничтожать людей, которых в списке не было, но они были так или иначе связаны с людьми, которые находились вместе с Лениным и в вагоне, и на пароме, то все станет ясно.
Обвиняли Якова Христофоровича в полнейшей чепухе: ему вменялось участие в армянской антисоветской националистической организации, руководство правотроцкистской группой, созданной в полпредстве СССР в Польше, и, конечно же, работа на польскую разведку. Никаких объяснений и никаких оправданий создателя Иностранного отдела ВЧК Военная коллегия Верховного Суда СССР в расчет не приняла и приговорила Давтяна к расстрелу.
Прожил Яков Христофорович Давтян всего 50 лет. С его-то кавказскими генами жить бы ему и жить, если бы… не похвальное слово Инессы Арманд.
От Бреста до Стамбула
Последним, кто имел косвенное отношение к списку Платтена и из-за этого пострадал, был Лев Михайлович Карахан. Напомню, что это он подписал дипломатический паспорт Инессы Арманд за № 1003, это он, вместе с врагами народа Каменевым, Сокольниковым и Радеком участвовал в подготовке и подписании позорного Брест-Литовского мира и, как выяснила впоследствии Военная коллегия Верховного суда СССР, «с 1934-го был участником антисоветского заговора правых, в который был завербован Ягодой (он же Иегуда Енох Гершенович), а с 1927-го агентом германской разведки».
Суд над Караханом состоялся 20 сентября 1937 года. Время тогда было лихое. Сталин затеял такую грандиозную чистку, что пулю в затылок получали маршалы и генералы, дворники и полотеры, учителя и инженеры, врачи и дипломаты, народные комиссары и вчерашние чекисты. Среди чекистов оказался проливший моря крови нарком внутренних дел Ягода, а среди дипломатов – Лев Карахан.
Так кто же он такой на самом деле, «заговорщик» и «шпион» Лев Михайлович Карахан (он же Леон Михайлович Караханян)? Родился он в Тифлисе, в довольно обеспеченной и благополучной семье армянского адвоката. Идти бы ему по стопам отца, и прожил бы не сорок восемь, а, быть может, сто лет, так нет же, начитался книжек про свободу, равенство и братство и решил бороться за счастье угнетенного народа.
Пятнадцатилетним гимназистом вступил в РСДРП – и пошло-поехало. Из гимназии его вышибли, а когда, экстерном сдав экзамены за гимназический курс, с великим трудом получил аттестат зрелости и поступил на юридический факультет Петербургского университета, со второго курса вышибли и оттуда.