Потом нашли виновника, железнодорожного мастера, служившего раньше в войсках Колчака. С любопытством вглядывался гидролог в сухонькое, в скопческих морщинках, лицо человека. Свыше пятнадцати лет потаенно накапливалась в притаившемся человеке ненависть к новым делам и порядкам. Японские иены, найденные под половицей служебной квартирки, не были накоплены в годы интервенции, когда всяческая валюта гуляла по свету. Иены оказались позднейшего выпуска. Даже сюда, до самых глухих таежных мест, доходила борьба, не разгаданная сначала гидрологом, и он счел сейчас нужным напомнить о первом своем опыте.
…И вот к концу поезда снова прицеплен вагончик Дементьева. Казалось, не было позади семи месяцев в тайге, но признаки весны и солнце, бьющее в окна вагона, говорят о передвижке времени.
— Придется тебе потерпеть еще денечек, Заксор, — предупредил Дементьев. — Сегодня сделаем остановку в пути. Надо мне побывать на одном собрании железнодорожников… для тебя, Алексей, это будет тоже полезно. Есть у нас одна задача… железнодорожное дело велось до сих пор по старинке, держалось на старых правилах. Но на старых правилах далеко не уедешь, стране нужны другие темпы и правила. Задача эта, если попросту сказать, вот какая: каждый паровоз после определенного пробега должен встать на промывку, чтобы не образовывались накипь и загрязнение котла. Старые транспортники полагали, что удлинить этот пробег между промывками паровоза нельзя. А есть у нас одна бригада, которая берется провести поезд с одним паровозом с Дальнего Востока до самой Москвы. Вот ты и прикинь, что это значит для транспорта, если один паровоз без отцепки и без промывки в пути сможет вести поезд на тысячи километров… — Дементьев задумался. — Пройдут годы, и все наши сегодняшние усилия останутся, конечно, позади. Сегодня мы бились за воду в районах вечной мерзлоты, а завтра новые паровозы обойдутся уже без нашей воды. Это будут мощные паровозы-конденсаторы, которые без пополнения водой смогут проходить тысячу километров безводных пространств — здесь ли, в районах вечной мерзлоты, или в безводных песках Средней Азии… а может быть, это будут и электровозы.
Бежали назад еще голые поля, но небо было уже синим весенней синевой.
К вечеру вагончик Дементьева отцепили на большой станции. Товарные составы стояли на запасных путях. Гудели маневровые паровозы, пели рожки, станция жила ночной жизнью. Совещание было назначено в здании клуба. Вся бригада, двадцать два человека, ждала Дементьева.
Бригада бралась провести поезд с одним паровозом с Дальнего Востока до самой Москвы. Сможет ли паровоз пройти весь этот путь без промывки? Все зависит от правильной продувки котла и от применения средств против накипи. Машинисты говорили о котле, смазчики — о расстановке тормозов, о весе и ремонте вагонов, диспетчеры — о графике. Дементьев выслушивал и делал записи в блокноте. Но главное было все же не в весе вагонов, не в расстановке тормозов и не в продувке котла, а в людях…
Почти четыре часа продолжалось деловое совещание. Были еще непонятны для Алеши все эти новые слова: буксовые клинья, сальники, «антинакипин», топочный режим, поршневые втулки, крейцкопфные вкладыши, обозначавшие сложное и большое хозяйство… Только к полуночи, в дыму папирос, Дементьев закрыл совещание.
— Так вот, товарищи, не буду повторять о значении этого рейса для транспорта, — сказал он как-то буднично, — хочу о другом сказать. Ведь большинство из вас амурские дальневосточники?
Ему ответили дружно — большинство были амурские.
— Дальний Восток — самая далекая часть нашей страны… и вместе с тем — самая близкая по смыслу тех задач, которые стоят перед нами. Огромные перспективы хозяйства, край безмерно богатый и едва тронутый человеком. И вместе с этим — однопутная магистраль, пропускающая лишь несколько пар поездов в сутки. Именно вам, дальневосточникам, надлежит стать преобразователями этого края… это большая честь, но от этого зависит и оборона страны. А отсюда и все выводы и смысл вашего рейса.
Его окружили. Худой, высокий человек подошел к Алеше. Черная суконная гимнастерка на нем была перехвачена кожаным поясом.
— Так ты Прямикова сын? — спросил он. — Игната Прямикова? — Его длинное лицо было рябоватым. — А я знаешь кто? Грузинов, Иван Грузинов, слыхал? Старший машинист… твоего тятьки свояк, уссурийский. Я тебя ведь вот каким знал…
Он показал ему полпальца с въевшимся под ноготь давним черным следом машинного масла.
— Ты что же, тоже по транспортной части готовишься? — спросил он.
— Да, хочу поступить в транспортный техникум…
Он рассказал о своей работе в тайге.
— Ну, а теперь ты куда?
— Возвращаюсь к отцу… а там в техникум, если примут, конечно.
— Техникум — это вроде фабзавуча, — сказал Грузинов. — Тебе помощником машиниста походить надо бы. Я бы сына Прямикова взял в учебу. Я бы его научил, — сказал он куда-то через голову Алеши. — Я бы его таким делам научил, о которых старые машинисты и не помышляли. Знаешь, что значит в сто вагонов поезд вести? Конец его под горой, а ты уже через гору перевалил с паровозом, и чтобы не разорвать при этом состав. Или чтобы без захода в депо восемь тысяч километров вести поезд с одним паровозом? Или с составом весом в две тысячи тонн по нитке пассажирского поезда идти не отставая? Кто это до сих пор умел? Никто не умел. Пойдешь ко мне в учебу — я из тебя хорошего машиниста сделаю… поговори с отцом, я рад старую дружбу помянуть, чем могу.
— Я бы пошел в учебу, — сказал Алеша. Он представил себе этот бег паровоза через всю страну, смену станций, городов и степей и большие реки, через которые с грохотом проносится поезд…
— Где это ты прямиковского парнишку подцепил, товарищ Дементьев? — спросил Грузинов у старого, поднявшегося к инженерскому званию, к трем звездочкам в петлицах товарища. — Я бы в учебу его взял… я бы из него доброго машиниста на Амурской дороге сделал бы.
— Что же, хорошее дело, — одобрил Дементьев. — Через годик-другой пошлют его на практику, возьми тогда с собой.
— А сейчас, с этим рейсом, мне нельзя будет пойти? — спросил Алеша, волнуясь.
— Ну нет, брат… сначала слесарское дело понюхай. А вот о чем можешь, пожалуй, просить… мы через месяц-другой тяжеловесный поезд на Владивосток поведем. Если разрешат, я тебя захвачу на обратном пути. Посмотришь, как наш паровоз управляется. Устроит товарищ Дементьев — поедешь… и обратно в Хабаровск доставлю, — пообещал Грузинов.
— Если до начала занятий, устрою, — сказал Дементьев.
— Ну, тогда и прощаться нам нечего… я за тобой приеду, — отозвался Грузинов. — Как дам тебе знать, кати прямо в Хабаровск.
…И они условились, что Дементьев добудет разрешение на эту поездку.
Был уже поздний час, Заксор спал. Алеша не стал его будить. Он лег и долго лежал с открытыми глазами. Сумеет ли он закрепить связь с людьми, которые помогали ему сделать первые шаги? Сумеет ли сделать свою жизнь полезной?
За окном вагона, в черноте апрельской ночи, лежал Дальний Восток — край, который защищали отец, и Дементьев, и Грузинов, и тысячи лучших, полегших на сопках людей. Есть такой памятник в Волочаевке на вершине горы, откуда далеко видны распадки и сопки. Вместе с отцом поднимался он на эту вершину, оглядывал оттуда пространства и косился на лицо отца. Было его лицо полно воспоминаний. Неподалеку отсюда сожгли в паровозной топке молодого Лазо. Неподалеку отсюда на Имане остался лежать Егор Прямиков, брат отца, и в предсмертном томлении завещал Марков товарищу свою дочку Аниську… Бакенщиками, машинистами, механиками на амурских судах стали старые партизаны, но зажженные створы на Амуре указывают путь и военным кораблям, и уже мечтает Грузинов с одним паровозом покрыть пространство через всю страну…
XII
Снег еще лежал кое-где на выровненном поле аэродрома. Снег был последний, и последним рейсом улетал на лыжах самолет в Комсомольск. Через неделю наступит распутица, а там, как птице оперенье, надо сменять зимние лыжи на колеса или на поплавки. Лед на Амуре уже посинел и набух.
Сюда, на это снежное поле, привез Дементьев охотника. Все было готово к отлету. Как большая домашняя птица, стоял самолет в конце поля. Его широкие крылья были распластаны.
— Ну, Заксор, полетишь в первый раз над Амуром, — сказал Дементьев. — На пароходе отсюда не меньше суток идти, а ты уже через два часа будешь в стойбище. Не боишься?
— Бояться зачем надо? — охотник, однако, с недоверием оглядел эту голенастую птицу. До сих пор видел он самолет только снизу, когда, как отставшая утка, тянул тот над Амуром.
— Скажи председателю: если что-нибудь нужно еще, пускай пишет на управление дороги, мне перешлют… И вот еще что, — лицо Дементьева потеплело. — Что бы тебе ни понадобилось, пиши мне всегда… и просто так пиши. Учительница поможет тебе написать письмо.
Он положил ему руки на плечи, выше его на целую голову. В сущности, так и не поговорили они как следует за эту встречу. Годы прошли, и вот он, Заксор, снова стоит перед ним. Под Ином, под Ольгохтой шли тогда бои, и в лютую зимнюю стужу готовился штурм опутанной проволокой, защищенной пулеметными гнездами и неприступной, казалось, Волочаевки… Но уже поется ставшая давнею песня о приамурских партизанах, и памятник на волочаевской сопке осеняет могилы боровшихся за Дальний Восток. Многое мог бы припомнить он, снова прощаясь с ним, и уже бьет где-то из-под земли найденный охотником ключ, бьет и течет без устали…
Предстояло и Алеше расстаться со спутником. Как будет он теперь жить без его незаметной заботы о нем и без всего того, что за семь месяцев их жизни в тайге стало ему необходимым? И вот разорвало неподвижность утренней тишины. Запущенный винт стал вздымать снежную пыль, самолет тронулся, сделал полукруг, выбрал направление взлета, легко побежал по полю. Обычным рейсом улетал он в Комсомольск, вез почту, медикаменты для комсомольской аптеки и даже ящичек с гримом, который срочно был нужен актерам городского театра.