не замахнуться.
— Поможешь увести маму в дом? — спросила я Мози и с гордостью отметила: в моем голосе ни тени паники.
— Что с ней? — испуганно пролепетала Мози.
— Что за черт, Джинни? — низким эхом повторил Тайлер, стоявший у меня за спиной.
— Следи за речью, — осадила его я.
— Что мне делать? — спросил он.
— Ничего, едрить твою, ничего! — не сдержалась я. Мы словно играли в ругательный покер: Тайлер сделал ход, а я подняла ставку, выругавшись еще грязнее.
Глаза Мози округлились: от меня таких слов она не ждала. Я заставила себя вдохнуть поглубже и успокоиться. Сердце колотилось так, что стучало в глазах. Взгляд упал на розовую тряпку у ног Тайлера, и я не без труда отвернулась.
Мы с Мози хотели поднять Лизу на ноги, но она стала вялой и неповоротливой. Помог Тайлер — схватил мою дочь, превратившуюся в мертвый груз, за плечо и рывком поставил вертикально.
— Принеси ходунки! — велела я Мози. Ходунки валялись во дворе.
— Это потому что я спилил ее иву? — спросил Тайлер, когда мы тащили Лизу к дому, а Мози брела следом — тащила ходунки и грызла нижнюю губу, да так сильно, что того и гляди откусит.
Я ответила Тайлеру фальшиво-жизнерадостно, ни дать ни взять чучело Джун Кливер[8].
— Лиза у нас умеет истерики закатывать, а ту иву любила, как родного ребенка.
При слове «ребенок» Мози вздрогнула: она-то разобрала, что там Лиза вопила. А вот Тайлер хлопал пустыми, как у теленка, глазами: он ни слова не понял.
Мы медленно вели Лизу через бетонную террасу. Теперь стало проще — она снова поблекла до без-Лизого существа, какой стала после удара. Потерянный взгляд, перебирает ногами, двигаясь, куда поведут.
— Босс! — шепотом позвала Мози, когда я распахнула дверь черного хода, позволив Тайлеру втащить Лизу в дом. — Босс, это же кости!
— Да, да! — громко и взволнованно поддакнул Тайлер.
— Может, и так. — Мой голос по-прежнему звучал пугающе. Мы вели Лизу через гостиную, потом по коридору, и у меня рот заболел, устав улыбаться джокерской улыбкой.
— В сундучке детские вещи, — начал Тайлер. — Думаешь, кто-то убил…
Я перебила его громким «тьфу», Лиза отозвалась сонным булькающим эхом. Пинок — я распахнула дверь ее комнаты.
— Может, этим костям не одна сотня лет. Может, весь район построен на старом кладбище.
— Ага, как в фильме «Полтергейст»! — взволнованно добавил Тайлер. Его отвлечь легче легкого, а вот у Мози лицо было серьезное и задумчивое.
Мы посадили Лизу на кровать. Судя по виду, она смертельно устала, вся одежда у нее была в грязи и в зеленых травяных пятнах.
— Тайлер, не выйдешь на минутку? Нужно переодеть Лизу. Мози, помоги разуть маму! В носках у нее полным-полно песка.
Дверь захлопнулась на защелку — Тайлера как ветром сдуло. Вот еще одна перемена: до Лизиного инсульта он бы вывернулся наизнанку и выпрыгнул из трусов, только бы увидеть ее голой.
Мози опустилась на колени, чтобы снять с мамы кроссовки, а я взялась за Лизину кисть, которая со здоровой стороны, глянула на часы. Лиза ссутулилась и смотрела в никуда, а вот если верить пульсу, неслась, как горячая лава по склону.
— Лиза, Лиза, это ты? — позвала я, наклонившись к ее лицу. Она и бровью не повела.
— Пульс высокий? — спросила Мози.
Я повернулась к ней и растянула губы в улыбке:
— Не беспокойся! Он уже снижается. Минуты через три измерю снова. Не упадет — отвезем ее в больницу, а порядок позже наведем.
— Слушай, вряд ли этим костям не одна сотня лет. Если, конечно, первые поселенцы не шили плюшевых уточек-погремушек.
— Шить люди умеют с незапамятных времен, — резко ответила я, но, если честно, обрадовалась, что Мози хватило пороху съязвить и закатить глаза: проснись, мол, Босс!
Я достала из комода чистые треники, мягкую футболку, и мы с Мози вместе стянули с Лизы заляпанную зелеными пятнами одежду. На инсультную левую ногу даже смотреть не хотелось: она куда тоньше здоровой правой. С левой стороны даже бедра кожа да кости.
Вялая и безвольная, как тряпичная кукла, Лиза позволяла себя переодевать. Пока мы натягивали ей чистые носки и вычесывали грязь из волос, пульс пришел в норму. Она повесила голову — прежняя своенравная Лиза, боровшаяся со мной на лужайке, исчезла. Когда мы с Мози укладывали пассивное стофунтовое тело поудобнее, я уже сомневалась, что мимолетное возвращение прежней Лизы мне не пригрезилось.
— Спи, Кроха! — проговорила я, накрыла ее одеялом и поправила подушку. — Мози, позвони миссис Линч! Попроси прийти не после обеда, а прямо сейчас.
— Ладно.
Вид у Мози был чересчур задумчивый, и я добавила:
— Твоя мама вышла из берегов, но то, что ты прогуливаешь школу, я заметила. Об этом мы еще поговорим!
Так у Мози возникли проблемы поважнее Лизиных слов, и звонить она чуть ли не побежала. Подростки вообще такие. Любая старшеклассница забудет даже о ядерном апокалипсисе, если пристально взглянуть ей на подбородок и спросить, не прыщ ли там зреет.
Я вышла в коридор и отправилась на поиски Тайлера. В гостиной его не оказалось. Толкнув распашную дверь на кухню, я увидела, что дверь черного хода раскрыта, а Тайлер стоит на заднем дворе с сотовым в руке.
— Кому ты звонил? — прокурорским голосом спросила я.
— Рику Уорфилду, — ответил Тайлер.
В тот момент я с удовольствием застрелила бы его и бросила труп в яму от выкорчеванной ивы. Рику Уорфилду археолого-полтергейстскую байку не скормишь. У того горшок куда шустрее, скороварка прямо.
Будто со стороны, я услышала свой голос, на полной громкости:
— С каких пор «Ничего, едрить твою!» означает «Пожалуйста, позвони шерифу»?
— Да елки-палки, Джинни, надо же было кому-то позвонить, — покачал головой Тайлер. — Он сейчас приедет. Давай огородим дом лентой!
— Господи, мы еще не знаем, совершено ли здесь преступление! Или ты желтую коповскую ленту вместе с пилой возишь?
— У меня изолента есть, — чуть ли не с надеждой проговорил Тайлер.
— Здесь не «Место преступления Майами», лейтенант Кейн! — рявкнула я. Тайлер заметно сник, а я злорадно подумала: «Получил?»
Протиснувшись мимо Тайлера на бетонную плиту, гордо называвшуюся террасой, я посмотрела на открытый серебряный сундучок в глубине двора. Сейчас приедет шериф Уорфилд и начнет хватать своими ручищами косточки в складках желтого одеяла. Мне его не остановить. Взгляд скользнул к истлевшей линялой тряпке.
Ноги принесли меня к сундучку, будто осененные собственной догадкой, которую решили проверить, не заручившись одобрением мозга. Я нагнулась и взяла тряпку обеими руками. Детское платьице! Я вертела его, пока не нашла ворот, а с ним и бирку. «Кидворкс». Я стиснула платье так, что пальцы свело, а выпустить не могла.
Я знала это платьице, отлично знала. Я сама купила его для Мози, Лизиной девочки, вместе с одеялами, пушистыми носочками и пижамой. Дело было пятнадцать лет назад, а сейчас платье поблекло, покрылось грязью и серо-зеленой осклизлой плесенью. Предаваться воспоминаниям не хотелось, но оборки на подоле я не забыла. Как их забыть? В этом платьице я в последний раз видела свою внучку, прежде чем они с Лизой исчезли.
Помню, я надевала это платье на девочку, когда ей и месяца не было. Лысая как яйцо, она по-лягушачьи поднимала к животу пухлые, в складочках, ножки. Изнуренная Лиза, ссутулившись, сидела на диване. Девочка капризничала, только ее фасоны капризов мне были чисто цветочки. Я вытерпела детский вопль-фестиваль Лизы Слоукэм и ни разу не сбросила ее с железнодорожного моста и не съела, как хомячиха свое потомство. С таким гундежем я уж как-нибудь справлюсь. По мне, ребенок был паинька. Милая, но не слабенькая — так я о ней думала.
— Лиза-кроха, я повожусь с ребенком, — сказала я. — Можешь выйти во вторую смену.
— Босс, у тебя завтра работа.
— У тебя тоже. Будешь весь день нянчить ребенка, соберешься с мыслями и наконец придумаешь имя. А то зовем ее деткой, будто никто до этого не рожал детей. Если в ближайшее время не определишься, нареку ее Гретхен, чисто назло тебе.
Когда детка заснула, я перенесла колыбель в Лизину комнату. Переодевать ребенка не стала: розовое трикотажное платьице было мягче мягкого. Лиза спала крепче своей детки — на спине, разметав руки по подушке. Она сама была детка: кожа упругая, нежная, даже под глазами.
Через несколько часов я проснулась: Лиза с шумом возилась в своей комнате. Девочку я не слышала, впрочем, громко она никогда не плакала, и я не забеспокоилась, просто перевернулась на другой бок и уснула.
Наутро в доме было тихо, а у Лизы закрыто. Я решила, что дочь и внучка спят, ведь малыши нередко день с ночью путают. Я почти бесшумно оделась и проглотила овсянку с бананом.
Вечером, когда я вернулась из банка, дом показался пустым, а воздух мертвым. Я заглянула к Лизе: шкаф раскрыт настежь, на перекладине свободные плечики, обе пары любимых Лизиных джинсов и большой красный рюкзак, который она хотела приспособить под сумку для пеленок, исчезли. Я выдвинула ящики. Не хватало белья, носков, футболок; в колыбели — желтого одеяла и плюшевой утки с колокольчиком в животе, которая спала в ногах у девочки.
Я упала на колени перед квадратным ковриком, на котором прежде стоял Лизин серебряный сундучок. Она вытащила все свои сокровища и свалила в большую кучу — записки от школьных приятелей, засушенные цветы, свидетельство о рождении Девочки Слоукэм, где в графе «мать» стояло «Лиза Слоукэм», а в графе «отец» — ничего. Лиза твердила, что отец ребенка — высокий симпатичный парень. Он, мол, управлял чертовым колесом на воскресной ярмарке, где она побывала с так называемой подругой Мелиссой Ричардсон. Имени парня Лиза якобы не помнила, а мне было легче думать, что она просто не хочет его называть.
Имя Девочки Слоукэм я узнала лишь через два с лишним года, когда Лиза вернулась. Золотистокаштановые волосы висели грязными патлами, в кошачьих глазах поселилась усталость. На руках она несла худую девочку с надутым животом и большими серьезными глазками. Детка цеплялась за Лизу печальной обезьянкой. Судя по внешнему виду, Лиза давно загнала себя в угол — рот облепили метамфетаминовые язвы, острые скулы торчали так, что, казалось, кожа вот-вот треснет и обнажит ее усталый череп. Впрочем, девочка, уже двухлетняя, грязной и истощенной не была. Малышка цеплялась за Лизины волосы и, похоже, удобно устроилась.