воего презрения, а он после зарекся прикасаться к старикам.
Он даже не побоялся огня — единственное, чего по‑настоящему боялись Друджи — и был сожжен как ведьма в теле молодой женщины. Он завернул ее разум в воспоминание о полете, когда ее тело охватил огонь и она не почувствовала боль. Женщина улыбнулась и расправила руки как крылья. Она конечно же чувствовала, как языки пламени лижут ее тело, но они сжигали только ее человеческую оболочку. Его анимус высвободился через ее глаза с уходом ее души. После этого еще долгое время преследовал запах ее горящей плоти, и он поселился в инквизиторе и сводил того с ума, пока на него не набросились собственные помощники и не заковали в кандалы, покрытые кровью его жертв. Через тот костер Михай уже не стал проходить. Он позволил инквизитору самому насладиться делом рук своих.
Дети, старики, огонь — все табу нарушены, кроме одного. Последнее, научившее его тому, о чем не знал ни один Друдж, которое он позже назовет хатрой и которое изменит его жизнь навсегда.
Когда он увидел пару блестящих черных глаз, выглядывающих из тени дерева чинар в высоком Кашмире, он сразу же подошел к женщине, привлеченный чем‑то, что он не мог распознать. Он не знал, что ее переполняет свет. Как только он оказался внутри нее, он сразу понял, что это за тайна. В биении ее крови было второе сердцебиение, очень быстрое — жизнь внутри, словно заключенная в раковину жемчужина. Он чувствовал это раньше, когда вторгался в других женщин, и всегда подчинялся табу. Он никогда не прикасался к нерожденной жизни. Но на этот раз, не раздумывая, он погрузился в нее, будто глотнув воздуха перед этим.
К его удивлению, он почувствовал, как его охватывает успокаивающая тьма. А потом осталось только ничто.
На много‑много лет.
Чудовища по‑прежнему колотили в дверь каменной комнатки Тэджбела, но Эсме, казалось, позабыла о них. Она рассматривала свои руки, переворачивала ладони и шевелила пальцами, подобно водорослям колышущихся в воде. Она тревожно посмотрела на Михая.
— По‑моему, это не мои руки, — прошептала она, прерывисто вздыхая и поднимая ладони, чтобы показать их ему.
И когда он посмотрел на карюю радужку правого глаза Эсме, та замерцала и начала бледнеть, сверкая во мраке. Она стала голубой — близняшкой левой. Михай медленно выдохнул и понял, что его руки дрожат.
— Моя Королева, — произнес он. Его голос переполняли эмоции. — Я так долго тебя ждал.
Эсме медленно моргнула и посмотрела на него.
— Михай… — ответила она ласковым голосом, который ей не принадлежал. А потом она ахнула, увидев Королеву на троне позади него. Она посмотрела на нее, потом на свои руки, потом снова на Королеву. — Что ты со мной сделал?
С дрожью в голосе он произнес:
— Четырнадцать лет назад я сказал тебе, что ты все поймешь и ты поймешь. Существуют секреты, Страешта, касающиеся Друджей, столько всего нами позабытого. Мы не всегда были такими, моя Королева. — Он умолк, протянул руку и схватил Эсме за пальцы. — Теперь я вспомнил. Когда‑то давным‑давно, мы были людьми.
Прим. переводчика: *А́нима и а́нимус (от лат. anima и лат. animus «жизненное начало; душа» в, соответственно, женском и мужском родах) — термины, введённые в психологию Юнгом для обозначения архетипов, связанных, соответственно, с женским и мужским полом. Юнг полагал, что Анима — это женская часть психики мужчины, а Анимус — мужская часть психики женщины; по сути, и то, и другое — архетипы гендера, и являются во многом неосознаваемыми архетипами.
**Аркебу́за (фр. arquebuse) (не путать с понятием «аркебуз») — гладкоствольное, фитильное дульнозарядное ружьё.
Глава двенадцатая
Клочок души
Людьми. Но это было давно, в те дни, когда летоисчисление велось назад от рождения Назарянина, согласно принятому календарному отчету нынешних дней. Тогда Михай не был демоном; он не всегда им был. В те другие времена было положено начало. Михай был рожден человеком.
Он знал это только потому, что в 1564 году на короткое время снова стал человеком.
Тогда он был простым мальчишкой в Срингаре*, катался на лодках на мелководье озера Дал и умел запускать камушки‑лягушки по водной глади лучше любого сорванца. Он работал на фруктовых садах, дергал за веревки, привязанные к вершине деревьев, чтобы согнать прожорливых птиц, которые пытались украсть вишни принца. Если у него получалось ловко потянуть за веревку, то удавалось запустить в небо ворону, будто камень из рогатки. Он был докой в том, как подкрасться к птице, маленький темный раджа сада. Его звали Язад, и он молился Богу со слоновьей головой и ел хлеб с маком и кунжутом. Солнце согревало кожу, ветер шевелил волосы, и душа в нем была столь же реальной, как его сердцебиение.
Город стоял на озере Дал и был знаменит своими каналами‑улицами, напоминающими Венецию.
Он не знал ничего кроме того, как быть Язадом. До того дня, когда его глаз поголубел, он не помнил, кем он был раньше, но вид этого бледного глаза вернул все это, не сразу, но яркими всплесками. Воспоминания терзали его как уродливые мотыльки. Он был осажден ими, и после ужасной борьбы, дней безумия и священников, его анимус был выброшен на воздух, и его недолгая «человечность» подошла к концу.
Он помнил ужас, который испытал, обнаружив себя неумелым, оторванным от души Язада, и глядя сверху вниз на мальчика, которого он считал собой, видя агонию на этом знакомом лице и пытаясь понять, что он не Язад, а только что‑то, что росло внутри мальчика, как паразит.
С горечью он вновь узнал себя: Михай, Друдж, Накстуру. Демон.
Он был просто невидимым анимусом, дрейфующим далеко от своего покинутого тела, лишенным души, которую он считал своей.
Он и раньше чувствовал души в телах, в которые проникал, но то были бедные трепещущие существа, сбитые наповал анимусом, столь же непринужденно, как одежды с крючка. Эта же была другой. Душа Язада была и его душой, он был внутри нее, и она была внутри него. Страх, гордость, стыд, ярость, горе и любовь прошли сквозь него как дрожь струн арфы. Каждый день был ослепительным ощущением.
И теперь эта душа исчезла. Это было похоже на смерть, но без утешительного забвения.
Он позволил отдаленному, настойчивому рывку своего тела позвать анимус к себе через горы от зеленой долины Кашмира в дебри бесплодной Персии. Много лет назад он оставил свое тело в древней оловянной шахте сасанидских королей, и оно все еще было там. Он вернулся в него и отряхнул пыль, чувствуя, что его бессмертная оболочка с бледными глазами и волчьими зубами стала холодным домом после его короткой человеческой жизни.
И если до Язада та холодная жизнь была одинокой, то после стала почти невыносимой. Михай попытался вернуться к своим старым привычкам. Он попал на свадьбу и, почти не задумываясь, вошел в жениха, но его затошнило от ощущения, что вонзилось в душу этого молодого человека, как будто он раздавил какое‑то существо каблуком своего сапога, и он тотчас оставил его тело. Он наблюдал за свадьбой издалека и дивился чувству отвращения, которое охватило его.
Он понял, что это раскаяние.
Друджи не испытывают раскаяния.
Михай начал понимать, что изменился.
— Так разве душа нужна только из‑за этого? Только в момент нашей смерти? Когда мы умираем? — спросила его Эсме. Михаю хотелось смеяться и плакать, когда она спросила его об этом. Во всей своей простоте ее вопрос был похож на сложенные ладони, державшие смысл его жизни между ладонями.
— Нет, — ответил он тогда. — Только для тех, кто жив.
И благодаря Язаду у него была душа. Если не вся, то хотя бы ее клочок. И Язад тоже кое‑что получил от него. Он родился в 1564 году, в год смерти Микеланджело и рождения Шекспира и Галилея, когда люди все еще верили, что Земля является центром Вселенной. С тех пор прошло более четырехсот лет, а Язад был все еще жив.
Такое долголетие было и благословением и проклятьем. Они обнаружили это вместе.
Обретя вновь свое тело Михай, вернулся в Кашмир и нашел мальчика, в душе которого он жил. Когда он увидел его, то будто обрел часть себя, и Язад разделял его чувства. Теперь они были больше, чем родственники, они были одним существом и вместе они чувствовали что‑то вроде целостности.
Хатра.
После этого на протяжении веков они путешествовали вместе. Язад процветал. С помощью магии Михая он не только разбогател, но и выучился. Он собрал артефакты и накопил знания, изучил траволечение, травы, которые Друджи использовали на людях, своих питомцах, и зверях, даже выучил языки некоторых животных, и накопил целое состояние в золоте. В сто пятьдесят лет, будучи еще молодым человеком, он женился на Могольской принцессе. Ее отец возражал и заточил дочь во дворце, но Михай послал варанов. Вараны взобрались по отвесной лестнице и унесли девушку, и они втроем убежали через пустыню. Безмятежная Сахар родила Язаду сыновей и дочерей, и все они умерли еще до того, как посидел хотя бы один волосок его усов. Так он вкусил горечь долгой жизни — утрата любви всей своей жизни.
Когда Михай начал думать о том, чтобы найти новую нерожденную душу для появления близнеца, Язад согласился ему помочь при одном условии: что новый хозяин этой нерожденной души никогда не узнает боли потери и одиночества. Если и было решение, то его можно было найти только в магии, и поэтому они оба склонились к нему. Они собирали книги из забытых мест, но нигде не нашли ничего, что могло бы им помочь. Они экспериментировали самостоятельно с языком Друджей. У них было время, и со временем они соткали заклинание, которое их устроило.
В течение следующих столетий Михай повторял инкубацию дюжину раз. Он проникал в дюжину человеческих тел — носителей, входя через глаза матери и проникая в ядро, зарождающейся в ней жизни, только чтобы появиться на свет с еще одним клочком человечности чтобы добавить к лоскутной душе, которую он создавал сам. И с каждым разом он становился все более и более человечным и с ним начинало происходить что‑то еще. Туман начал рассеиваться. Почти‑воспоминания начали порхать совсем близко, как бабочки, и он научился взращивать в себе безмятежность, чтобы они начали загораться в нём. И он начал вспоминать.