— Ага. Хотя в «Смузи-Кинге» была Скарлетт. Я по ней очень скучаю.
Папа кивает. Мы с ним даже не обсудили мою поездку домой. Он ничего не спросил. Хотя нет, вру. Он написал мне сообщение, но я его проигнорировала. И так и не поблагодарила его. Может быть, Тео прав: сама того не замечая, я превращаюсь в засранку из Вуд-Вэлли. Интересно, звонила ли мама Скар моему папе, когда я уехала? Она вряд ли слышала, как меня рвало в ванной. И вряд ли знает, что мы пили пиво в подвале. Я ее почти и не видела, а когда видела, она улыбалась, обнимала меня и говорила: «Я скучала по моей второй дочке», — и мне было очень приятно, хотя я понимала, что это правда только отчасти.
— Я знаю. — Папа быстро оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что мы одни. Кивает, как бы говоря: значит, мы можем поговорить. — Я тоже скучаю. По всему.
«По всему» означает по маме. Странно, что мы никогда не говорим о ней прямо. Как будто нам что-то мешает. Есть вещи, которые трудно произнести вслух. Пусть даже самые правдивые, самые главные вещи.
— С ума сойти: тридцать два градуса в ноябре! Это противоестественно. — Он садится на пол, подтянув колени к груди и прислонившись спиной к стеллажу с табличкой «Разбогатей уже сегодня!». — В жизни не думал, что буду скучать по холоду, и я не скучаю, в самом деле. Но эта погода… она выбивает из колеи. И пицца здесь несъедобная. Пицца не должна быть безглютеновой. Это неправильно.
— Придется ко многому привыкать, — говорю я. Надо ли что-то добавить? Он хотел поговорить, пусть получит по полной программе. Папа, ты решил переехать сюда, не спросив моего мнения. Просто швырнул меня в новую школу, в новую жизнь — на съедение волкам, — а сам занялся своими делами.
Я молчу. Пусть он сам сделает первый шаг.
— Слушай, я знаю, как тебе было трудно. Я был занят своими делами, пытался устроиться на новом месте, хотел, чтобы у нас все получилось… и совершенно тебя забросил. Я думал, все будет проще. Не знаю. Все как-то… Я был наивным. Или просто отчаялся. Да, наверное. Я просто отчаялся. — Он говорит это книгам на стеллаже перед ним. Детский отдел. Это расположение книг всегда казалось мне странным и в то же время вполне в духе Лос-Анджелеса: деньги прямо напротив детей. Папа смотрит на книжку о забастовке цветных мелков, которых возмутило, что их владелец заставляет их слишком много работать.
Я пожимаю плечами. Лучше бы мы вели разговор на бумаге. Или обменивались сообщениями, как с КН. Так было бы яснее и проще. Я говорила бы именно то, что хотела сказать, и если бы фраза звучала неправильно, ее всегда можно было бы отредактировать перед тем, как отправить.
— Ты хочешь вернуться в Чикаго? Если да, думаю, это можно устроить. Конечно, я не позволю, чтобы ты жила у Скар. Мы снимем квартиру, ты окончишь школу, а потом, когда ты поступишь в колледж, я вернусь сюда. Если ты будешь не против, конечно. Мы с Рейчел что-нибудь придумаем. Ты для меня самый родной человек. Самое важное в жизни. Если ты несчастлива, я тоже несчастлив. Я понимаю, в последнее время могло показаться иначе, но это правда.
Я вспоминаю прошедшие выходные. Скар и Адама, ее новую жизнь без меня. Мы все научились жить дальше — так или иначе мы продвигаемся вперед, — и если сейчас вернуться в Чикаго, это будет уже шаг назад. Мамы там нет, а воспоминания всегда остаются с тобой, где бы ты ни был. Конечно, в Чикаго никто не будет надо мной издеваться, и это большой плюс, и все-таки Джем не настолько меня пугает, чтобы бежать от нее через всю страну.
Я думаю о моей новой жизни в ЛА. Здесь есть хорошие люди. КН и Итан, или, может быть КН/Итан, Дри и Агнес, даже Тео. Наверное, и Лиам тоже. Моя новая учительница литературы сказала, что я одна из ее лучших учениц. Такой комплимент дорогого стоит, если учесть, что ежегодно в Гарвард поступает пятеро выпускников СШВВ. Да, в Вуд-Вэлли учатся в основном богатенькие засранцы, но здесь прекрасная библиотека, и я устроилась на работу в книжный магазин и делаю школьный проект уровня первого курса университета вместе с парнем, который читает мне наизусть большие куски из «Бесплодной земли». Как ни странно, но я благодарна Рейчел. Лос-Анджелес неожиданно оказался раем для ботанов.
Я вспоминаю улыбку Итана. Как мне нравится эта улыбка! Нет, я не хочу возвращаться в Чикаго.
— Нет. То есть я постоянно думаю о Чикаго, и в самом начале, когда мы сюда переехали, мне хотелось вернуться домой… Но я злюсь не поэтому. И потом, даже если вернуться в Чикаго, это будет уже не дом. Просто я чувствую… знаешь… — Кажется, я сейчас разревусь. Я умолкаю и смотрю на кассовый аппарат. Девятка на клавише почти стерлась. Теперь я злюсь на себя за то, что не могу сформулировать свою мысль. Мне есть что сказать, но я не знаю, как подобрать правильные слова.
— Ты можешь рассказывать мне обо всем, — говорит папа. — Я всегда тебя поддержу. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой. Ты не одна. У тебя есть я.
Вот, он это сказал, и теперь я тоже могу сказать.
— Папа, ты меня как бы бросил. Я чувствовала себя сиротой. Как будто я потеряла вас обоих: и тебя, и Скар. Ты занимался своими делами, и мне приходилось справляться самой. И я все-таки справилась. Ну, в основном справилась. Может быть, Скар права: я действительно сильная, просто сама еще этого не поняла. Папа, ты представляешь, как мне было одиноко? Не сейчас. Сейчас уже все хорошо. Но еще недавно мне казалось, что у меня нет вообще никого. Ты каждый вечер либо куда-то уходишь с Рейчел, либо сидишь за своим ноутбуком. Я не то чтобы ее ненавижу, нет. В смысле, я ее совершенно не знаю на самом деле. Наверное… пожалуйста, поблагодари ее от меня за билет. — Я умолкаю, делаю глубокий вдох. Разумеется, я должна сделать это сама. И обязательно сделаю. — Просто я… переехала в этот дом, и меня поселили в чужой комнате, с большими картинами на стене. Такие, знаешь, совсем-совсем детские, как будто их рисовал третьеклассник. Я не понимаю такого искусства. Но дело совсем не в картинах. И не в мыле с этими странными монограммами. Оно хорошее, мыло. И руки потом пахнут приятно. Незнакомо, но приятно. Просто это все не мое, понимаешь? И мне… Мне было очень паршиво, папа. На самом деле, — говорю я и понимаю, что все-таки не удержала слез. Вот они, жгут глаза, катятся по щекам. А я на работе. Я очень надеюсь, что в ближайшее время никто не зайдет в магазин. За последние тридцать секунд я сказала отцу больше, чем за три прошлых месяца. Иногда, если меня прорывает, я уже не могу остановиться.
— Ты моя девочка. — Папа встает, и мне кажется, он собирается меня обнять. Я машу ему, чтобы он не подходил. Не хочу рыдать у него на плече. Не сейчас. Я еще не готова. — Прости меня, — говорит он.
— Мне не нужны извинения. Мне вообще ничего не нужно. Я злюсь на тебя, и у меня есть право злиться. Но скоро я перестану. Ты мой папа, и я не могу злиться на тебя вечно. Я все понимаю. Наш мир рухнул. У тебя просто не был сил на других. Надо было спасать себя. Точно так же я поступила со Скарлетт. Я бы хотела быть лучше, сильнее, не знаю… И ничего от тебя не требовать. Но я не такая. И ты мне нужен. Вместе нам было бы легче. Но каждый справлялся поодиночке. Мы справились, да. У нас все получилось. Но все равно это был полный трындец.
— «Полный трындец» — это еще мягко сказано, — говорит папа и улыбается своей половинчатой нервной улыбкой. Я не могу удержаться и улыбаюсь в ответ. Папа почти никогда не ругается. Даже «трындец» для него слишком крепкое словцо. Два года назад он бы ни за что не свете не произнес его вслух. — Можешь злиться на меня сколько хочешь. Я заслужил. Только, пожалуйста, давай снова начнем разговаривать. Меня убивает это молчание. Я скучаю по нашей игре «Что случилось за день». Я записывал все интересные случаи, чтобы рассказать тебе, когда ты снова начнешь со мной разговаривать. И нам нужно проводить больше времени вместе. Ходить гулять, я не знаю…
— Э… нет. Мне шестнадцать. В шестнадцать лет никто не гуляет с папой. — Я улыбаюсь, чтобы он понял, что я не хотела его обидеть. Я очень скучаю по папе. Может быть, даже больше, чем он по мне. — Это типа не круто.
— Позволь мне дать тебе мудрый отцовский совет. Значение крутизны в нашей жизни сильно преувеличено.
— Говорит человек с беджиком на рубашке.
— Один-ноль в твою пользу.
— Ты ее любишь, да? — спрашиваю я, вроде бы совершенно некстати, но это действительно важный вопрос.
— Рейчел? Да, люблю. В смысле, может быть, мы и вправду поторопили события, и нам еще предстоит много работы, чтобы решить все проблемы, но да: я люблю ее. Но это не значит, что я…
Я улыбаюсь ему, перебивая без слов. Ему не нужно заканчивать эту фразу. Я уже не ребенок. Я знаю, что его чувства к Рейчел никак не влияют на его отношение ко мне. Или к маме, если на то пошло. Я знаю, что любовь бесконечна.
И еще одна важная вещь: меньше чем через два года я поступлю в колледж и уеду из дома. Мне будет спокойнее, если я буду знать, что папа останется не один.
— Я понимаю.
Папа снова оглядывается по сторонам, вдыхает запах бумаги.
— Маме бы здесь понравилось. И название тоже. Хотя не уверен насчет восклицательного знака в конце.
— Я знаю.
— Я люблю тебя, солнышко.
— Я знаю.
У меня пищит телефон. Сообщение от Скарлетт.
Скарлетт: АААААА!!! Мы это сделали!
Я: Что?!! Прямо вот ЭТО?!!!!
Скарлетт: Ага.
Я: И?
Скарлетт: Я бы поставила нам семь из десяти баллов. Может быть, даже восемь. Что неплохо для первого раза. Немного болит. И с презервативом пришлось повозиться, на банан его надевать легче. Но вообще было круто. Думаю, мы сейчас повторим. Через пару минут.
Я: ГДЕ ТЫ?
Скарлетт: Я в ванной. Хотела сразу тебе сообщить, а заодно и пописать. В общем, делаю сразу несколько дел одновременно. Скарлетт — многозадачная система.
Я: АДАМ СЕЙЧАС У ТЕБЯ?! В ПОСТЕЛИ?!?!
Скарлетт: