— Мы с Лизой хотим завтра поиграть, — говорит Мелисса матери. — Можно ей ко мне приехать?
— Боюсь, что нет, Мелисса, — отвечает миссис Ричардсон, с удивлением взглянув на Лизу. — Она слишком далеко живет.
— Ну и что? — ноет Мелисса. — Она моя лучшая подруга.
— Посмотрим, — качает головой Мелиссина мама.
Лиза в отчаянии смотрит на подругу. Когда так говорит Босс, это значит «да», а когда миссис Ричардсон — это значит «нет». Мелиссина мама не отрывает глаз от Лизы, только рот почему-то скривила и нос сморщила. Обе ее руки придерживают живот.
— Мелисса сказала, у нее скоро родится сестричка, — говорит Лиза.
Миссис Ричардсон вздрагивает, словно забыв, что до сих пор смотрит на Лизу. Примерно так смотрят на дохлого таракана, которого пришлось убрать салфеткой. Отвечает она приторно-сладким голосом, словно Лиза совсем маленькая.
— Правда? Может, да, а может, получит еще одного братишку.
Мелисса изображает рвоту, но так, чтобы слышала только Лиза, и шепчет ей на ухо:
— У братишек пиписьки!
— Я хочу сестричку, — громко заявляет Лиза.
— Думаю, долго ждать не придется, — говорит тетя, сидящая рядом с миссис Ричардсон.
Тетя в середине смеется, но как-то нехорошо.
— Удивительно, что у тебя до сих пор нет пары-тройки сестричек, — говорит тетя с нехорошим смехом, и даже Мелиссина мама кисло улыбается.
— Тш-ш-ш! — шикает она. — Маленькие ушки на макушке.
Что тут смешного, Босс объяснять не желает.
— Знаешь, сколько стоит неделя в детском саду? В понедельник ты пойдешь в настоящую школу.
Лиза понимает одно: летним библейским школам конец. Она льнет к Мелиссе, а та скалится, как злая собака, когда Босс тянет Лизу за руку.
— Девочки так подружились, — говорит Босс Мелиссиной маме. — Может, нам стоит…
Лиза упирается, цепляется за блестящую Мелиссину футболку, но именно тогда впервые чувствует, что ее Босс не похожа на других мам. Она похожа на мисс Джун и на девушек, которые приезжают показывать библейские спектакли. Мелиссиной маме наконец удается отлепить дочь от Лизы.
— Давайте-ка без истерик, — говорит она строгим голосом.
Миссис Ричардсон крепко держит девочек за плечи, еще чуть-чуть — станет больно. Лиза не может сопротивляться ее взрослой строгости и сильным рукам. Миссис Ричардсон запихивает ее на заднее сиденье машины Босса, и та тотчас дает газу.
— Мы всегда будем лучшими подругами! — кричит им вслед Мелисса.
Босс молчит, как в рот воды набрала. По дороге домой Лиза буквально заходится в рыданиях, а ее жестокая мать даже не оборачивается. Когда они подъезжают к дому, плакать Лизе надоедает, а Босс наконец открывает рот и говорит как ни в чем не бывало:
— Если успокоишься, получишь сюрприз.
— Какой еще сюрприз? — хлюпает носом Лиза.
— Неделя двух библейских школ вместо детского сада, вот какой, — загадочно отвечает Босс.
На Лизиной кровати ждет новый ярко-розовый ранец с малышами маппетами, чемоданчик для ланча тоже с малышами маппетами и целая стопка яркой одежды с неоторванными ценниками. Еще есть кроссовки, такие белые, что Лиза понимает: их купили в «Джей-Си Пенни», а не в секонд-хенде. Ранец набит школьными принадлежностями, здесь и толстые блестящие карандаши, и розовые ластики, и тетради.
Лиза открывает тетрадку, но странички в ней чистые — слова, которое она ищет, здесь нет. Здесь вообще нет слов, поэтому Лиза поворачивается и уплывает прочь, оставив себя маленькую примерять парадную школьную форму.
Лиза до сих пор ищет слово, которое нужно передать Боссу, и едва не пропускает послание самой себе. Она плывет по морю своих воспоминаний, быстро минует эпизоды без Мелиссы, а там, где Мелисса есть, задерживается.
На губах привкус соли. Тот последний день. Мелисса на пляже.
— Это ты, — говорит Лиза. — Все дело в тебе.
Мелисса кивает и самодовольно улыбается.
Сучка всегда любила быть в центре внимания!
Глава седьмаяМози
Наутро, когда Босс постучалась ко мне и позвала: «Мози, ты встала?» — я уже полностью собралась, оделась и обулась.
— Ага, встала! — ответила я, очень надеясь, что голос звучит сонно, а сама через дверь внушала: «Даже не думай сюда заглядывать!» Когда ее шаги удалились, я прильнула ухом к двери. Босс поставила маму в ходунки и повела по коридору. Едва ожила навесная дверь на кухню, я шмыгнула в Лизину комнату.
Начала я с комода, точнее, с двух верхних ящиков, где хранилось белье. Увы, тайного дневника среди лифчиков не попалось. Я выдвинула нижний ящик и порылась среди чистых футболок — Босс сворачивала их втрое и укладывала стопочками. Ничего интересного не нашлось и там.
Большинство Лизиных книг были на стеллаже в коридоре, но одна раскрытой лежала на тумбочке корешком кверху, словно Лиза в любой день могла за нее взяться, вспомнив, что умеет читать. Я взяла книгу и как следует встряхнула. Никаких писем от старых друзей с посланиями вроде: «Поздравляем с удачной кражей ребенка такого-то числа в таком-то городе» не вылетело. Вообще-то я не слишком хотела их обнаружить. Я искала правду не о себе и своей настоящей семье, а о Лизе. Какая она, похитительница, столько лет хранившая тайну?
В шкафу Лизина одежда висела так, как повесила Босс, — аккуратнейшими рядами, сперва джинсы и легинсы, потом топы, потом несколько платьев на выход, точнее, для поездок к налоговому консультанту и на родительские собрания, когда Босс заставляла. Красивые туфли прежде валялись внизу, а сейчас выстроились носами к спальне, словно намеревались сбежать. Теперь Лиза носит кроссовки и тенниски. На самой верхней полке были только стопки чистого постельного белья и полотенец. В углу сидела моя старая плюшевая медведица и укоризненно смотрела на меня уцелевшим глазом-пуговицей.
— Хватит, Полина, заткнись! — шепнула я. — Сама бы так же поступила!
Вообще-то Лиза даже при желании не смогла бы мне ничего рассказать, только вряд ли такое желание у нее было. Наверное, из-за этого я должна была возненавидеть ее, по крайней мере разозлиться, а у меня получилось наоборот. Я прощупывала носки туфель, разыскивая какой-нибудь секрет, а внутри все бурлило и клокотало от счастья.
— Мози, ты точно встала? — заорала с кухни Босс.
Я замерла. Босс готовила мне завтрак и считала, что я могу звать ее бабушкой, если захочу. Но мы с Лизой знали правду. Лиза со своими инсультными мозгами не догадывалась, что я раскрыла ее секрет, только почему-то она мне теперь стала ближе. Босс единственная не подозревала, что я ей не родная, и это ее обращение со мной — как ни в чем не бывало — выводило меня из себя.
— Да! Сказала же, что да! — Я искренне надеялась, что Босс не определит, из какой комнаты мой крик. Собственный голос показался мне слабым, дрожащим.
Пластиковые фотоконтейнеры мама держала под койкой. Я вытащила все три и открыла первый — в нем скрывалось целое море ее странных фотографий, никак не рассортированных. Я от души пошарила в контейнере, перебрала снимки, но ничего интересного не выкопала. В следующем контейнере был цифровой фотоаппарат, купленный на блошином рынке, снова фотографии и пакет зиплок со старыми картами памяти: компьютера у нас не было, хранить файлы больше негде.
Из по-настоящему личных вещей попалась лишь фотография Зайки, пса, которого мама брала на передержку. Фотография лежала отдельно, в белом конверте. У Лизы даже шрам на руке остался в память о ночи, когда она украла того бедного пса, — чтобы отвязать его от дерева, пришлось лезть через колючую проволоку. Зайки был лысым от чесотки и таким худым, что я запросто пересчитала бы ему ребра, если бы не побоялась прикоснуться, но слишком мерзкими казались коросты.
Зайки жил у нас почти тринадцать месяцев, дольше остальных псов-приемышей. Босс до сих пор называет то время Годом Шепота: Зайки попал к нам замученным и, стоило повысить голос, пугался и делал огромные лужи. Он был из мелких терьеров, но мочевой пузырь, похоже, занимал девять десятых его тела.
Мама в жизни не снимала меня, Босса или собак-приемышей. Ей нравилось снимать не свою жизнь, а чайные сервизы, садовых ящериц, чужих малышей в шляпах, интересные трещины на асфальте. На этой фотке Зайки был шелковистым шариком медового цвета со смеющейся мордой и на траве стоял уверенно. Наверняка мама сфотографировала его аккурат перед тем, как отдать. Я сунула снимок в задний карман.
За последний фотоконтейнер я взялась, раздосадованная тем, что пока нашла лишь снимок пса, которого Лиза сбыла с рук три года назад. Если бы детектив из телесериала порылся в моей комнате, он наверняка узнал бы мой возраст, имя моего лучшего друга, что я ненавижу математику, но люблю естествознание и что у меня зависимость от клубничной жвачки, которая, как уверяет Босс, испортит мне зубы. Очень хороший детектив нашел бы под отлетевшей половицей стратегический запас тестов на беременность и сделал бы кучу интересных выводов о моей несуществующей половой жизни. В Лизиной комнате не было ничего интимнее трусиков, по которым я догадалась, что моя мама предпочитает танга.
В последнем контейнере лежали только фотоальбомы, которые Босс купила на распродаже в «Доллар Дженерал». Лиза называла альбомы Старыми Девами, во-первых, из-за вычурных обложек с цветочками (словно для весенней свадьбы!), а еще потому, что «никто не засунет ни единой фотографии между их девственно-белыми страницами».
Я стояла на коленях, озираясь по сторонам. Искать больше негде. Презрительно фыркнув, я по одной вытащила Старых Дев из контейнера, чисто для самоуспокоения.
Из третьей выпал бархатный мешочек, темно-фиолетовый, по длине и ширине почти такой же, как Старая Дева. Открыв альбом, я увидела, что Лиза вырвала кучу пустых страниц и на их место положила мешочек. Цветом бархат напоминал мешочки, в которых продают виски «Краун Роял», только ведь моя мама не пьет. К тому же мешочек растянулся так, словно в нем лежало нечто прямоугольное, а не бутылка.