Еще при горбачевской перестройке Артему Павловичу случилось побывать в Испании, в составе советской делегации. Поришайло с группой ответственных товарищей сходил в Барселоне на корриду. Кровавое зрелище захватило Поришайло, потрясло до глубины души. Еще бы! Каков накал страстей, куда там футболу! Эмоции не те. А развязка?! И сравнивать нечего. Вот если бы каждому второму игроку проигравшей команды сразу после матча голову рубить, прямо на стадионе, – то-то бы забегали. «За каждыми воротамипо плахе и процесс пошел!»
В финальной схватке с Ледовым Артем Павлович хотел появиться из-за кулис под занавес. Выйти в костюме матадора и вогнать другу Вите фатальную рапиру промеж широких лопаток, «по самую, гм, рукоятку». Пока же Ледовой скакал по арене, полный сил и разъяренный торчащими во все стороны бандерильями, Поришайло предпочитал, чтобы за него работали «шестерки». Если кого и подцепит на рога – не беда. Даже забавно поглядеть.
Ровно в шесть часов вечера 740-я «БМВ» цвета мокрого асфальта, за которой джип охраны болтался, как жестянка за кошкой, завернула на гостевую стоянку «Дубового Гая». Миновав стоянку, водитель въехала на площадку для служебных машин и заглушил мотор. Захлопали дверцы. Виктор Ледовой покинул автомобиль и, окруженный охранниками, вошел в «Дубовый Гай» с черного хода. Водители лимузина и джипа остались скучать снаружи. Немного потоптавшись на месте, оба закурили и принялись лениво прохаживаться вокруг своих иномарок.
Олег Правилов, с парой горилл поджидавший шефа на ступеньках у главных дверей, бегом ринулся обратно, надеясь встретить Ледового уже в центральном зале.
– Ох и рожи! – покачал головой одетый в гражданское майор. Они с Украинским наблюдали за прибытием авторитета из дальнего угла гостевой площадки, где стояла служебная «Волга». – На любого браслеты надевай и смело паяй по десятке – не промахнешься!
– Так и будет. – Убежденно сказал Украинский, отвернувшись от рации, зажатой в правой руке. Все были готовы. Милицейский спецназ поджидал неподалеку, пока за пределами видимости. Несколько оперативников находились непосредственно в зале ресторана.
Буквально через пару минут на площадку въехал новенький серый «Москвич» 2141, – олицетворение последних достижений московского АЗЛК. Крупный мужчина средних лет вылез из машины, захлопнул дверцу, дернул на всякий случай ручку и неторопливо поднялся по ступенькам.
– Директор фабрики прибыл, – майор нетерпеливо постучал по подлокотнику. – Компания в сборе, Сергей Михайлович. Когда будем брать?
– Нехай пожрут и попьют вволю. – Внешне Украинский был абсолютно спокоен, хотя внутри бушевали шквалы и ураганы. – Разговор о деле у них за кофе пойдет. Под десерт, так сказать. Значит часика через полтора. Тогда и повяжем всю кодлу, к чертовой матери.
Украинский снова поднес рацию ко рту, вызывая своих оперативников:
– Смотреть в оба, – он поморщился от сухого треска статических разрядов из динамика и добавил раздосадовано: – что за дерьмовая техника, а?!
Когда к «Дубовому гаю» подкатил белый «Линкольн» Армейца, в лесу сделалось совсем темно, хоть один глаз выколи, хоть сразу оба. Правда сама стоянка неплохо освещалась натыканными по углам фонарями, да и высокие, стрельчатые окна главного здания добавляли света, так что издали весь этот электрический оазис напоминал внушительных размеров теплоход, плывущий по океану через сплошной мрак.
Армеец запарковал «Линкольн» за три машины от «девяток» Олега Правилова, но не обратил на них ровно никакого внимания. О «БМВ» Ледового и говорить нечего – она и вовсе потерялось в темени хозяйственного двора. Даже стражей правопорядка, все плотнее сжимавших кольцо окружения вокруг «Дубового гая», никто из пассажиров «Линкольна» не заметил. Приятели были заняты спором, возникшим между Атасовым и Протасовым. Спор разгорелся, когда они проезжали Сырец, и не затихал почти до дверей ресторана.
Началось все с того, что Атасов упомянул рукотворный грязевой оползень, случившийся на Сырце в районе Бабьего Яра в начале шестидесятых и потрясший весь город. Потрясший, ясное дело, посредством слухов, радио и газеты, по своему обыкновению, словно в рот воды набрали. В те далекие времена информационный вакуум с успехом заполнялся народной молвой и «вражескими голосами: „Голосом Америки“ из Вашингтона, „Свободой“ из Мюнхена и прочими радиостанциями, подавить которые отечественным глушилкам удавалось далеко не всегда. Буквально на следующий день после того, как титаническая грязевая стена скатилась по Бабьему Яру к Куреневке, киевлянам уже звонили родные и знакомые, разбросанные по другим городам Союза: „Живые?! Ну слава Богу. А то у нас говорят, будто весь ваш город под землю провалился“.[45]
– Вот примерно где-то тут это, типа, и случилось, – сказал Атасов, когда Армеец, оставив справа плавательный бассейн «Авангард», а слева высоченную мачту телевышки, завернул на автозаправку. В принципе, мог и не заворачивать, бензина хватало с головой, но таков уж был характер Армейца – стоило только лампе указателя топлива на приборном щитке начать хотя-бы помигивать, как он терял душевный покой. В этом отношении Эдик коренным образом отличался от Протасова, всегда катавшегося «на подсоcе», отчего бензин у Валеры зачастую заканчивался в самых неподходящих ситуациях.
– Таких, как ты, Бандура, при Сталине, в натуре, расстреливали! – перебил Атасова Протасов, переносивший табачный дым, как собака кошку и немедленно воспользовавшийся подходящим случаем, чтобы заставить Андрея затушить сигарету. – За вредительское курение на огнеопасном объекте. Ты, в натуре, табличку «не курить» видел, или ты, блин, читать на хрен не умеешь?
Бандура послушно впихнул практически целую сигарету в пепельницу.
– Расстреливали, типа, не расстреливали, – меланхолично откликнулся Атасов, – а пассажиров перед АЗС полагалось высаживать. Это я хорошо помню. Водитель заезжал на заправку, а остальные, типа, гуляли по газончику.
– Порядок был конкретный.
– Да дерьмо был твой порядок, Валера, – вяло заметил Атасов.
– Саня? так что тут стряслось? – спросил Андрей, которого слова Атасова о грязевом «цунами» не на шутку заинтересовали.
– Полная, типа, жопа здесь была. Промышленные отходы тут сливали. Да мало ли откуда еще вода бралась? Дожди, типа, родники разные. Чего-чего, а воды в Киеве – бери, не хочу. Вон какое все зеленое, парк на парке сидит. Короче, насыпали здоровенную дамбу, чтобы не переливало. Вон там, – Атасов указал на салатовые лужайки Бабьего Яра, с памятником советским гражданам, убитым нацистами в годы оккупации.
Протянувшаяся вдоль Бабьего Яра улица Олены Телиги опускалась вправо с сильным уклоном. Сама улица и следующий параллельно ей глубокий овраг, составляли горловину гигантской воронки, развернутой в сторону Куреневки и проспекта Красных Казаков, где до самого Днепра шла низменность, застроенная сейчас, главным образом, коробками промышленных объектов. Не требовалось обладать особым воображением, чтобы представить последствия прорыва высокой плотины на такой местности. Вполне могло и до Днепра достать, не так уж, в принципе, и далеко. На машине – минут семь ехать.
– Ну и, – продолжал Атасов, – дамбу, естественно, прорвало. И поперла вниз лавина из грязи, глины и дерьма всякого. Говорят, метров десять высотой…
– Что, сам видел? – поинтересовался Протасов.
– Бабушка покойная рассказывала, – ответил Атасов, пропустив мимо ушей саркастические интонации в голосе Протасова. – Там, внизу, одна Кирилловская церковь уцелела. И психушка. Церковь и дурдом стоят на высокой горе. А из того, что под горой было – дома частные, детский садик, трамвайное депо на улице Фрунзе – ничто не уцелело. И никто. Правда, бабушка говорила, будто какой-то дружбан моего деда удрал от лавины на своем 401-м «Москвиче».
– Это тот «Москвич», который с трофейного «Опеля» слизали? – спросил Протасов, делая страшное лицо, потому что Бандура засунул в рот новую сигарету.
Андрей представил громадную стену из жидкой глины, подминающую дома, сносящую телеграфные столбы и деревянные заборы, точно жалкие картонные декорации. Стена обрушивалась на застигнутых врасплох людей с чудовищным грохотом. Или, может, с омерзительным чавканьем, какое обыкновенно издает мокрая глина, когда после дождя вступаешь в нее ногой. Если высота оползня была десять метров, то что же это было за чавканье?
Мысли о трагедии, разыгравшейся где-то здесь, и не так уж, в сущности, давно, заставили Андрея поежиться. Так бывает, когда смотришь на гильотину, выставленную в историческом музее. Это теперь она прикидывается экспонатом. А ведь кто-то смотрел на ее гигантский нож при иных обстоятельствах. Под другим углом зрения. И входного музейного билетика в кармане у него не было.
– Армия сразу все оцепила, – рассказывал дальше Атасов. – Рты всем, как у нас, типа, положено, в два момента заткнули. Рассказывают, что и военных погибло немало. БТРы вверх колесами плавали. В конце концов грязищу утрамбовали кое-как, проложили дорожки, разбили парк на том месте. И, как ничего и не было. А козлу этому, который, типа, горкомом командовал или исполкомом там, я не знаю, еще и памятник поставили, неподалеку… – Атасов сделал паузу. – И ты мне тут, Протасов, типа, еще про порядок сказки рассказываешь?..
– Ты ж, в натуре, Атасов, единственный среди нас коммунист. А Атасов?
Ты мне свечку держал, когда я в КПСС записывался? – холодно поинтересовался Атасов и обернулся к Андрею. – Был грех, вступил на 4-м курсе училища. Вместе со всей ротой. Понимаешь, Андрюша, советский офицер без партбилета – все равно что нынешний депутат без «Мерседеса». Или без квартиры в «Царском селе».[46]
Или без т-трехэ-этажной дачи в Конче-Заспе,[47]