Я: Ты такой странный.
КН: ты не первая, кто так говорит.
Я: Может, я стану первой, кто скажет, что мне это нравится?
Я снова смотрю на Калеба и пытаюсь представить, как он произносит слова, написанные КН. Пытаюсь представить, как он романтически убирает прядку волос мне за ухо. Как понимает, что для того, чтобы он мог прикоснуться к моим волосам, между нами должно быть достаточно близкие, доверительные отношения. Нет, он совсем не подходит под этот образ. Мне легче представить его будущим президентом студенческого братства, который гоняет новичков за пивом. Вряд ли КН — это Калеб, покоритель Килиманджаро в серой футболке. Но кто же он? Кто?
— Я напилась, — сообщаю я Дри и Агнес.
— Ты уже говорила, — отвечает Дри. — Миллион раз.
— Прошу прощения. Вероятно, я из тех людей, которые, когда напиваются, искренне полагают, что окружающим надо об этом узнать.
— Какая прелесть, — говорит Агнес своим фирменным сухим тоном. — Я тоже немного пьяна. Но меня не шатает, как некоторых.
— Меня не шатает, — говорю я и смотрю себе под ноги. Вроде бы не шатает. Только в голове все плывет. Я напивалась и раньше, но только на пару со Скарлетт. По ходу моя допустимая норма — два фирменных коктейля Агнес. Но не больше.
— Вас обеих шатает, — говорит Дри и обнимает нас за плечи, за что я очень ей благодарна. Так легче держать равновесие.
— Как, по-вашему, можно влюбиться в двух парней одновременно? — спрашиваю я. На трезвую голову я никогда бы не задала этот вопрос. Мне нельзя пить. Совсем.
— Можно, — говорит Агнес. — Я обычно влюбляюсь сразу в пятерых. Чтобы был выбор. И чтобы повысить шансы.
— А в кого ты влюбилась? Понятно, что в КН. А кто второй? Только, пожалуйста, не говори, что Лиам.
Я собираюсь произнести это вслух, я собираюсь сказать Итан и получить наконец долгожданные сенсационные материалы, потому что Дри не будет молчать и расскажет все в красках: всю историю его жизни, каким он был в шестом классе, есть ли у него девушка, приятный он человек или нет. Может быть, она даже поможет мне пробраться сквозь толпу и подойти к нему, чтобы поздороваться. Пока что все наше общение на вечеринке ограничилось единственным словом «привет», которое он бросил мне, проходя мимо после концерта, — не грубым и не дружеским, вообще никаким, но явно не располагавшим к продолжению разговора. Совершенно пустым словом, из тех, которыми он отгораживается от всех остальных. Мне казалось, мы с ним уже преодолели этап отчуждения. Получается, я ошибалась.
Слово уже готово прозвучать — «Итан», очень красивое слово, правда? — но тут ко мне подлетает разъяренная Джем.
— Держись подальше от моего парня, шлюха, — кричит она мне в лицо.
— Э… — Жаль, что нельзя вернуться назад во времени и не пить те два коктейля. Потому что я не понимаю, что происходит. Почему Джем орет на меня, брызжа слюной? Я уже привыкла к ее издевательствам, произнесенным вполголоса себе под нос. Я могу сделать вид, что их не слышу. Но когда тебе орут прямо в лицо, тут уже не притворишься глухим. И еще «шлюха»? Убиться веником. — Что?
Мне хочется вытереть лицо, чтобы избавиться от запаха ее дыхания, гремучей смеси лука и алкоголя. Мне хочется оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда. Может быть, дома в кровати. Калифорния меня утомляет.
— Держись. Подальше. От. Лиама, — произносит Джем, разворачивается и уходит, картинно тряхнув волосами.
Беру свои слова обратно. Она плохая актриса. Тишком переигрывает.
Я оглядываюсь, чтобы понять, много ли было свидетелей этой сцены. Но рядом нет никого, кроме Дри и Агнес.
— Что это было? — спрашивает Агнес и начинает хихикать.
— Не смешно, — говорю я. Жалко, что не смешно. — Она что, психованная?
— Джем вообще стала бешеной с прошлого года. С тех пор, как ее отца арестовали. Во всех газетах писали, — сообщает Агнес. — То есть она и раньше не была душкой, но теперь превратилась в настоящую стерву. Насколько я знаю, его чуть было не посадили.
— За что? — спрашиваю я, хотя на самом деле мне все равно. Я ее ненавижу. Никакая слезливая история не заставит меня ей сочувствовать.
— За сексуальные домогательства, — говорит Дри. — И еще там были какие-то налоговые махинации.
— Правда?
— Ага, — говорит Агнес.
— Ты лучше вот что скажи, — обращается ко мне Дри. — Пока она на тебя не прыгнула, ты собиралась сказать, что тебе нравится Лиам?
— Нет. Не он, — отвечаю я и никак не пойму, поверила она или нет.
Я: Я НАПИЛАСЬ.
Скарлетт: Я тоже.
Я: Веселишься?
Скарлетт: ВОВСЮ.
Я: Да, я тоже.
Даже сквозь пьяную дымку я понимаю, что это неправда. У меня дрожат руки. Стучат зубы. Я хочу домой. Нет, у меня больше нет дома. Снижаем запросы. Я хочу лечь в постель.
Я вижу Итана еще раз, всего один раз, уже перед самым уходом. Он лежит на шезлонге, один. Я уверена, что он спит. Хорошо, думаю я. Ему надо поспать. Неимоверным усилием воли я заставляю себя пройти мимо и не убрать волосы, упавшие ему на лоб.
Глава 19
Я: Три правды: (1) Башка трещит. (2) Комната кружится. (3) Я больше не пью. Никогда.
КН: (1) решил потратить сегодняшний день впустую и до вечера резаться в видеоигры с перерывами на пиццу, желательно с баклажанами, которые нежно люблю всю жизнь, может быть, ты перестанешь меня уважать, но я не люблю пеперони. никогда не любил, никогда не полюблю. (2) я рано проснулся и все утро слушал Флюма. (3) мама еще спит, как будто подросток у нас — она.
Я: Ты точно американец?
КН: да, а что?
Я: ПЕПЕРОНИ! Не любить пеперони — все равно что не любить яблочный пирог.
КН: надо будет запомнить эту аналогию и использовать в подготовительных тестах.
Я: Значит, ты тоже в 11-м классе?
КН: уймись, Нэнси Дрю.
Я: Я сегодня корплю над дз. У меня с математикой полная жопа.
КН: не знаю, как у математики, а у тебя — вовсе не полная, не наговаривай.
Я: Умолкни.
КН: я сказал что-то не то? извини.
Я: Я тебе не говорила, что ты ненормальный?
КН: что-то такое припоминаю, вроде бы.
Я: А вечером я работаю. У тебя есть работа?
КН: нет. родители не разрешают, дают мне карманные деньги, чтобы я сосредоточился на учебе.
Я: Вполне в духе Вуд-Вэлли. Хорошо, что они потакают твоей привычке к видеоиграм.
КН: я знаю, что мы тебе кажемся идиотами, и не могу с тобой не согласиться, где ты работаешь?
Я: Я не уверена, что тебе надо знать.
КН:?
Я: Получается, ты как будто за мной следишь.
КН: вчера ты умоляла, чтобы мы увиделись, а сегодня не хочешь мне говорить, где работаешь, потому что считаешь меня маньяком?
Я: Я не умоляла.
КН: прошу прощения, выразился неудачно, просила.
Я: Угадай.
КН: угадать, где ты работаешь?
Я: Да.
КН: о'кей, но сначала задам два вопроса. (1) тебе нравится эта работа? (2) ты приходишь домой грязная?
Я: (1) Да, очень нравится. (2) НЕТ!
КН: кафе?
Я: Нет.
КН: «Гэп».
Я: Издеваешься?
КН: нет! с чего бы?
Я: Ладно, проехали.
КН: я понял! я забыл, что ты книжный маньяк. «Барнс энд Нобл», я угадал??? да, угадал!
Я: Почти угадал. «Зри в книгу!» На бульваре Вентура. Заходи, если будет время/желание.
КН: какая ты непостоянная, теперь ты хочешь, чтобы я зашел к тебе на работу?
Я: Может, да. Может, нет.
Я: Ну, чего?
Скарлетт: Если хочешь знать…
Я: ХОЧУ!!!
Скарлетт: Моя плева нетронута.
Я: Можно было сказать и попроще.
Скарлетт: Я знаю, но так смешнее.
Я: У меня жуткое похмелье.
Скарлетт: У меня тоже. И лицо все горит. Натерла о щетину Адама. Похоже, он много тренировался после того, как обслюнявил тебя.
Я: С чего ты взяла?
Скарлетт: ОН КЛАССНО ЦЕЛУЕТСЯ.
Когда я утром спускаюсь на кухню, у плиты стоит папа в фартуке с надписью «Осторожно, злая хозяйка», который, как я понимаю, принадлежит Рейчел, хотя с тем же успехом может принадлежать и Тео. Тихо играет музыка, какое-то кантри, сентиментальная ода пикапам и джинсовым шортам. Рейчел называет такую музыку МБЛ: музыка белых людей.
— Солнышко, будешь блинчики? — спрашивает папа преувеличенно бодрым голосом, который всегда раздражает невыспавшихся людей.
В этой кухне он выглядит совершенно не к месту. Он никогда не пек блинчики. Их всегда пекла мама. Капли сиропа и теста засыхают на белой мраморной столешнице. Он и вправду чувствует себя здесь как дома? Чтобы вот так стоять у плиты босиком и печь блинчики? Я всегда чувствую себя неловко, когда включаю микроволновку. Не хочу оставлять брызги на внутренних стенках — свидетельства моего существования, как улики на месте преступления.
— Э… — Смогу ли я что-нибудь съесть, чтобы меня тут же не вывернуло? Но девать-то некуда. Я никогда не отказывалась от блинчиков и не хочу дать отцу повод заподозрить, что я маюсь похмельем. — Да, конечно, — это я говорю. А вот чего не говорю: Что происходит? Мы остаемся? Ты вдруг стал всем доволен и счастлив или притворяешься? — Ты сам приготовил завтрак? Впервые на моей памяти.
— У Глории выходной.
— Ясно.
— Слушай, нам надо поговорить, — произносит он.
У меня внутри все переворачивается, и тошнота
подступает к горлу. Очевидно, что это кухонное действо — печальный прощальный подарок. Папа с Рейчел разводятся, и мы уезжаем. Они прекращают свои отношения, которые в первую очередь и не стоило начинать. Поэтому папа и притворяется таким бодрым и радостным: чтобы задобрить меня перед тем, как сообщить неприятную новость. Я прижимаюсь лбом к холодной мраморной столешнице. Да шло бы все к черту. Подумаешь, папа узнает, что я пила! Он и сам не без греха. На самом деле ему повезло, что во мне нет запала на полноценный подростковый бунт. Мне надо дать премию как самому кроткому и терпеливому человеку года. Какую-нибудь золоченую статуэтку или грамоту, чтобы повесить на стену.