Шел мокрый крупный снег, солдаты бегали по грязи и пытались поджечь отсыревшую солому. Один шофер плеснул бензином из канистры. Солома вспыхнула. Быстро поднялся огромный костер до неба.
Внутри началась паника. Под натиском обезумевших людей двери рухнули. Бегущие впереди падали, заграждая путь напиравшим сзади. По выбегавшим стали стрелять из автоматов. Чтобы быстрее все кончилось, солдаты забросали кричавших через окна гранатами.Мунтянский воевода послал в Москву списки сожженных. Вот эти имена, но их можно не читать. Просто перелистнуть страницу.
Гаев Тута, 110 лет;
Гаева Сарий, его жена, 100 лет;
Гаев Хату, его брат, 108 лет;
Гаева Марем, его жена, 90 лет;
Гаев Алаудди, сын Хату, 45 лет;
Гаева Хеса, жена Алаудди, 30 лет;
Гаев Хасабек, его брат, 50 лет;
Гаевы Хасан и Хусейн, дети Хесы, близнецы, родившиеся накануне;
Газоев Гезамахма, 58 лет;
его жена Зано, 55 лет;
сын Мохдан, 17 лет;
сын Бердан, 15 лет;
сын Махмад, 13 лет;
сын Бердаш, 12 лет;
дочь Жарадат, 14 лет;
дочь Тайхан, 3 года;
Дули Гелагаева, 48 лет;
ее сын Сосмад, 19 лет;
другой сын Абуезид, 15 лет;
третий сын Гирмаха, 13 лет;
четвертый сын Мовлади, 9 лет;
дочь Зайнад, 14 лет;
вторая дочь Сахара, 10 лет;
Пакант Ибрагимова, 50 лет;
ее сын Аднан, 20 лет;
дочь Петимат, 20 лет;
Минегаз Чибиргова, 81 год;
ее невестка Залимат, 35 лет;
сын Залимат Абдулмажед, 8 лет;
дочь Лайла, 7 лет;
дочь Марем, 5 лет;
Кавалбек Газалбеков, 14 лет;
Зано Дагаева, 90 лет;
Керим Амагов, 70 лет;
Муса Амагов, 8 лет, из Чармаха;
Дата Бакиева, 24 года;
Маций Хабилаева, 80 лет;
врач Гириха Гаирбеков, 50 лет;
Петимат Гаирбекова, его жена, 45 лет;
Аднан Гаирбеков, их сын, 10 лет;
Медина Гаирбекова, их дочь, 5 лет;
Зурипат Берсанукаева, 55 лет;
ее дочь Ханпат Берсанукаева, 19 лет;
вторая дочь Бакуо, 17 лет;
третья дочь Балуза, 14 лет;
четвертая дочь Байсари, 9 лет;
пятая дочь Базука, 7 лет;
сын Мохмад Ханип, 11 лет;
семья Абухажа Батукаева:
его мать Хаби, 60 лет;
его жена Пайлах, 30 лет;
его сын Абуезид, 12 лет;
его дочь Асма, 7 лет;
вторая дочь Гашта, 5 лет;
третья дочь Сацита, 3 года;
новорожденная дочь Тоита;
семья Косума Алтимирова:
дочь Залуба, 16 лет;
сын Ахмад, 14 лет;
второй сын Махмад, 12 лет;
семья Кайхара Алтимирова:
дочь Товсари, 16 лет;
сын Абдурахман, 14 лет;
сын Муций, 12 лет;
Хож Ахмад Эльтаев, 15 лет;
Сайдат Ахмад Эльтаев, 13 лет.
Также погибла, – продолжает свой рассказ Ксенофонт, – Алимходжаева Пайлаха. Не знаю, сколько ей было лет, ее тоже убили в Хайбахе. Ее труп, когда ушли солдаты, местные жители, спасшиеся в горах, опознали по несгоревшей косе. Эту косу хранила все эти годы ее сестра. Она и теперь где-то лежит, та коса.
Снегопад перекрыл дороги в горах, и до отдаленного аула в Галанчожском районе, последнем перед перевалом, солдаты добирались по засыпанной снегом тропе с проводником из местного партактива. Солдаты боялись не выполнить приказа в срок и торопились. Они увели мужчин, а оставшимся жителям приказали готовиться к выселению, сказав, что вернутся, как только позволит погода. Мужчин вели гуськом по узкой тропе над пропастью. Один чеченец вдруг обнял идущего рядом солдата и бросился с ним вниз. Так стали поступать и другие пленники. Солдаты открыли огонь. Все мужчины аула погибли.
То, что произошло в ущелье, видели мальчишки и, вернувшись домой, рассказали, как погибли их отцы. Старики собрались и стали решать, что им делать. Тогда самый старый из них встал и начал кружиться в древней пляске смерти, которую плясали его деды и прадеды. И тогда в круг вошли и стали плясать все старики, и старухи, и женщины, и дети аула. Все они клялись умереть, но не сдаваться русским. Потом старейшины решили, что сражаться они не могут – у них нет ни оружия, ни сил. Но и ждать, когда за ними придут и уведут их с земли предков, они не будут. Все оставшиеся жители аула собрались, взяв только самое необходимое, и пошли вверх, в горы, на перевал.
Идти по глубокому снегу было трудно, ветер сбивал с ног. Женщины несли маленьких детей и прижимали их к себе, чтобы не замерзли. До перевала добрались не все: люди, обессилев, садились в снег и замерзали.
Так шли они долго, потеряв счет времени, выбиваясь из сил и замерзая в метели. Вдруг те, кто шел впереди, увидели внизу, там, где начиналась долина, огни. Прямо на снегу горели костры, около которых спали какие-то люди. Это были эллины.
Жители аула обратились к ним, не могут ли они погреться у костров и получить что-то поесть. Греки поделились с чеченцами тем немногим, что у них было. Ксенофонт, как мог, объяснил этим замерзшим, уставшим, изголодавшимся людям, не понимавшим эллинской речи, что он ведет своих греков к морю. «Таласса! – показывал Ксенофонт старейшинам рукой в направлении моря. – Таласса!»
И наутро они вместе отправились дальше в путь.
26 июля 1919 г. Пятница
Как приятно начинать новую тетрадь! Да еще с хороших новостей! Проныра Торшин устроил выступления в дивертисментах кинематографа «Солей»! Выступать будем по воскресеньям шесть раз – три дневных сеанса и три вечерних. Скетч ужасно глупый, но получается смешно. «Голодный Дон Жуан». Сценка – объяснение в любви. Голодный гимназист приходит на свидание – и в конце концов бросается на колени и признается, что он хочет есть. Торшин корчил такие рожи, что невозможно не смеяться. На нас напал дикий хохот, никак не могли остановиться. Соберемся, начнем по тексту, вроде все хорошо идет, а стоит только посмотреть друг другу в глаза – и опять хохочем до коликов. Не приведи Господь так завестись на публике!
Шесть выступлений в день! Будем богачами!
А завтра Павел, наконец, ведет меня к Никитиной! Ростовские осважные сливки!27 июля 1919 г. Суббота
Как я зла на Павла!
Наконец он взял меня с собой на субботу к Никитиной. Прямо салон княгини Евдоксии Федоровны! Высший свет! Первый бал Наташи Ростовой! Кошмар какой-то!
Сама Никитина – обаятельная женщина, но приглашает к себе Бог знает кого! Какая-то Миртова, поэтесса, кажется из Киева, кривляка, громче всех говорила и басом хохотала не к месту, никому слова не давала сказать и все норовила прочитать свои стихи. Неужели, чтобы всем понравиться, всего-то нужно – вести себя вульгарно и вызывающе, и вот, пожалуйста, весь вечер в центре мужского внимания!
Меня попросили спеть. Поотказывалась совсем немного, как полагается, и тут чувствую на себе снисходительные взгляды всех этих столичных знаменитостей. Как меня это задело! Робость как рукой сняло, наоборот, появилась какая-то веселая злость, азарт. Ну, подождите! Выхожу, одну руку на фортепьяно, в другой платок. И тут удар: Павел сказал, чтобы об аккомпанементе не беспокоилась – и кто же садится за инструмент? Эта самая Миртова! Играла отвратительно, меня не слушала. А куда денешься? Стала петь. Внутри разозлилась и на Павла, и на эту Миртову, которая возомнила, что это ее концерт. И под ней еще все время стул скрипел! Хотелось провалиться на месте!
И несмотря ни на что – успех! Сам Чириков подошел и поцеловал руку! Замурлыкал, что у меня будущее и что буду петь на столичных сценах. Все-таки приятно слышать такие слова! Очень хвалил голос.
Вот, сказали дежурный комплимент, какой у этих знаменитостей всегда наготове, – и расплылась. Но сама-то чувствую, что пела хорошо!
Павел сразу с кем-то сцепился, с каким-то профессором, не запомнила фамилии. Ко мне даже не подошел после аплодисментов! Ну и хорошо, что не подошел, а то получил бы затрещину. Ничего ведь совершенно не понимает!
Напишу еще пару слов про знаменитостей. Не каждый ведь день с великими чай пьешь. Чириков читал из своего нового романа. А я от возбуждения никак не могла сосредоточиться, все летело мимо. Ноги дрожали, не могла успокоиться. Да еще жарко, хотя окна открыты. Вспотела, все казалось, что лоснятся щеки и нос, и невозможно было выйти попудриться. Услышала только легенду про узника, который сидел в одиночной камере тюремного бастиона много лет и должен был просидеть там всю жизнь до самой смерти, – и однажды он черенком ложки нацарапал на стене лодку, сел в нее и уплыл, и когда открыли дверь, чтобы дать ему похлебку, камера оказалась пустой. Чириков, когда закончил чтение, после аплодисментов вдруг сказал: «Этот роман – моя лодка. Напишу, сяду в нее и уплыву». Все молчали, и молчание сделалось какое-то неловкое. Тогда Никитина спасла положение и все свела к шутке: «И это говорит человек, у которого пятеро детей!» Евдоксия Федоровна умница, но одевается ужасно старомодно. Поль Пуаре научил женщину чувствовать и любить свое тело, а она…
Потом всех пригласили в столовую и угостили пирогами и печеньями – пекла сама хозяйка. Пили чай из золоченых внутри чашек, отчего казалось, что это красное вино. Я сидела с ее мужем. Подумать только – за мной ухаживал бывший министр! Павел сидел напротив и вместо того, чтобы бросать на свою невесту ревнивые испепеляющие взоры, налегал на пирожки да все дискутировал с соседом. А чем же развлекал свою даму государственный деятель? Рассказами о кооперации! Невероятно захватывающая тема! Я заметила, что за весь вечер мой кавалер, без конца предлагавший мне сушки, не перекинулся с женой и словом. А у нее что-то намечается с тем самым профессором. Ладыженский, кажется. Забавно наблюдать за людьми. Она его спасла от Павла, увела за руку и ворковала с ним о чем-то в уголке.
Потом опять все стали внимать Чирикову. Тот рассказывал про свои тюрьмы, царскую и красную: его когда-то посадили за «Оду царю», там он мог спокойно писать, имел покой и все, что необходимо для жизни, получал даже суточные, а в прошлом году его арестовали в Коломне, и от расстрела ему удалось спастись лишь чудом. Его «Евреи» в России до революции так и не были поставлены, их исполнял только Орленев во время заграничных гастролей. Ему рассказывали, что «Евреев» поставил в этом году Глаголин в красном Харькове с труппой Синельникова, причем в последнем действии выпустил на сцену Христа в образе городового, его били по щекам и плевали в лицо. А еще выпустил артисток из студии Вольф совершенно голыми, девицы бегали по зрительному залу, подсаживались к зрителям и т. д. Даже Валерская выступала совершенно голая!