– Вам будет очень трудно. Но в городе остается Урицкий.
А чтобы для наведения порядка и устрашения врагов в руках Урицкого был надежный инструмент, его назначили председателем Петроградской ЧК. Переехав в печально известное здание на Гороховой улице, Урицкий превратил его в самую настоящую Голгофу для тысяч и тысяч жителей Петрограда.
Самое странное, находились люди, которые упрекали Урицкого в мягкотелости.
– Ничуть я не мягкотелый, – гневно возражал он. – Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен.
Но так как его власть распространялась только на петроградцев, а Моисею Соломоновичу этого показалось мало, он добился утверждения себя в должности народного комиссара внутренних дел Северной коммуны. Теперь от благорасположения Урицкого зависела жизнь людей, проживающих в Петроградской, Новгородской, Псковской, Олонецкой, Архангельской, Вологодской, Северодвинской и Череповецкой областях, которые в те годы назывались губерниями.
Одной из самых подлых акций, организованных Урицким, была высылка из Петрограда, а затем и арест четверых великих князей. 26 марта 1918 года Моисей Урицкий вкупе с Григорием Зиновьевым подписали специальный декрет, который в тот же день опубликовали в «Красной газете».
«Совет Комиссаров Петроградской Трудовой Коммуны постановляет: Членов бывшей династии Романовых – Николая Михайловича Романова, Дмитрия Константиновича Романова и Павла Александровича Романова выслать из Петрограда и его окрестностей впредь до особого распоряжения, с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губерний.
Все вышепоименованные лица обязаны в трехдневный срок со дня опубликования настоящего постановления явиться в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2) за получением проходных свидетельств в выбранные ими пункты постоянного местожительства и выехать по назначению в срок, назначенный Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией».
До Вологды великие князья добрались, причем заболевшего Павла заменил Георгий Михайлович, но на свободе были недолго: уже 1 июля их арестовали и бросили в тюрьму. Петроградским чекистам Вологодская тюрьма показалась ненадежной, и арестантов перевезли в Петропавловскую крепость, добавив к ним и Павла Александровича.
А вот дальнейший ход Урицкого был таким иезуитски-мерзким, что даже кое-кто из большевиков, то, что называется, развел руками. Зная, как его люто ненавидят, Моисей Соломонович сделал себе щит из живых людей. Набив тюрьмы заложниками, он заявил, что если с головы руководителей большевиков упадет хотя бы один волос, все заложники будут расстреляны. Но одно дело – держать в заложниках отчаянных поручиков и убеленных сединами генералов, и совсем другое – членов царской династии, которых любят, знают и уважают не только в России, но и во всей Европе.
Вот, скажем, великий князь Николай Михайлович. Он терпеть не мог муштру, шагистику, пушки, ружья и сабли, иначе говоря, армию, а его заставили окончить военное училище и поступить в Кавалергардский полк. Он обожал науку, особенно историю, с увлечением собирал коллекцию насекомых, любил кабинетную тишь, а ему приходилось ходить на разводы, в караулы и участвовать в парадах. Он имел склонность к шалостям, розыгрышам и шуткам, а его заставляли болтаться в свите императора, да еще на строго отведенном месте.
По большому счету, великий князь Николай, который имел довольно забавное прозвище князь Бимбо, был эдаким плейбоем своего времени. Он то проигрывал, то выигрывал бешеные деньги в Монте-Карло, так и не женившись, имел побочных детей, обожая тайные общества, стал масоном. В конце концов терпение венценосных родственников лопнуло и Николаю Михайловичу позволили снять военный мундир. Великий князь с облегчением вздохнул и погрузился в изучение истории России. Он рылся в императорских и семейных архивах, листал хроники, беседовал с очевидцами тех или иных событий – и вскоре стал одним из авторитетнейших экспертов по эпохе Александра I.
Среди прочих недостатков Николая Михайловича была уже не причуда, а серьезный порок, который венценосная семья не могла простить: Бимбо был убежденным пацифистом. Первая мировая война привела его в ужас, а массовый ура-патриотизм первых дней всемирной бойни он считал дурным предзнаменованием. И уж совсем ужасно было то, что он осмелился критиковать политику Николая II и требовал ограничить вмешательство императрицы в работу правительства. Тут уж показал характер и Николай II: он приказал Бимбо покинуть столицу и уехать в деревню.
Февральскую революцию Николай Михайлович приветствовал, а вот с Октябрьской разобраться не успел: по воле Урицкого он оказался в Петропавловской крепости и стал очень ценным заложником.
Другим ценным заложником стал родной брат Бимбо – великий князь Георгий Михайлович. Так как он родился неподалеку от Тифлиса, в семье его на грузинский манер звали Гоги. Он был богатырского сложения и ростом под два метра. Другой карьеры, кроме военной, для великих князей почему-то не было: пошел служить в Уланский полк и Гоги. Кто знает, быть может, со временем он дослужился бы до генерала, но так случилось, что он серьезно повредил ногу, – и мечты о военной карьере пришлось оставить.
Это огорчило всех, кроме самого Гоги. Скорее всего, его ободрял пример старшего брата Бимбо: у Георгия довольно рано проявился интерес не к кутежам и скачкам, а к усидчивой, тихой и скромной работе ученого. Это был единственный случай, когда все Романовы с восторгом поддержали увлечение великого князя искусством и нумизматикой. А вскоре император назначил его директором музея Александра III – ныне он называется Русским музеем. Это был совсем иной масштаб – и Георгий со свойственной ему страстью начал пополнять собрание картин и других уникальных раритетов.
Во время войны в должности генерал-инспектора он мотался по фронтам, пришел к выводу, что революция в России неизбежна, и советовал императору, пока не поздно, принять конституцию и даровать демократические свободы. Тот его не послушал – и случилось то, что случилось…
Что касается Дмитрия Константиновича, то судьба уготовила ему испытание морем. Он любил лошадей и мечтал служить в кавалерии, но отец, сам в прошлом генерал-адмирал, отправил его на флот. Море встретило великого князя неприветливо: его так укачивало, что Дмитрий и шагу не мог ступить по палубе. В конце концов он в самом прямом смысле слова упал отцу в ноги, умоляя разрешить покинуть флот. Но отец был неумолим.
– Кто-то из Романовых обязательно должен служить на флоте, – сказал он. – Такова традиция, и здесь ничего не поделаешь. Надо терпеть.
Вручила Дмитрия мать. В обмен на обещание не брать в рот ни вина, ни водки она взялась уговорить отца. Покряхтев и повздыхав, Константин Николаевич разрешил сыну служить в кавалерии. Но военной карьеры Дмитрий не сделал: помешала активно развивающаяся близорукость, да такая сильная, что к началу мировой войны он почти ослеп.
Но князь не унывал! Он так серьезно увлекся лошадьми, что отдавал им все свое время. Он даже завел себе конный завод, где выращивал чистокровных рысаков. Во время войны Дмитрий заявил, что великим князьям нужно отказаться от высоких постов, которые они занимают лишь по традиции, а не по праву таланта или больших знаний. В семье это вызвало шок! Но, поразмыслив, Романовы решили сделать вид, что никто ничего не слышал и о заявлении Дмитрия никто ничего не знает.
После Февральской революции Дмитрий решительно снял военный мундир, заявив, что не хочет иметь никакого отношения к никому не нужной, нелепой войне. Большевики и петроградский наместник ВЧК Урицкий этого не оценили, превратив князя в дорогостоящего заложника.
Великий князь Павел Александрович был младшим сыном императора Александра II. Он был высок, худ, широкоплеч и, что немаловажно, его обожал племянник Николаша – будущий император Николай II. Усатый дядюшка сверх меры был наделен тем, что напрочь отсутствовало у племянника: он прекрасно танцевал, был раскован и обаятелен, его уважали мужчины и любили женщины. Командуя то гусарами, то кавалергардами, Павел Александрович иногда сутками не вылезал из седла.
Во время войны он часто выезжал на фронт, командовал гвардейским корпусом, а когда Николай II принял на себя командование армией, находился вместе с ним в Ставке. Там-то, в декабре 1916-го, он узнал об убийстве Распутина. Как свидетельствовали очевидцы, и он, и император облегченно вздохнули. Но буквально на следующий день Павла Александровича ждал ни с чем не сравнимый удар: оказалось, что в убийстве Распутина замешан его сын Дмитрий, которого тут же посадили под домашний арест.
Началось следствие, впереди замаячил позорный суд, но император решил, что для отпрыска Дома Романовых это уж слишком – и отправил Дмитрия на персидский фронт. А Павел Александрович, понимая, что революция неизбежна, возглавил своеобразный бунт великих князей, сочинив от их имени манифест, который обещал конституцию и прочие демократические свободы. В таком виде он лег на стол председателя Думы Михаила Родзянко. Но поезд, как говорится, уже ушел: бунт великих князей запоздал. На следующий день Николай II отрекся от престола.
Между Февралем и Октябрем Павел Александрович продолжал жить со своей семьей в Царском Селе, пока по приказу Урицкого его не арестовали и не бросили в Петропавловскую крепость. Его энергичная супруга пыталась организовать побег, и не исключено, что он бы удался, но Павел Александрович отказался, сославшись на то, что в этом случае большевики всю свою злобу выместят на его родственниках.
Вот таким благородным, надежным и солидным был живой щит, которым оградил себя от неприятностей Моисей Соломонович Урицкий. До поры до времени этот щит прикрывал его лучше батальона латышских стрелков. А чтобы потенциальные террористы не забывали, из каких людей состоит этот щит, время от времени Урицкий выступал в печати и мрачно предвещал: