— Ага. Тебе важно, что о тебе думают эти придурки? Там есть хорошие люди, но их меньшинство. В конце концов, важно только одно: быть собой. И не обращай внимания на этих уродов. Если ты им не нравишься, пусть идут в жопу.
— Джесси это Джесси это Джесси.
— Да. Джесси это Джесси это Джесси.
Хорошо, скажу честно: мне нравится, когда Итан произносит мое имя.
Дома. Вернее, в том месте, где я ем и сплю. Под стеклянным колпаком: курица в винном соусе, свежая спаржа, большая порция дикого риса.
КН: ну, рассказывай, как прошел день.
Я: отлично, как у тебя?
КН: незабываемо.
Сегодня я видела Калеба всего один раз. На перемене. Он стоял, прислонившись спиной к шкафчику в коридоре. Увидев меня, отсалютовал мне рукой, в которой держал телефон, и что-то шепнул парню, стоявшему рядом с ним, — нескладному, тощему старшекласснику, похожему на плохо скрепленную марионетку. Как я поняла, этот салют телефоном означал что-то вроде: Давай лучше будем писать сообщения, без личных встреч, — потому что за все это время он так и не предложил обсудить, когда мы идем пить кофе. Но через тридцать секунд мне пришло сообщение.
КН: три правды. (1) Хендрикс был величайшим из всех гитаристов, даже лучше, чем Джимми Пейдж. (2) иногда, когда я слушаю музыку, мне кажется, что я могу взлететь. (3) а иногда, когда я играю в видеоигры, я не чувствую ничего.
Я: Что ты любишь больше? Музыку или видеоигры?
КН: хороший вопрос, смотри: мамина аптечка — это как бы ее видеоигры, так? поэтому я скажу «музыка», больше всего на свете я боюсь превратиться в маму.
КН: но если честно?
КН: видеоигры.
Я уже поняла, что мы с Калебом никогда не поболтаем за чашечкой кофе, никогда не скажем вслух, что КН это Калеб, а Калеб это КН, и, может быть, так будет лучше. Может быть, в нашей с ним переписке мы рассказали друг другу так много страшных и сокровенных секретов, что уже просто не сможем общаться вживую.
И все-таки это немного грустно. Я уже оценила его привлекательность, его тип привлекательности. Я совершенно спокойно смогу сидеть с ним в кафе, не смущаясь, как с Итаном. Да, Калеб красивый. Но его красота сдержаннее и проще. Она пустая и чистая, как белые стены в доме Рейчел.
Я: Говоришь, день прошел незабываемо? Незабываемо = хорошо? Или незабываемо = плохо?
КН: хорошо, что сегодня было под колпаком?
Я: Роскошная курица в винном соусе. А что у тебя было на ужин? Только не говори, что ты снова заказывал суши. Я уже начинаю переживать, как бы ты не отравился ртутью.
КН: мама сегодня готовила, как ни странно, но было вкусно, домашние макароны с сыром, моя любимая еда в детстве, наверное, любимая до сих пор.
Я: Очень мило с ее стороны.
КН: да. как будто она извинялась, за то, что… пропала.
Я: Как она? Слезла с таблеток?
КН: сложно сказать, кажется, да. хотя бы сегодня.
Я: Хорошо.
КН: но, опять же. знаешь, какой первый признак отравления ртутью?
Я: Какой?
КН: оптимизм.
В ту ночь мне приснились Итан и Калеб. Оба они у меня в комнате, сидят на краешке моей антикварной кушетки, только поменялись футболками. Итан — в серой, Калеб — с Бэтменом. Оба молчат, даже не смотрят на меня. Калеб уткнулся в свой телефон, пишет кому-то другому — может быть, мне, но не мне в этой комнате, — Итан играет на гитаре, потерявшись в сложных переборах, в каких-то неведомых далях. Как в тот день, когда он смотрел в окно в библиотеке. Я тихонько сижу у них за спиной, просто смотрю. Любуюсь их совершенно разными затылками и старательно делаю вид, будто меня совсем не обижает, что они меня не замечают.
Глава 21
— Может, мне сделать розовую прядку? Вот тут, чуть сбоку? — Дри проводит рукой по своим непослушным темным волосам.
Сейчас перемена, мы сидим на траве, подставив лица солнцу, как три подсолнуха. Теперь у меня тоже есть темные очки — Дри с Агнес помогли мне их выбрать, — и я чувствую себя совершенно другим человеком. Как будто два больших квадрата из темного пластика могут тебя полностью преобразить.
— Розовую? — переспрашивает Агнес.
— Кислотно-розовую? — уточняю я. — Вырвиглаз?
— Может быть, — говорит Дри.
— Нет, — решительно заявляет Агнес, типа это не обсуждается. Категоричный запрет. Точно так же воспротивилась Скарлетт, когда я подумывала сделать пирсинг на выступе ушной раковины ближе к щеке. Она попросила меня погуглить, как называется эта часть уха, потому что словосочетание «выступ ушной раковины ближе к щеке» оскорбляет ее чувство прекрасного.
Оказалось, она называется козелок, по-научному трагус. И то и другое звучит как-то не очень прилично. В общем, пирсинг я так и не сделала.
— А если покраситься в розовый полностью? — спрашивает Дри.
— Не знаю, — говорю я. — Мне нравится твой натуральный цвет.
— Зачем? Зачем тебе краситься в розовый? — возмущается Агнес, и ни мне, ни Дри не хватает смелости заметить, что красно-рыжие волосы Агнес — такие же неестественные, какими будут волосы Дри, если она покрасится в розовый. С другой стороны, Агнес идет этот пламенный цвет, а Дри вряд ли пойдет розовый. Когда речь идет о волосах, красно-рыжий и розовый — это две разные вещи.
— Просто для разнообразия, — говорит Дри. — Хочется чего-то новенького.
— Это как с гавайской гитарой, чтобы он тебя заметил, — говорит Агнес с жестокой прямотой, но без злобы. — Я поняла.
— У меня ощущение… не знаю… как будто я невидимка. Если я не приду в школу, никто, кроме вас, этого не заметит. — Дри ложится на траву и смотрит на чистое синее небо без единого облачка.
Я думаю, не рассказать ли ей, как КН еще в самом начале написал мне, что мне надо с ней подружиться, что он давно заметил, какая она веселая и крутая, но я не решаюсь. Не хочу, чтобы она подумала, будто я подружилась с ней по чьей-то указке.
— Если честно, мне бы очень хотелось стать невидимкой, — говорю я. — Джем и Кристель никак не оставят меня в покое.
— Да пошли они к черту, — говорит Агнес. — Им просто завидно, что они не такие крутые, как ты.
— Я не крутая. Совсем не крутая, — возражаю я.
— Ты крутая. В смысле, теперь, когда я тебя знаю, знаю, что ты очень крутая. От тебя прямо исходит волна, типа, живу, как хочу, и меня не волнует, что вы обо мне думаете. Конечно, их это бесит. И ты сексапильная, — говорит Агнес. — В мире Джем только ей разрешается быть сексапильной.
— Правда? Ты о ком сейчас говоришь? — уточняю я.
— Она просто ревнует. Потому что ты нравишься Лиаму, — заявляет Дри. — Хочешь честно? Я тоже ревную, потому что ты нравишься Лиаму.
— Я не нравлюсь Лиаму. Я просто работаю в магазине, который принадлежит его маме.
— Как скажешь, — говорит Дри.
— Нет, правда, мы просто вместе работаем. И, кстати, он мне не нравится. В смысле, как парень. — Надеюсь, Дри мне поверит. Мне очень нужно, чтобы она поверила.
— Значит, ты ненормальная, — говорит Дри. — Он прекрасен.
— Я тебя очень прошу, не красься в розовый ради Лиама Сандлера, — говорит Агнес. — Он того не стоит.
Я вижу Итана. Он идет через лужайку со стаканчиком кофе в руке. Направляется к стоянке, хотя уроки еще не закончились. Как всегда, когда я вижу его случайно, в дикой природе, как я это называю, у меня появляется странное чувство, что я сама его наколдовала, вызвала силой мысли, потому что думала о нем. И это правда. Я думаю о нем постоянно. Даже когда говорю о Лиаме Сандлере и розовых волосах, я думаю об Итане. Итан это Итан это Итан.
Интересно, куда он собрался и вернется ли на урок литературы? Надеюсь, что да. В школе мы почти не общаемся, но мне нравится знать, что он сидит сразу за мной, что я могу обернуться и улыбнуться ему, если мне хватит смелости. Правда, ее никогда не хватает.
Черт. Он заметил, как я на него смотрю. Надеюсь, с такого расстояния он не разглядел мою идиотскую улыбку. Он коротко мне кивает, поднимает два пальца — знак победы — и садится в машину.
— А вот Итан Маркс… — мечтательно говорю я, наконец сознаваясь подругам в своей безумной влюбленности. Конечно, Скарлетт об этом знает, но она не училась с ним с первого класса, так что Скар не считается.
Надо ли было ответить на его жест? Нет, я не могу изобразить эти рожки. Это почти то же самое, что «оки-доки».
— Правда? Тебе нравится Итан? Мы с ним дружили до восьмого класса. — Дри резко садится и хватает меня за руку.
Сплошной девчачий восторг. Или, возможно, она просто рада, что я не претендую на Лиама. Она наклоняет голову, о чем-то задумавшись.
— Хотя, скажем прямо: не самый оригинальный выбор. И…
— И он типа надломленный, — говорит Агнес.
Я не понимаю, что она имеет в виду, но не успеваю спросить, потому что Дри продолжает:
— И он никогда не встречается с девочками из школы. Никогда. Совсем.
У меня сжимается сердце. Не то чтобы я на что-то надеялась, но все же… Теперь мне точно ничего не светит. Совсем.
— Но он, конечно, красавчик, — говорит Агнес. — Никто не спорит.
КН: три правды. (1) когда я читаю твои сообщения, У меня в голове звучит твой голос. (2) если бы я был животным, то был бы лемуром, ладно, может быть, не лемуром, но сегодня мне нравится слово «лемур», и пока ты сама этого не сказала… да, я в курсе, что я ненормальный. (3) если честно, я бы хотел стать хамелеоном, менять окраску, сливаясь с окружающей средой, и остальными днями недели.
Я: (1) Я смотрела «Свободных» (ремейк, а не оригинальный фильм) страшно сказать сколько раз. Просто он очень трогательный. ЗАКОН, ЗАПРЕЩАЮЩИЙ ТАНЦЫ. Но герои сражаются и побеждают. Восторг. (2) Я ужасный водитель. Здешние правила поворота налево, когда загорается красный… это выше моего понимания. (3) И, кстати, мне расхотелось кофе.