18 июля на меня напала сильная и жестокая лихорадка и свернула меня так круто, что я потерял всякую надежду, а так как я слабел с каждым днем, то полагал, что уже больше не встану.
Но когда я себя уверил в том, что болезнь вызвана нездоровой местностью, что весьма вероятно, то снова приобрел надежду, что мне станет лучше, как только я отсюда уеду. Чтобы привести это в исполнение, я покорнейше попросил его благородие господина директора де-Газа, не разрешит ли он мне отправиться в Батавию на корабле Нейтсенбург (Nuytsenburgh), уже готовом к отплытию, что было мне дозволено, и я стремился поскорее попасть туда, так как здесь умерло много храбрых и молодых людей и я все время воображал, что должен погибнуть от этой злокачественной болезни. Тогда меня отвезли на корабль, где встретил штурмана Лавренса фан-Акерслоот (Laurentz van Akersloot), который спросил меня, откуда я. Я ответил, что из Вормера. «Ладно, — сказал он, — мы наполовину соседи, перебирайся со своим добром в каюту, там можешь ты поесть, я хочу тебе помочь, чем могу». Этот добрый человек на деле выполнил свое обещание, оказывал мне дружеские услуги и доставал все, что я желал и что можно было достать. Он также приказал своим юнгам, чтобы они мне тотчас подавали, когда я пожелаю, испанского или другого вина. Тем временем моя болезнь не уменьшалась, но усиливалась с каждым днем, и наши доктора полагали, что я не проживу больше часу. Я был до такой степени испуган и подавлен, что мне небо показалось с овчинку и я был уверен в том, что каждое мгновение могу умереть. Я позвал хирурга и попросил его пустить мне кровь, в чем он мне отказал, говоря, что я слишком слаб и он опасается, что я умру у него на руках. Но я не переставал просить до тех пор, пока он не открыл мне жилы. Затем я почувствовал некоторое облегчение. Вечером хирург дал мне питье, которое мне весьма помогло, после чего мне с каждым днем становилось лучше, но прошло довольно времени, пока я окончательно выздоровел. Нашего корабельного плотника схватила также злокачественная болезнь и лихорадка, но она кончилась для него смертью и уходом в иной мир.
Наконец мы вышли из Гомбруна на парусах при хорошем попутном ветре и 6 августа бросили якорь в гавани Маскат (Maskate), лежащей под 23°36′ северной широты. Внутри у самой гавани лежит городок, окруженный со стороны суши горами и укрепленный валами, а со стороны моря земляной насыпью, после того как был завоеван персами, а до того был открытым местом. Некоторые укрепления и башни, построенные ранее португальцами, чтобы сдерживать волнующихся арабов, во время войны с Персией были значительно усилены. По правую руку, когда входишь в гавань, на крутой горе стоит превосходный замок, который считают неприступным и взять его можно только измором, главным образом по его положению, а не строительному искусству. Замок сверху построен плоским и легко может своими орудиями обстрелять водный путь и гавань. От замка подземный ход ведет к гавани, па другой стороне которой на высокой горе заложен хороший шанец. Город по своей величине достаточно населен, но не настолько, как прежде, когда персидский король завоевал Ормуз и он служил убежищем для арабов, индусов и португальцев.
В августе и сентябре здесь стоит такая невероятная жара, что я бы никогда никому не поверил, если бы сам не испытал этого. По вечерам с берега дуют такие знойные ветры, что чувствуешь, как будто на тело льют кипяток, и я много раз видел, как люди от этого сильного и ужасного зноя искали спасения в море. Причина тех палящих ветров, по-моему, в следующем: горы Аравии в этой местности состоят из одних голых камней и скал, бесплодных, не покрытых ни зеленью, ни травами, ни землей, и после того как солнце целый день освещает и раскаляет эти твердые, сухие, скалистые горы, вечером ветры пустыни насыщаются зноем, отчего, по-моему, и происходит такой горячий воздух и ветры с суши. В мое время благородный господин и генерал отправил послом в Маскат господина Падберга (Padbergh) для заключения более тесного союза, развития и укрепления торговли, ибо здесь еще не все было условлено и договорено.
3 августа мы снова вышли под парусами и 22-го увидели землю и мыс Коморин (Саbо Comoryn) — значительное место на малабарском побережье. Мы отправились дальше к острову Цейлон, а оттуда в Батавию.
28-го мы прошли Зондский пролив, где к нашему борту пристало несколько явайских лодок, нагруженных рыбой, кокосовыми орехами, бананами (Piesang), ананасами и другими плодами, которые мы выменяли на железные обручи. На другой день мы проехали мимо мыса Тапперс, а 30 августа бросили якорь в широко известной ост-индской Батавии благодаря всевышнему милосердному богу, который меня сохранил в стольких перенесенных несчастьях среди турок и язычников и привел наконец невредимым в христианский город, чего я тысячу раз желал и к чему с болью стремился.
1 сентября я сошел на берег в Батавии и явился к генералам и благородным достославным советникам Индии, чтобы отблагодарить их за расположение и дружбу, которая избавила меня от жалкой неволи, и дал обещание при первой возможности вернуть им ссуженные деньги, что я честно выполнил в 1673 г.
27 сентября я приветствовал благородного господина генерала Иоанна Маатсейкера (Johan Maatsuyker) и поступил на службу благородной ост-индской компании парусным мастером за 18 гульденов в месяц на голландский корабль, называемый «Голландский сад».
15 октября нас послали вместе с другими шестью большими кораблями в Бантам, чтобы подстерегать и выслеживать прибывающие французские и английские корабли. В это время моя тоска по жене и детям так разрослась, что у меня не было ни охоты, ни желания жить здесь дольше, и я позволил себе отправить письмо благородному господину Спельман (Speelman), главному советнику Индии и благородному господину Питеру фан-Гоорн (Pieter van Hoorn) c просьбой об увольнении, на что упомянутые господа дали мне разрешение, а также приказ вернуться на корабле «Ньюпорт» в Батавию, где я должен был пересесть со своим сундуком и пожитками на корабль «Европа», на котором мы 4 февраля 1673 г. отправились на родину одновременно с пятью другими кораблями: «Корабль защиты» — адмиральское судно, «Альфа» — вице-адмиральское, «Пейнакер» — контр-адмиральское, «Стармеер» и «Папенбург». Мы взяли куре на юго-запад, к Зондскому проливу.
5-го мы бросили якорь в Бантаме, встретили там семь больших военных кораблей и стали, как уже сказано, следить за английскими и французскими кораблями.
6-го мы миновали Зондский пролив и продолжали свой путь, взяв румб зюйд-зюйд-вест до 14°, после чего изменили путь, взяв румб вест-зюйд-вест, и пошли до 28°, откуда пошли на юг до 32°, на этой широте лежит мыс Доброй Надежды, где мы 15 апреля стали на якорь. Там уже было несколько кораблей, посланных в Ост-Индию с нашей родины. Здесь с душевной болью услышали мы горестную и печальную весть о французской войне, о том, что из семи провинций три уже завоеваны, что советник де-Витт [203] (de Witt) и его брат Руваарт (Ruwaart) умерли позорной и ужасной смертью и что его светлость принц Оранский стал наместником.
Глава XXXVII
Отбыли с мыса Доброй Надежды. Прибытие на остров Святой Елены. Корабль «Eвpoпa» захвачен, и разграблен англичанами. Несчастье нашего путешественника. Англичане занимают остров Святой Елены. Захватывают силой два голландских корабля. Преданный Стрейс хочет предупредить корабли. Три корабля избежали ловушки. Прибытие на остров Вознесения. Обилие черепах. Описание острова Вознесения. Бесплодность острова. Нет пресной воды. Намерение англичан высадить нас на остров. Отбыли с острова Вознесения. Прибытие в Ирландию, в Кинсэль. Отбыли из этого города. Прибытие на родину.
До 1 мая мы пробыли на мысе, а затем должны были по приказу господина губернатора Избранда Годкенса (Isbrand Godskens) отправиться, под парусами на корабле «Европа» к острову Святой Елены, который был [204] отвоеван им с 300 человек у англичан в январе текущего 1673 г. Остальные корабли должны были последовать за нами через семь или восемь дней, а затем согласно приказу нам надлежало отправиться всем вместе на родину.
В положенное время мы вышли на парусах с попутным ветром и взяли с собой на корабле капитала Бреденбаха (Bredenbach), который должен был занять должность губернатора на острове Святой Елены. Мы взяли курс на северо-запад и в Троицын день, 21 мая, прибыли на остров Святой Елены. Едва мы обогнули мыс, как убедились, что карта бита, ибо в гавани было семь английских больших военных кораблей, зажигательное судно и три торговых. Когда англичане подпустили нас на расстояние выстрела, то приветствовали залпом сверху и снизу и в короткое время сплели нам такой праздничный венок, что мы потеряли корабль и пожитки, и некоторые из нас были убиты, а другие ранены. На нашем корабле было не более шестидесяти человек и каких-нибудь пять или шесть пригодных орудий. Находясь в крайней нужде и видя, что ничего со своим оружием не добьешься, мы решили, не теряя бодрости духа, пристать к борту английского фрегата «Ассистенция» с пятнадцатью пушками на борту, преследовавшего нас вместе с зажигательным судном, и овладеть им. Наш капитан велел забить гвоздями все дыры и двери, чтобы никто не мог схорониться и чтобы все сразу кинулись на англичан. Но на наше несчастье у нас не нашлось и половины необходимого нам оружия. Наконец мы были вынуждены сдать наш корабль, экипаж и добро, ибо англичане нагнали на нас такой страх своими двенадцати- и восемнадцатифунтовыми ядрами и картечью, что мы не могли дольше держаться или причинить им большой ущерб с нашими слабыми силами и малыми пушками.
Когда англичане взошли на наш корабль, они начали повсюду грабить и меня несколько раз трогали и ощупывали, и в конце концов я не знал, куда мне деть узелок с драгоценностями, отчего меня охватили страх и тоска. Добросердечная и щедрая госпожа Алтин, жена Хаджи Байрама, поднесла мне одиннадцать неотшлифованных алмазов, самый ничтожный я продал в Батавии за тысячу гульденов (400 рейхсталеров). Эту драгоценную добычу я много раз перекладывал с одного места в другое, но так как жадные на деньги англичане то и дело устраивали новые обыски, и я не знал, как уберечь свой клад, то решил сохранить по крайней мере часть. Тогда я отозвал в сторону одного англичанина и открыл ему свое сокровище и намерение, а именно: я передам свои алмазы ему, положившись на его честность; зато он должен был мне поклясться, что, если мы доберемся живыми до Англии, он отдаст мне половину, а другую оставит себе, и что никто об этом не узнает, в чем он дал мне верную клятву и обещал сдержать ее. Матросы, которые охотно брали бы деньги и добро с избытков, взломали все ящики и раскидали бумажные и шелковые ткани, так что трудно было пройти. Хранитель моего сокровища долгое время сдерживал себя и молчал, но когда он однажды напился, то открыл товарищам нашу тайну, и она вскоре достигла ушей капитана, который не замедлил объявить себя хозяином и господином тех алмазов, щедро заплатив побоями неосторожному хранителю, а меня общипали вконец. Единственное, что у меня осталось, были мои записи и свидетельство о совершенном путешествии и восхождении на гору Арарат. Поистине слишком мелкое и ничтожное вознаграждение за тяжелое путешествие, и в данном случае (не считая ужасной неволи) мне не приходится высказывать христианам большую благодарность, нежели туркам и язычникам, ибо те и другие (остави