Немцы пошли в атаку, и дошло до рукопашной. Я никого не убил. Или убил, я не знаю. Знаю только, что я уже почти погиб, но меня спас Ковалев. На меня набросился немец и собирался уже пырнуть штыком, но Ковалев успел выстрелить в него из револьвера. Тот упал. Пуля застряла где-то во рту. Он прикрыл развороченную щеку руками. Изо рта фонтаном била кровь. Он лежал и смотрел на нас. Ковалев подошел и выстрелил в глаз лежавшему. Тот еще был несколько мгновений жив и смотрел на нас левым глазом, у него дергалось веко. Запомнились окровавленные осколки зубов.
Дорогая моя, любимая моя, что я делаю, зачем я все это тебе пишу? Прости меня!»25 декабря 1915 г.
Рождество. Ужасное. Отвратительное. Дома находиться совершенно невозможно. Все друг с другом перессорились, переругались. И невозможно об этом написать Алеше.
Папа поругался с мамой и ушел туда, к своей другой семье.
И вот мы сидели без него за столом, и все молчали. Ничего в горло не лезло – ни ячменная каша без молока и масла, ни взвар. Ждали звезду, а повалил снег.
Саша, чтобы что-то сказать, стал уверять, что Вифлеемская звезда – это Венера, тут и все мы ни с того ни с сего друг с другом перессорились, стали кричать друг на друга. Я разревелась, убежала к себе.
Рождество – это праздник любящих друг друга людей, семьи, а у нас семьи никакой уже давно нет.
И папа сейчас там, со своим другим ребенком. Наверно, разворачивают подарки.
Леша, я без тебя не могу! Никак жить без тебя не получается.29 декабря 1915 г. Вторник
«Ура! Сегодня получил посылку из дома и – еще раз ура! – достал связанный тобой шарф, развернул его и вдруг почувствовал запах духов, затаившийся в шерстяных порах, – твой запах! Запах моей любимой из ожившего шарфа! Кто бы знал, как хочется обнять тебя, прижаться к твоим волосам и нюхать их, целовать, дышать!
Рождество нам придется провести на передних позициях. Жаль очень, что не получится сходить ко Всенощной.
Взял полистать наугад Евангелие, которое мне дала с собой мама. Стал читать откровения Иоанна и вдруг подумал, что Апокалипсис – от страха личной смерти. Всеобщая смерть – это утешительная справедливость. Страшно умереть, потому что обидно отстать – другие пойдут дальше и увидят то, что для тебя навсегда останется скрытым за поворотом. Поэтому самое обидное в Апокалипсисе – что его не будет.
Пытался заснуть – и снова не смог. Вот сел накарябать мысли, не дающие мозгам ночной покой. Апокалипсис на самом деле вот он, здесь, обыденный, морозный, с поземкой, просто размазанный по времени. Все умирают, только не одновременно. Но какая, в сущности, разница – уходят так или иначе целыми мирами, поколениями, империями. Где Византия? Где римляне? Где эллины? Пшик. Ничего нет. Ничего и никого, ни победителей, ни побежденных. Все кануло – просто не так театрально, как «небо яко свиток свиваемо», а буднично. Человек из всего хочет устроить чуть ли не трагедию – и непременно скопом, массовкой, чтобы побольше эффекта. Читаешь Иоанна, а это чистый Ханжонков! Но что-то я заговорился. Спи, голубка моя! Спи! Спокойной тебе ночи! Целую тебя сейчас, через все эти версты в этой ночи, и, значит, я с тобой!»10 января 1916 г. Воскресенье
Писем от Алеши нет почти две недели, и я просто схожу с ума, а сегодня ночью приснился ужасный сон. Я проснулась вся мокрая от слез. Мы едем с ним куда-то морозной ночью на тройке. И я так близко его чувствую, его дыхание, губы. Такое сильное вдруг охватило всю меня желание жить полностью, всем существом, хотелось, чтобы без конца слышались звуки колокольчиков и приятный скрип полозьев. И тут все это куда-то исчезло, и я одна. И меня везут куда-то, как в детстве, натерев от мороза щеки гусиным жиром – все лицо. Липко, противно. Жир нагрелся, потек. Передо мной лошадиные крупы с заиндевелыми хвостами. Прямо вижу их, чувствую запах медвежьих шкур, на которых сижу, и лошадиного пота и газов, все время испускаемых животными. И вдруг проснулась и почувствовала – умер…
Сердце чуть не разорвалось.11 января 1916 г. Понедельник Письмо от него! Жив! Жив! Жив!
«Рождество пришлось встречать на передней позиции – немцы нас совершенно не тревожили ни в сочельник, ни в самый праздник. В сочельник на батарее была зажжена елка, поставленная перед землянками. Вечер был тихий, и свечей не задувало. Невольно мыслями переносился к вам в Ростов. Живо представлялся этот вечер: сначала суета на улицах, потом прекращение уличной сутолки, и, наконец, начинается звон в церквах, какой-то торжественный, праздничный, начало службы великим предвечерием, и, наконец, Всенощная. Народ по окончании рассыпается из церквей и расходится в радостном праздничном настроении. Здесь же совершенно тихо и у нас, и у немцев. Ночь была звездная, и эта тишина особенно нагоняла грусть, и сильнее чувствовалась оторванность от вас. Вспоминался дом, детство, как под скатерть стелили сено в память о рождении Христа и как вкусно оно пахло в комнате, мешаясь с запахом хвои. Рождество у нас был постный день, и никто с утра и до появления первой звезды не ел. Голодали до вечера и смотрели на звезду – потом садились за стол. Ели особые, рождественские пироги: с рисом – белый король, с фасолью – желтый король, со сливами – черный король. Пишу – и так вдруг захотелось снова попробовать тех пирогов! Так бы и набил ими живот до отвала!
Целую тебя! Спокойной ночи! Допишу завтра.
Доканчиваю начатое позавчера письмо и спешу отослать его с оказией.
Нет, ничего не успеваю дописать, отправляю как есть. За окном солнце, мороз, сверкает снег и воробьи, пронзительно чирикая, налетели на свежий лошадиный навоз – воробьиное счастье!»Вопрос: Опишите ваш путь следования.
Ответ: Вышел и пошел, не ведая, куда иду, и шел сорок дней.
Вопрос: Через какие страны вы следовали?
Ответ: Пришел я в землю, в которой живут люди с песьими головами. И они – псоглавцы – смотрели на меня и не причиняли мне зла. Во всяких местах они живут с детьми своими, между камней устраивая гнезда. Шел я через землю их сто дней и пришел в землю пигмеев. И встретились мне множество мужей, и жен, и детей. Увидев их, я устрашился, думая, что они съедят меня. И решил: растреплю волосы на главе моей и устремлюсь на них. А если побегу, то съедят меня. И сделал так, и они побежали, подхватив детей своих и скрежеща зубами своими. И взошел я на гору высокую, где ни солнце не сияет, ни древа нет, ни трава не растет, только гады и змеи, свищущие и скрежещущие зубами. И скрежетали зубами аспиды, и ехидны, и увалы, и василиски. Видел и других змей, но многим названия не знал. Так шел я четыре дня, слыша шипение. Уши свои залепил воском, не в состоянии терпеть свист змеиный.
Вопрос: Вы говорите правду?
Ответ: Вот же еще воск в ушах моих. Потом я шел дальше еще пятьдесят дней, не ведая пути, и нашел льдину, с локоть от земли высотой, и, грызя ее, прошел землю ту.
Вопрос: Где, когда и как вы перешли границу?
Ответ: Я дошел до большой реки и напился воды из нее, и губы мои начали слипаться от сладости, превосходящей сладость меда и медовых сот. И когда настал девятый час, разлился по той реке свет, в семь раз светлее дневного света. И были ветры в земле той: западный ветер зеленого цвета, а от восхода солнца – рыжий ветер, а с севера ветер – словно свежая кровь, а с южной стороны ветер белый как снег.
Вопрос: Вы действительно говорите правду?
Ответ: Ширина реки той – как отразившееся в воде небо, а глубина – как промелькнувшее мгновение – не имеет дна. И вот когда я захотел перейти через нее, возопила река и сказала: «Не можешь ты пройти через меня, ибо нельзя человеку пройти через воды мои. Посмотри, что есть сверху вод». Я же посмотрел и увидел стену из облаков, стоящую от воды до небес. И сказало мне облако: «Через меня не проходит ни птица мира сего, ни дуновение ветра, и никто иной не может пройти через меня».
Вопрос: Как же вы перешли границу?
Ответ: И помолился я Господу Богу, и выросли из земли два дерева, прекрасные и украшенные очень, полные плодов благоуханных. И наклонилось одно дерево, которое стояло на этой стороне реки, и взяло меня на верхушку свою, и, вознеся меня высоко, наклонилось до середины реки. И его встретило другое дерево и взяло меня на верхушку свою, наклонилось и поставило меня на землю. Так возвысились деревья и перенесли меня через реку.
Вопрос: Хорошо, допустим. Но сколько вам лет? Вот вы здесь написали, что девятнадцать, но на самом деле?
Ответ: В то время, когда исполнилось мне 165 лет, родился у меня сын Мафусаил, и после этого жил я еще 200 лет, и всего исполнилось мне 365 лет.
Вопрос: Что было потом?
Ответ: В первую ночь месяца нисана я спал. И во сне вошла в сердце мое скорбь великая. И сказал, плача, ибо во сне не мог я понять причину скорби: что со мной будет? Проснулся и лежал долго без сна. Весь мокрый от пота. Никак не мог понять, где я проснулся. Потом вспомнил. Захотелось куда-нибудь убежать, будто я проснулся кем-то другим, а не собой. Кругом сопение, храп. Где-то капала вода. Вдалеке проехала машина. Вдруг стало слышно часы. У них там внутри все живет. Потом я надел шапку, набросил на плечи бушлат и вышел. Раздавил лед на луже – хрустнул веером.
Вопрос: Тогда, в ту зимнюю ночь в апреле – но еще с мартовской гнильцой, все и началось?
Ответ: Не знаю. Я снял шапку – испарина быстро подсохла. В темноте у грибка кто-то пошевелился. Окликнул меня: «Енох, ты, что ли?» Я ответил: «Я». Он: «Иди сюда! У меня тут есть вареная сгущенка!» Я подошел, только не узнал, кто это. Он открыл банку штыком. Стали есть пальцами. Обмакнешь палец и облизываешь.
Вопрос: Но почему именно Енох?
Ответ: Меня всегда так звали, и в детском саду, и в школе, и в армии. Фамилия-то Енохин. Вот Енохом все и звали.
Вопрос: Звали и не имели никакого понятия о хранилищах облаков и хранилищах росы, не говоря уже о том, что между тлением и нетлением?