з дома. Итан никогда о нем не говорил. Удивительно, как я всегда забываю, что в других семьях может быть по-другому. Я сама — единственный ребенок, у меня нет ни братьев, ни сестер, и мои мама с папой тоже были единственными детьми у своих родителей, поэтому мне кажется, что так всегда и бывает. Мне странно представить семью больше чем из трех человек. Три вершины, три стороны. Идеальная фигура. Хотя, если подумать, наш треугольник теперь превратился в линию.
— Ага.
— Я не думаю, что Итан принимает наркотики.
Конечно, у меня нет никаких оснований его защищать. Я не знаю, чем он занимается после уроков и куда ездит во время большой перемены. Только на этой неделе я три раза наблюдала, как он уезжает из школы перед обедом и возвращается к началу литературы. Возвращается рассеянный и замкнутый, но, с другой стороны, он все время такой. Замкнутый и рассеянный. Весь в себе. И на сцене он был совершенно другим. Незнакомым, чужим человеком, которого нетрудно представить с иглой в вене.
— Хорошо, если так. Хотя вид у него нездоровый. И дома полный трындец. Ты даже не представляешь.
— Меня утомляют все эти страшные тайны Вуд-Вэлли, — говорю я и думаю, что, наверное, все было бы по-другому — я была бы совсем другой, — если бы выросла здесь, среди этих людей, и знала всю их историю, всю обстановку в семье, все их тяжелые периоды, все падения и взлеты. А сейчас я как будто играю в догонялки. И постоянно проигрываю.
— Я просто хочу сказать: будь осторожнее. Вот и все, — говорит Тео.
Я вспоминаю глаза Итана — лиловые тени под ними, припухшие веки и сами глаза, ярко-синие, — и не знаю, сумею ли быть осторожной. Потому что вспоминаю его глаза, открытые и глядящие на меня, закрытые и спящие на вечеринке у Джем; вспоминаю его руки… как он протянул мне тарелку с едой, как едва не коснулся моего лица… вспоминаю и думаю лишь об одном. О том, что мне хочется поцеловать его — эти глаза, эти руки. Его всего. Надломленного. Испорченного. Всего.
Глава 25
Я: Картофель фри или чипсы?
КН: проще простого, картофель фри. семь дней в неделю. кетчуп или майонез?
Я: Кетчуп. Гарри Поттер: фильмы или книги?
КН: тебе не понравится мой ответ… но если честно, то фильмы.
Я: Правда?
КН: да, я знаю, приличные люди никогда не признаются в том, что фильм им понравился больше книги, но правда… всего два слова: Эмма Уотсон. «Старбакс» или «Кофе бин»?
Я: «Старбакс»
КН: я тоже.
Я: «Звездные войны» или «Звездный путь»?
КН: НИ ТО НИ ДРУГОЕ.
Я::) я тоже.
Когда я возвращаюсь домой, Рейчел стоит посреди моей комнаты. Я вспоминаю, что это не моя комната. Это гостевая спальня в доме Рейчел, где я сплю и храню свои вещи, что лишний раз подтверждает: в этом доме я — гость. И вряд ли желанный. Я смотрю на свой ноутбук, чтобы убедиться, что закрыла его, уходя. Еще не хватало, чтобы Рейчел увидела мою переписку с КН или историю поиска в «Гугле», где каждый второй запрос начинается со слов: «Нормально ли это, когда…» Уф. Крышка закрыта. Наклейки на ней видны даже с порога. Ничего Рейчел здесь не увидит. Чистые трусы и лифчики убраны в шкаф, грязные лежат в ванной в плетеной корзине, которую мне выдала Глория еще в день приезда. Прокладки спрятаны. Даже зубная щетка лежит в ящичке в ванной вместе с косметикой, так что полка под зеркалом пустует, если не считать дорогущего мыла, которое я так и не открыла.
— А, привет, — говорит Рейчел, притворившись, что не разглядывала единственную мою вещь, выставленную напоказ: нашу с мамой фотографию. — Я тебя жду.
— Ясно, — говорю я сухо, но не грубо. Я злюсь на папу, и, наверное, эта злость теперь должна распространяться и на Рейчел, но я не знаю, как это происходит с мачехами. Моих родителей я всегда воспринимала как единое целое, они и были единым целым, и если я ссорилась с кем-то одним, то и второй на меня обижался. Если я злилась на кого-то из них, я злилась на обоих. Но Рейчел — чужой человек. И то, что она вышла замуж за папу, ничего не меняет. Для меня не меняет.
— Твой папа сказал, ты с ним не разговариваешь. — Рейчел садится на мою кровать. На свою кровать, если точнее. Но она сидит там, где я сплю, и меня это бесит.
— Наверное, это не ваше дело, — говорю я и тут же жалею о сказанном. Не считая недавней размолвки с папой, я человек неконфликтный. Если кто-то случайно толкает меня на улице, я первая говорю: «Извините».
Но сейчас мне не за что извиняться. Зачем она лезет в наши с папой дела? Да, он женился на ней, но я-то на ней не женилась!
— Ты права. Это не мое дело. Вы с отцом разберетесь сами. Я просто хотела тебе кое-что передать. То есть мы вместе решили, но твой папа сказал, что раз уж это моя идея, то мне и идти. Вот, возьми. — Рейчел протягивает мне лист бумаги, сложенный пополам.
— Что это? — У меня вдруг мелькает безумная мысль, что это уведомление о выселении. Быстрый взгляд на бумажку проясняет, что это не чек. Черт! Мне бы не помешали лишние деньги.
— Открой, посмотри, — говорит она.
Я разворачиваю листок. Распечатанный электронный билет на самолет: Международный аэропорт Лос-Анджелеса. Рейс в Чикаго и обратно. В ближайшие выходные.
— Я не понимаю.
— Мы подумали, тебе захочется съездить домой. Увидеться со Скарлетт, пообщаться со старыми друзьями. Я слышала, ты скучаешь по дому, — говорит она и берет в руки нашу с мамой фотографию. Она не скрывается. Она хочет, чтобы я видела, что она рассматривает фотографию. Как я вцепилась в мамину ногу, повисла на ней, словно якорь. Или, может быть, Рейчел вообще не смотрит на маленькую меня, а смотрит на мою маму, чтобы получить представление о первой жене своего мужа. Мне хочется, чтобы она вернула снимок на место. Мне не нравится, что ее пальцы оставляют следы на стекле.
— Кто сказал, что я скучаю по дому? — Я сама понимаю, что задала глупый вопрос. Конечно, я скучаю по дому. Временами скучаю так сильно, что внутри все сжимается. В буквальном смысле. До боли. Эту боль не излечишь ничем. Надо ждать, когда она пройдет сама.
— Родители Скарлетт звонили твоему папе, — говорит Рейчел и наконец — наконец-то — ставит мою фотографию на стол.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не повернуть фотографию лицом к кровати. Чтобы не схватить салфетку и не стереть со стекла следы пальцев Рейчел. Убрать даже память о ее прикосновениях. Вернуть себе то, что принадлежит только мне.
— Да и как не скучать? Это была очень серьезная перемена. Для всех нас.
Мне показалось или в ее глазах действительно промелькнуло сожаление? Может быть, она уже жалеет, что вышла замуж за моего отца? Может быть, она уже ищет, но пока не находит наименее болезненный способ исправить их общую ошибку?
— Погодите. Что вы сказали?
Родители Скарлетт звонили моему папе? Они сообщили ему о моих планах на их подвал? Что им наговорила Скарлетт? Я не знаю, злиться мне или прыгать от радости, потому что у меня в руках билет на самолет, настоящий билет на самолет, который увезет меня отсюда домой, к Скарлетт и к прежней, знакомой жизни. Вся дорога займет шесть часов от Двери до двери. Когда мы перебирались в Лос-Анджелес, мы не летели, а ехали на машине, я на своей, папа на своей. Через всю страну. Мир был плоским и неживым: бесконечные мили сплошной пустоты, в которой не было ничего, кроме пыли. Периодические остановки у придорожных «Макдоналдсов», чтобы поесть и сходить в туалет, заезды на автозаправки. Дешевые мотели, чтобы переночевать не в чистом поле. В голове — никаких мыслей. Пустота, как на дороге. Полное оцепенение, когда не чувствуешь вообще ничего. Как иногда бывает с КН, когда он играет в видеоигры.
Мы с папой почти не разговаривали во время поездки. Хотя папа старался. Наверное. Я не знаю. О Рейчел он заговорил лишь однажды, за обедом в «Эрбисе». Как будто ответил на мой вопрос, который я даже не задавала. «Рейчел незаурядная женщина. Вот увидишь. Не волнуйся, ты все поймешь», — сказал он, хотя я не говорила ему, что волнуюсь. Я вообще ничего не говорила.
— Как я понимаю, мама Скарлетт сказала, что она за тебя беспокоится. И если честно, я тоже, — продолжает Рейчел. — Поезжай. Развлекись. И возвращайся к нам свежей и отдохнувшей. Твой папа… он спас мне жизнь. Он абсолютно нормальный и настоящий. И он понимает, что мне пришлось пережить. Я так ему благодарна! Мы с ним очень разные. Но вместе мы сильнее. Целее. И я не хочу, чтобы ты думала, будто я не понимаю, как тебе тяжело. — Она говорит очень тихо. В кои-то веки именно говорит, а не кричит во весь голос. — В этом доме все понимают, как тяжело начинать все сначала.
Я смотрю на билет. Вылет в пятницу утром, обратно — вечером в воскресенье.
— А как же школа?
— Тео перешлет тебе все задания по электронной почте, и мы напишем твоим учителям, что ты отсутствуешь по уважительной причине. Устрой себе маленький праздник. Ты заслужила. — Рейчел похлопывает рукой по кровати, приглашая меня сесть рядом.
Только теперь до меня доходит, что я нервно меряю шагами комнату и уже захожу на второй круг. Я сажусь, смотрю на билет. Кофе с КН/Калебом в четверг — маска, я тебя знаю, — а потом я уеду. Пропущу нашу еженедельную встречу с Итаном по «Бесплодной земле», но он поймет. Мы со Скарлетт будем смотреть телевизор, готовить попкорн в микроволновке и есть настоящую пиццу, а не эту подметку из цельнозерновой муки, которую здесь, в Калифорнии, выдают за пиццу. Я буду рассказывать, она будет слушать, и не надо будет ничего объяснять или требовать объяснений; мы с ней понимаем друг друга с полуслова. Мне даже хочется выпить большую чашку зеленого чая, который заваривает ее мама. Раньше он мне не нравился — на вкус, как моча, — но теперь в моих мыслях он связан с домом.
— Спасибо. — Я оборачиваюсь к Рейчел и заставляю себя посмотреть ей в глаза. Я понимаю, что благодарить надо ее, а не папу. Он не склонен к широким жестам, во всяком случае не был склонен, пока не женился на Рейчел. И мы никогда не могли так вот запросто взять и купить билет на самолет. — Я… — Кажется, я сейчас заплачу. Я смотрю прямо перед собой, стараясь сдержать слезы. Только не здесь. Не сейчас. Почему слезы всегда появляются так не вовремя? И почти никогда — глухой ночью, когда пустота так реальна, что ты ее чувствуешь, словно фантомную боль? Когда от слез может стать легче.