Я всегда испытываю облегчение, когда выхожу из школы после уроков. Еще один день прожит и закончен. Итан надевает темные очки, «Рэй-Бэн». Теперь я не вижу его глаз, и мне будет еще труднее разобраться в его настроениях.
— Мне на ходу лучше думается. Я вроде как просыпаюсь. Рассказать, что я нагуглил?
Я киваю, и получается глупо, потому что он на меня не смотрит.
— Ага.
— Элиот начал поэму не с этих строк. Эзра Паунд сказал, что она получается длинная и надо выкинуть сорок три строчки или около того. По изначальной задумке весь этот апрель должен был появиться позднее. Но пришлось вырезать и переставлять строки. Причем в то время, наверное, реально резать и вклеивать. Ножницами и клеем.
Я на миг закрываю глаза и представляю себе весь процесс, хотя понятия не имею, как выглядел Томас Элиот. Он представляется мне белым мужчиной, стариком с моноклем. В одной руке — тяжелые ножницы, в другой — клей-карандаш.
— Сложно представить, как люди писали без компьютеров, — признаюсь я. — Когда приходится писать на бумаге, получается как-то… медленно и коряво. Руки не успевают за мыслью.
— Да, у меня тоже. Расскажи что-нибудь о себе, чего я не знаю. — Он наклоняет голову и на этот раз смотрит прямо на меня.
Хорошо, что он в темных очках. Дополнительная защита. У него слишком пронзительный взгляд. И это, конечно, одна из причин — одна из многих причин, — по которым девчонки вьются вокруг него на переменах. Этот пристальный взгляд. Эти скупые слова, которые он раздает, словно крошечные подарки. Может быть, его замкнутость и отстраненность — это тоже защита. Стоит лишь чуть приоткрыться, и тебя уже никогда не оставят в покое.
— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Рассказывать, собственно, нечего.
— Не верю. Так не бывает.
— Ладно. Есть что рассказать. Но все какое-то невеселое. — Декабрь, вот жесточайший месяц, — думаю я. День рождения мертвой мамы и рождественское веселье. Апрель тоже жестокий. Месяц, когда все кончается. И мне нравится твоя футболка с Бэтменом и твои убийственные глаза, и мне хочется знать, почему ты страдаешь бессонницей. Ночью, когда я ложусь спать и закрываю глаза, я вижу последние мгновения, невыносимое прощание.
Но мне больше не снятся сны. А тебе снятся сны? Мне их не хватает.
— Лучше ты расскажи что-нибудь о себе, — говорю я.
— …призывает цветение сирени из мертвой земли, сплетает / Память с желанием, сопрягает / Вялые корни с весенним дождем. / Зима нас согрела, укутала землю / Снегом забвения и напитала / Уснувшую капельку жизни сухими клубнями.
— Ты выучил наизусть всю «Бесплодную землю»?!
— Не всю, но почти. Я читаю поэзию, когда не могу заснуть. Мне нравится запоминать стихи.
— Правда?
— Вот теперь ты меня засмущала вконец. Не надо так на меня смотреть.
Но это не у него, а у меня горят щеки. Да, я уставилась на него во все глаза. Парень читает поэзию. По собственной воле. Для развлечения.
Умереть и не встать.
— Да, я ненормальный. Я в курсе.
Он улыбается, и я тоже. Я тоже.
— Нет, это круто, на самом деле. — Я борюсь с искушением тронуть его за плечо. Кто ты? Все, приплыли. Я — Дри номер два. Мне хочется знать о нем больше. Хочется знать о нем все. — Сухие клубни?
— Ну да. Знать бы еще, что такое клубень.
Вечером я лежу на своей антикварной кушетке и общаюсь с КН.
КН: ты сегодня какая-то тихая. КАК ПРОШЕЛ ДЕНЬ? ОТВЕЧАЙ!
Я: Глазам не верю! Ты умеешь писать прописными буквами! День = неплохо. Как у тебя?
КН: очень неплохо, на самом деле.
Я: Расскажи что-нибудь о себе, чего я не знаю. Три правды о себе. Ну, кроме твоего настоящего имени и вообще… Раз уж ты соблюдаешь секретность.
Да. Время, проведенное с Итаном, не прошло даром. Я стала смелее. Раскованнее. Когда мы прощались у моей машины, он сказал: «Ладно, до встречи». Ладно, до встречи. Три простых слова, а вместе звучат как песня. В таком порядке. Почти поэзия.
КН: о'кей. (1) я умею готовить офигительный жареный сыр.
Я: В смысле, все офигевают?
КН: от моих выдающихся кулинарных способностей. (2) в шестом классе я был повернут на Джастине Тимберлейке. называл его Джа-Ти. типа «йо, всем привет, это Джа-Ти на радио», да. это было ужасно, не лучший год в моей жизни.
Я: Ладно, открою секрет: я до сих пор слушаю Джастина Тимберлейка. И (3)?
КН: не знаю, пусть это будет мой маленький секрет.
Я: Да ладно! Ты и так весь засекреченный.
КН: скажи мне три правды о себе, и тогда, может быть…
Я: (1) У меня есть безумная теория мироздания. Я понимаю, что это бред, и тем не менее… Мы, люди, — крошечные и ничтожные существа. Как муравьи. Если брать муравьев по отношению к нам, то мы точно такие же муравьи по отношению к каким-то огромным, более развитым существам, что вроде как объясняет все эти трагические случайности в нашей жизни типа ураганов и рака. Черт, неужели я только что выдала тебе свою страшную тайну?! Я никому об этом не рассказывала. Даже Скарлетт. #всявсмущении
КН: теория и вправду безумная, но, по-моему, гениальная. #подвпечатлением
Я: издеваешься?
КН: погугли парадокс Ферми, взрыв мозга обеспечен, давай (2)
Я: (2) Я никак не могу запомнить таблицу умножения. В смысле, я умею считать и решаю примеры, но вообще с математикой у меня туго.
Я: Погуглила Ферми. И ты так навскидку все это знаешь? Что ты ешь, что ты такой умный?
КН: умный я от природы. И (3)…
Я: Ты сказал только 2.
КН: (3) ты мне нравишься.
Я: (3) Ты тоже мне нравишься.
Черт. Вот опять. Не подумав, нажала «отправить». Кто мне нравится? Кто этот человек? Я не соврала. Мне нравится с ним общаться. Я всегда с нетерпением жду его сообщений, мне интересно читать, что он пишет. Но вот так взять и сказать «Ты мне нравишься», не зная, кто он, и при нашей неравной расстановке сил — он знает, кто я; может быть, знает, где я живу, — это верх идиотизма. Все-таки надо хоть иногда включать мозг. Сообщение отправлено. Назад его не отзовешь. Если сейчас написать что-то вроде: «Беру свои слова обратно», — получится уже совсем глупо. Наверное, надо забить. Оставить все как есть и просто порадоваться, что парень (да, я надеюсь, что это действительно парень из Вуд-Вэлли, а не какой-то шутник или, допустим, сотрудник полиции, выявляющий педофилов в Сети; воображение у меня бурное, да) написал мне, что я ему нравлюсь. Мне такого еще никто не говорил. Никогда. Если не считать Лео Спрингера в шестом классе, когда он передал мне записку «Давай встречаться!!!» и был моим парнем примерно полдня, потому что я еще могла смириться с тремя восклицательными знаками, но только не с потными ладонями. Мне было противно, а потом стыдно, когда я узнала, что у него были большие проблемы с эндокринной системой. Впрочем, сейчас речь не о Лео. КН написал, что я ему нравлюсь. Но я почему-то совсем не рада.
Да. Все это как-то странно. Неправильно.
Я не радуюсь. Я бешусь.
Я: Это все как-то странно. Я даже НЕ ЗНАЮ, КТО ТЫ. Давай отменим последние посты.
КН: отменим посты, начиная с «ты мне нравишься»? ладно, я сам не уверен, что это значит.
КН: «ты мне нравишься» в моем мире значит, что ты крутая, интересная, вот как-то так. расслабьтесь, барышня, я не предлагаю вам руку и сердце.
Я: Очень смешно. Просто… Ладно, проехали.
КН: просто — что?
Я: Ничего.
КН: нет уж, теперь договаривай, ты сама завела разговор.
Я: Просто мне странно. Ты знаешь, кто я, а я не знаю, кто ты. Так нечестно.
КН: жизнь вообще штука нечестная.
Я: Ладно. Как скажешь. Я пока отключаюсь.
Я откладываю телефон в сторону. Сижу злая. Поникшая. Значит, я ему не нравлюсь на самом деле. Он просто считает, что я крутая. То есть я и не ждала от него признания, что я для него лучшая из всех девчонок на свете. Просто… Просто приятно, когда ты нравишься парню, что бы это ни значило.
КН: стой, погоди, вернись, извини.
Я: И?
КН: просто мне нравится с тобой общаться, как мы с тобой разговариваем, пишем друг другу, ты мне нравишься, правда, я стесняюсь к тебе подойти в реале, типа, слишком волнуюсь, боюсь, у меня не получится заговорить, а тут получается, да?
Я: Да. Но…
КН: расскажу тебе еще три правды: (1) музыка, книги и видеоигры мне ближе, чем люди, с людьми я теряюсь. (2) когда я был маленьким, я спал под одеялом, которое называл… ты не поверишь… Одеялом, собственно, я и сейчас под ним сплю. (3) год назад я был совершенно другим человеком.
Я: Да? И каким же?
КН: счастливым, или счастливее, проще, не таким ненормальным, хотя это еще вопрос.
Я: А потом…
Долгая пауза. Я жду.
КН: моя сестра умерла, скоропостижно скончалась, долгая история, а теперь… ты сама знаешь, как это бывает.
Я: Да.
КН: у тебя умерла мама? ничего, что я спрашиваю?
Я: Откуда ты знаешь?
КН: Тео. то есть он мне ничего не рассказывал, просто кто-то сказал, что ты его сводная сестра, а дальше я уже сам догадался, ничего, что я спрашиваю? я разучился общаться с людьми, не понимаю, о чем можно спрашивать, о чем нельзя.
Я: Ничего, все нормально. В смысле, спрашивать можно. А то, что случилось… это совсем не нормально. Не знаю. Так не должно быть…
КН: да, не должно.
Я: Да.
КН: давно?
Я: 765 дней, пять часов, двадцать две минуты. А у тебя?
КН: 196 дней, один час, три минуты.
Я: Ты тоже считаешь?
КН: я тоже считаю.
Я думаю о сестре КН. Не знаю почему, но я представляю ее двенадцатилетней девчонкой, бледной, слабенькой, с двумя хвостиками. Но это, конечно, лишь плод моего воображения. У меня столько вопросов: сколько ей было лет, как она умерла? Но ее больше нет. Все остальное неважно. Все эти «как», «почему», «от чего» — просто детали.