— Говнюк безмозглый, ты же про предохранитель забыл! — процедил бугай и мерзко улыбнулся. — Обожаю малолетних богатеньких дебилов.
Он взмахнул ручищей и шарахнул Роджеру по лицу. Роджер повалился на спину, а я, оправившись от шока, заорала во все горло, потом схватила первое, что попалось под руку. Под руку попался торшер. Сжав его, словно биту, я с диким криком бросилась на бугая и дважды ему врезала, прежде чем он вцепился в торшер и дернул так сильно, что снова оторвал меня от пола. Торшер я выпустила, но вопить не перестала. Тут мимо моего уха что-то просвистело. Роджер успел подняться и швырял в бугая тарелки с журнального столика. Тот пригнулся — и первая тарелка с оглушительным грохотом разбилась о стену. Вторая с мясистым шлепком угодила мужику в предплечье. Роджер тоже кричал, но что именно, я не разобрала. Бугай оглушительно заржал и двинулся ко мне сквозь шквал стаканов. Я хотела отползти, но бугай встал на четвереньки, схватил меня за лодыжку и поволок к себе.
Тут мир взорвался с самым жутким бах! в истории, которое сотрясло воздух и гремело, гремело, гремело. От такого бах! казалось, крышка и миру, и всем нам.
Вошедшая в гостиную женщина подняла с пола «Зиг» и, держа дулом вверх, заставила мир вздрогнуть от его жуткого грохочущего голоса.
Мы все замерли — все, кроме нее. Она терла глаза свободной рукой, сонная, а с раскуроченного выстрелом потолка мелким дождем сыпалась штукатурка.
— Мать твою, Джанелль! — процедил бугай, отпустил мою лодыжку и выпрямился.
У меня сердце едва билось, все волосы и волоски стояли дыбом, а расправивший плечи громила смотрел на женщину чуть ли не с досадой.
Женщина убрала руку от лица, и все вокруг поблекло и перестало существовать. «Ох блин!» — прошептал за моей спиной Роджер. Значит, он тоже заметил.
Это была я, старая, жуткая, страшная я. У тонких редких волос тот же оттенок, что у моих, у облепленного коростой носа та же форма, что у моего. Мои губы кривились в моей же гримасе раздражения. Серая кожа слишком туго обтягивала мои скулы. Это была я.
Застыв с бонгом в поднятой руке, готовый швырнуть его, словно стеклянное копье, Роджер таращился на женщину, и его рука медленно опускалась. Я тоже буравила ее глазами, но она видела лишь мерзкого бугая.
— Че за хрень творится в моем гребаном доме? — прокаркала женщина грубым, сиплым голосом. — Че? А? Ты же заставил меня выстрелить. Если шлюха-соседка слышала, мигом копов сюда пригонит. Чак, собери добро и вынеси через черный ход. — Тут она повернулась к нам с Роджером: — А кто…
Она глянула на меня, и ее скрипучий голос застрял в горле. Она смотрела, смотрела и смотрела на меня моими глазами. Она пыталась что-то сказать, но слова тонули в хрипе. Пистолет задрожал в костлявых пальцах, она опустила руки, и дуло уставилось в пол. Из моря хрипа выплыли два слова:
— Джейн Грейс?
— Нет! — чересчур громко и поспешно выпалила я.
— Джейн Грейс, — повторила она. На сей раз это был не вопрос.
— Нет! Нет, я просто девочка.
— Че такое, Джанелль? — поинтересовался жуткий бугай.
Женщина на секунду отвела взгляд.
— Мать твою, Чак, вынеси добро через черный ход. И эту штуку тоже. — Она протянула ему «Зиг» и снова уставилась на меня.
— Ага, ладно. — Он взял пистолет и зашагал по коридору с таким видом, словно попытка изнасилования, стрельба и летящие в голову тарелки были в порядке вещей.
Я сидела на ковре — грудь до сих пор жгло от мерзкого прикосновения — и смотрела на свою мать.
— Ты такая хорошенькая! — прохрипела она. — Куда лучше, чем даже на фотках.
— Я не она! — По-моему, я заревела.
Мы смотрели друг на друга чуть ли не целую вечность. Я ревела, а ее глаза вбирали мою красивую юбку, лицо, волосы. И цвет, и форма этих глаз были как у моих, только белки оттенком напоминали грязный снег, а веки набрякли так, что превратились в мешки. Она двинулась ко мне, но я попятилась, словно от одного ее прикосновения стала бы горсткой пепла.
— Нет, я просто девочка! Я просто девочка! — в отчаянии завопила я.
Моя мать остановилась, судорожно переплела руки и не приблизилась больше ни на шаг. Мертвую тишину нарушал лишь свист моего отрывистого дыхания. Она сделала задумчивое лицо — мое задумчивое лицо! — и явно что-то решала.
— Соседка впрямь копов вызовет. Бегите отсюда, ребята… — Сперва голос моей матери звучал спокойно, словно она обращалась к почтальону, а потом дрогнул. Она чуть не плакала.
На плечо мне легла рука, и я едва из кожи не выпрыгнула. Роджер! Это Роджер помогал мне подняться. Кальян он бросил на пол, и вода с журчанием лилась на ковер.
Та женщина пожирала меня глазами, как будто не могла насытиться, а мы с Роджером пятились, пятились, пятились. Вот он толкнул дверь, и я услышала самый прекрасный звук на свете — карканье сонной вороны. Солнце засияло за нашими спинами и осветило серолицего призрака, который был моей матерью.
Она нас отпустила! Я рыдала, не в силах поверить в такую милость. Она меня отпустила.
Роджер захлопнул дверь, мы бросились к «вольво», шмыгнули в салон и заперлись. У Роджера так дрожали руки, что он не мог попасть ключом в зажигание. Он захохотал, но не весело, а истерично.
— Видела? — спросил он, кивая на упрямый ключ.
Я и так заливала машину слезами, но тут они потекли в сто раз сильнее. Я давилась рыданиями.
— Мози… — Роджер перестал целиться ключом в зажигание. — По-моему, она…
О ней я пока даже думать не могла, а слушать и говорить — тем более. Она — это слишком серьезно, поэтому лучше отложить на потом. Я судорожно всхлипнула и громче Роджера заорала:
— Он щупал мою грудь! — Роджер замолчал и уставился на меня, не представляя, как реагировать. — Я не хотела, но он все равно щупал, а потом еще жаловался: грудь ему моя не угодила!
Пока я могла говорить лишь об этом — о ручище бугая на моем теле, о том, как отвратно все получилось. Щупать меня должен был мой первый бойфренд, еще неизвестный, но очень мне дорогой. Мы должны были сидеть в его машине где-нибудь за «Дейри куин». Холодные от мороженого, наши губы должны были согреваться от бесконечных поцелуев. Я должна была раздумывать, любовь ли это, а его рука должна была медленно ползти от моей талии вверх. Он должен был бояться, что я скажу «нет», но я бы не сказала. Мы с очень дорогим мне парнем должны были сделать друг другу подарок… В общем, я все придумала, а как озвучить, не знала.
— Правда, что ли, есть на что жаловаться? — только и спросила я.
Роджер меня понял. Точно понял, потому что положил ключ на колени и повернулся ко мне с жутко серьезным лицом. Медленно, очень медленно он протянул руку. Я знала, что он сейчас сделает, и он это сделал. Роджер прижал ладонь к моей груди, к той самой, которую щупал жуткий бугай. А Роджер не щупал, он словно руку на деловой встрече пожимал. Вот его мизинец скользнул под грудь, ладонь накрыла ее чашкой. Я не шевелилась. Роджер вспыхнул до корней волос и задышал неровно.
— Моя первая грудь, — проговорил он. — По-моему, блин, идеальная.
Роджер никогда не говорит «блин», он же баптист, а сейчас сказал, потому что говорил искренне и даже хрипел от избытка чувств. Я улыбнулась, ощущая, что под его рукой становлюсь чище. Роджер будто смыл ту мерзость, в которой измазал меня тот тип, ведь Роджер — мой лучший друг и говорил искренне. Никакой романтики между нами не было. Целовать его и ахать: «Бойфренд! Бойфренд!» — совершено не хотелось. Роджер — мой лучший друг, он лечил мне грудь.
Тут кто-то заколотил кулаком в окно. Роджер растерялся, а я закричала, испугавшись, что это копы или, совсем кошмар, зомби-мама, она же моя жуткая копия, передумала нас отпускать. Впрочем, все оказалось куда страшнее.
Роджер убрал руку с моей груди чересчур медленно, я сидела в машине у дома своей тайной зомби-матери, а в окно свирепо смотрела и колотила в него кулаком… Босс! Босс приехала в Монтгомери. Босс рвала и метала.
Хуже и быть не могло, но я жутко обрадовалась. Я распахнула дверь, едва не опрокинув Босса, и повисла у нее на шее, заревев с двойной силой.
Босс прижала меня к себе и зашипела на Роджера:
— Заводи свою чертову машину и езжай следом. И чтобы без фокусов! Верну тебя отцу с матерью живым и невредимым, а потом придумаю, как убивать. Еще раз замечу твою руку там, где сейчас видела, — легким испугом не отделаешься. Слышь, мистер?
Я уткнулась в грудь Боссу и вдыхала ее сладкий ванильный запах.
— Да, мэм, — проблеял Роджер.
Босс потащила меня в свой «шевроле», стоявший прямо за «вольво». А я и не заметила, как она подъехала. Прижав к крылу машины, она схватила меня за плечи и оглядела с головы до ног. Я тут же почувствовала себя грязной и мятой. От драки с бугаем юбка и футболка перепачкались и перекрутились.
— Что с тобой? — спросила Босс и принялась трясти меня за плечи. — Мози, что с тобой? Тебя кто-то обидел?
Я покачала головой. Босс сильнее сжала мне плечи и заглядывала в глаза, пока я не проговорила:
— Все нормально. Нас отпустили. Меня никто не обидел.
Глаза Босса наполнились слезами. Она раздраженно их вытерла и усадила меня на пассажирское сиденье, словно тряпичную куклу. Хотя почему «словно»? В тот момент я впрямь была куклой, которая могла лишь громко шмыгать носом. Босс подошла к водительской двери, села за руль, «шевроле» отъехал от дома и покатил к шоссе. Я не понимала, почему до сих пор нет копов, и дрожала от страха. Я ведь орала как резаная, громыхнул выстрел, а тот бугай мог сделать со мной все что угодно, потом застрелить нас с Роджером, закопать под полусухой азалией, пустив на удобрения, и никто бы не узнал.
Истерика началась с новой силой. Я ревела белугой до самого шоссе и потом еще несколько миль, пока в жутко саднящих глазах не кончились слезы.
От бешенства у Босса побелели губы, рука на руле тоже побелела, словно она не сжимала его, а душила. Но другая рука, лежащая на моей ноге, была мягкой и нежной. Тонкие пальцы ласково гладили меня и грели сквозь клетчатую юбку.