Да, когда-нибудь я стану женщиной. Природа свое возьмет. Я все понимаю. Но это не значит, что меня не пугают мои будущие чувственные влечения. Мне вдруг представляется почти пустое резюме сексуального опыта Джессики Холмс. Шестнадцать лет, опыт отсутствует. Хобби и интересы: чтение сентиментальных любовных романов, сбор информации об Итане, Итане Марксе.
Как ни странно, я совершенно спокойно могу представить, как занимаюсь сексом с каким-нибудь парнем (скажем, с Итаном, Итаном Марксом), но этот воображаемый секс мало чем отличается от воображаемой речи на вручении «Оскара». В фантазиях все получается идеально: очаровательно, оживленно, с подобающей долей скромности, — но в жизни вручение «Оскара» мне не светит. И вряд ли мне это нужно. Не знаю, смогу ли я лечь в постель с парнем и не чувствовать ужасающую неловкость, не изводить себя всякими мыслями и не терзаться вопросом, что все это значит. Наверное, смогу. Когда-нибудь. Но сейчас меня пугает сама мысль о такой обнаженности и беззащитности. Если честно, не просто пугает. Приводит в ужас.
— Значит, ты из Чикаго? — спрашивает Лиам.
Интересно, откуда он знает? У нас нет общих уроков, он на класс старше. Может быть, мама ему сказала? Может быть, он и есть Кто-то/Никто?
— Да. Мы недавно сюда переехали.
— Тебе здесь нравится? — Лиам то собирает волосы в хвост, то опять распускает. Каждый раз — одни и те же движения. Как будто смотришь на гифку.
— Вроде нравится, — говорю. — Я пока привыкаю.
— Да?
— Ага. — Я размышляю, достаточно ли интересен этот разговор, чтобы передать его Дри. Жалко, что я не умею поддерживать увлекательную беседу. Всегда боюсь ляпнуть глупость и поэтому предпочитаю молчать. Да и Лиам не особенно разговорчив. Наверное, тоже не знает, что говорить. — Привыкаю. Знакомлюсь с людьми.
— Надо тебя познакомить с Джем, моей девушкой. Она офигенная. Тоже, кстати, в одиннадцатом классе.
— А, Джем. Да. Кажется, у нас есть пара общих уроков, — говорю я как можно небрежнее, типа: Я знаю, кто твоя девушка. А про себя добавляю: Та еще стерва.
— Все будет нормально. Потом станет проще. Новеньким всегда тяжело, — говорит он. — Я тоже, когда пришел в группу, поначалу стремался. Они играют вместе, наверное, класса с восьмого, а я пришел только в прошлом году. Сначала было странно. После всего, что случилось. Но теперь мы почти одна семья. Они мне как братья. Тебе надо прийти нас послушать.
— Конечно, надо. Мне интересно. — Я говорю правду. Хотя бы потому, что смогу привести с собой Дри и укрепить нашу дружбу.
Я: Говорит, он был новеньким в группе, но теперь они ему как братья.
Дри: Да. «О-град» пережил трудные времена. Печальная была история. Но теперь у них все хорошо.
Уж не знаю, какая такая печальная история могла приключиться со школьной рок-группой, но ни капельки не сомневаюсь, что Дри мне расскажет. Во всех живописных подробностях. Вроде бы у детишек из СШВВ достаточно денег, чтобы обезопасить себя от печальных историй, но это, конечно, неправда. Есть вещи, которые не купишь за деньги. Перед глазами встает картинка: моя мама, бледная, лысая, такая слабая, что даже не может сжать мою руку, — и мне становится дурно. Почему я запомнила маму такой? Почему не запомнила ее здоровой и полной сил? Наверное, этот образ болезни был слишком пронзительным, слишком жестоким — и потому въелся в мое сознание. Я моргаю, и видение исчезает.
— Через пару недель мы играем на вечеринке. Это не грандиозный концерт. Просто играем для своих знакомых. Приходи нас послушать, — говорит Лиам.
Я рада этому приглашению. Мне надо развеяться. Я давно никуда не выбиралась.
— Это у Джем. Я сообщу тебе адрес.
Ясно. Поход отменяется.
Я: Пригласил меня на вечеринку, где они будут играть. Я думала, мы пойдем вместе, но…
Дри: МЫ ПОЙДЕМ!!!
Я: Это дома у Джем.
Дри: Ну и что? Когда рядом Лиам, Джем совершенно другой человек. Главное, чтобы никто из девчонок не подходил к ее парню.
Я: Нет.
Дри: Кого волнует, что она говорит о твоих джинсах? Это «0-град»! Они играют, как боги. Тебе понравится.
Я: Если я когда-нибудь назову их «0-градом», пристрели меня сразу.
Дри: Не будь такой язвой. Тебе не идет.
Я: Я в курсе.
Дри: Отлично. Значит, все решено. Готовь удобные туфли, будем плясать до упаду.
— Под вашу музыку можно танцевать? — спрашиваю я Лиама, вроде как ни с того ни с сего.
— Что?
— Нет, ничего.
Глава 13
Я прихожу чуть пораньше. Итан, Итан Маркс уже ждет меня в библиотеке. Он в своей неизменной футболке с Бэтменом. Смотрит в окно, как завороженный, хотя там нет ничего интересного. Только безоблачное голубое небо, пустое небо. Он трет рукой нижнюю челюсть, как будто она разболелась от всех разговоров, которые не состоялись, потому что он категорически не желает ни с кем разговаривать. Мне хочется подойти и дотронуться до его щеки, почувствовать пальцами узелок, где кость соединяется с костью.
Я правда это сказала? Беру свои слова обратно. Да, он симпатичный. Но он избалован вниманием, и было бы глупо влюбляться в парня, вокруг которого вьются все девочки в школе. Напрасная трата времени. У меня никаких шансов.
Получаем «пятерки» по литературе и идем дальше. Как говорится, проходим, граждане, не задерживаемся. Мне есть чем заняться: работа, школа, подготовительные отборочные тесты для поступления в колледж. Жизнь потихоньку налаживается. Впервые после переезда в Лос-Анджелес у меня нет ощущения, что все летит под откос. У меня есть работа, а значит, есть деньги. У меня есть Дри, с которой у нас завязалась уже настоящая дружба. У меня есть КН, с которым мы постоянно на связи. Мы с ним «болтаем» о всяких пустяках, но это даже прикольно. Хорошо, когда есть человек, с которым можно болтать о всяких пустяках.
— Привет. — Я сажусь в кресло, поджав под себя ноги. Этак вальяжно, расслабленно. Словно ни капельки не смущаюсь. Как оказалось, я не такая плохая актриса. Я почти себе верю. А потом опускаю взгляд и вижу у себя на лодыжке один-единственный, но зато длинный черный волосок. Меня бросает в холодный пот. С трудом сдерживаю себя, чтобы не дернуть вниз штанину джинсов. Успокойся, Джесси. Он и не смотрит на твои ноги. Не делай резких движений.
— Привет, Джесси. — Снова эта улыбка. Его лицо на мгновение раскрывается, а потом закрывается снова. — Готова к подвигам и свершениям?
— Ага, — говорю я и злюсь на себя. Интересно, смогу ли я преодолеть барьер односложных ответов в разговорах с этим человеком? Скарлетт, когда нервничает, начинает болтать без умолку — адреналин дает встряску мозгу и активирует доли, отвечающие за остроумие, — а мой мозг отключается от перегрузки. Иногда у меня возникает чувство, что я и мой мозг существуем отдельно друг от друга.
От Итана пахнет лавандой и медом. Запах легкий и свежий в отличие от едкого химического «аромата» дезодорантов, которыми пользовались все мальчишки в Чикаго и который долго еще держался в воздухе после того, как его гордый носитель уходил прочь. Интересно, что это? Стиральный порошок или одеколон? Итан каждый вечер стирает свою футболку? Скорее всего у них дома есть своя Глория, которая, помимо прочего, занимается стиркой. Или, может быть, у него несколько одинаковых футболок с Бэтменом. Да, я понимаю, что становлюсь похожей на Дри с ее одержимостью Лиамом: собираю подробности, материалы для последующих размышлений.
Прекрати. Прямо. Сейчас. У меня ограниченное число клеток мозга, и лучше приберечь их для отборочных тестов.
— Ты читаешь поэзию? — спрашивает он меня.
На самом деле не меня. Итан обращается к окну.
Итан Маркс снова смотрит в Необозримую даль. Пребывает в каком-то своем мире. Где угодно, но только не здесь. Я узнаю этот взгляд. Полное погружение в себя. Выпадение из реальности. Со мной тоже такое бывало: вроде бы я что-то делаю, с кем-то общаюсь, воспринимаю окружающий мир, а потом, вспоминая прошедший день, понимаю, что в какие-то периоды меня как бы и не было. Как будто кто-то украл у меня куски жизни. Тело, оставшееся без души. Чем-то похоже на маму: она еще где-то присутствует в физическом мире — ее тело лежит под землей, — но ее уже нет. Отмечена как отсутствующая. Адресат выбыл, местонахождение неизвестно.
— Ага, — говорю я. Ну, вот опять. Односложный ответ. Хорошо, что Итан не слушает. — В смысле да. Я люблю поэзию. Я прочитала «Бесплодную землю» даже раньше, чем нам ее задали. Но я не очень ее понимаю. Какое-то попурри из разных голосов.
— Именно. Я погуглил «Бесплодную землю». Там куча аллюзий, все намекает на что-то другое. Почти как шифр, — говорит он и вдруг смотрит прямо на меня.
Кажется, он очнулся. Может, он что-то употребляет? Траву? Кокаин? Экстази? Поэтому он такой мутный? Но потом он трет глаза, и я понимаю, что это старый добрый недосып. Парень явно не высыпается. Почему он не спит? Что происходит с ним по ночам, когда он закрывает глаза?
Прекрати, Джесси.
Я заставляю себя сосредоточиться.
— Ладно, давай начнем с первой строчки: «Апрель — жесточайший месяц». Что это значит? То есть это красиво и поэтично, но почему апрель? Почему именно он жесточайший из всех двенадцати месяцев? — говорю я.
— Не знаю. Я ненавижу апрель, — говорит Итан и резко умолкает. Смотрит на меня, прищурившись. Смотрит почти сердито.
Он не хотел этого говорить. Само вырвалось, случайно. Но почему? Я не понимаю. За что ненавидеть апрель? В Чикаго я ненавидела январь, потому что это был самый холодный месяц. Но мы сейчас говорим явно не о погоде. Итан выпрямляется, словно очнувшись.
— Ты любишь ходить пешком? Пойдем прогуляемся? Заодно все и обсудим.
Итан не ждет моего согласия. Собирает книги, убирает в рюкзак ноутбук. Мне приходится идти за ним.
— Я думала, люди в Лос-Анджелесе не ходят пешком, — говорю я, когда мы выходим на улицу и у меня за спиной закрывается школьная дверь.