Поначалу жила в няньках в семье военного врача. Потом Евгения Борисовна, жена врача, через знакомую портниху устроила Тоню в швейную мастерскую, где она научилась шить солдатское обмундирование…
…Вечером, уже за порогом, Люся сказала:
— За зеркалом на тумбочке тебе письмо, кажется, от Алексея. Меня сегодня домой не жди. Я иду к подруге на вечер.
Люся захлопнула дверь и ушла. Тоня не успела и слова сказать ей. Она взяла письмо, торопливо распечатала и начала читать. Алексей писал о том, что обзавелся семьей и извинялся, что, будучи в отпуске, не смог заехать повидаться…
Тоне так стало обидно, так жалко себя, что она не выдержала и разрыдалась. Весь вечер проплакала — и стало легче. И хорошо, думала Тоня, что Люськи нет дома. После того что между ними произошло, Тоне не хотелось, чтобы сестра видела ее слабой, сломленной, жалкой. И не хотела, чтобы Люся знала о содержании письма, поэтому она порвала и выбросила его. Но только это, последнее письмо: все остальные решила сохранить — в них было много хорошего.
За окном притаились вечерние сумерки. Небо, чуть багряное на западе, к востоку становилось все темнее и казалось очень глубоким. Над соседним домом неуверенно вздрагивала одинокая звездочка, — первая предвестница приближающейся ночи. В окно сонно заглядывали тополя, и все та же большая ветка легонько покачивалась, чуть-чуть задевая за стекло.
Скоро с тополей полетит пух. Потом тополя пожелтеют, порывистый ветер сорвет листья и понесет их по улицам, перемешивая с мусором и пылью. Небо затянется хмурыми тучами, и заморосит дождь, мелкий и бесконечный. Под этим дождем деревья будут стоять мокрые, прозябшие, чернея сучковатыми стволами. А потом выпадет снег, и деревья уснут.
Деревьям хорошо! Они живут очень долго. Каждая весна — их молодость. А у человека молодость бывает только один раз…
За окном стало совсем темно. По углам комнаты расползлись черные холодные тени.
Люся вернулась утром, когда Тоня собиралась на работу. Она остановилась возле зеркала и, вполголоса напевая песенку, стала поправлять прическу. Тоня сосредоточенно готовила себе завтрак.
— Тонь, Тоня? — позвала Люся.
Тоня не ответила.
— Тонечка, ты на меня сердишься? Ну, скажи, сердишься или нет?
— Нет, нисколько…
— А я чего-то сказать тебе хотела.
— Ну, говори.
Люся улыбнулась, еще раз взглянула на себя в зеркало и торжественно произнесла:
— Я выхожу замуж!
Тоня удивленно и недоверчиво посмотрела на сестру:
— За кого?
— За Володьку. Он мне вчера сделал предложение.
— Ты уже дала согласие?
— Ага.
Все это было так неожиданно. И, главное, как казалось Тоне, слишком поспешно.
— Ты обо всем уже подумала?
— А чего тут думать?
— Так ведь это же не так просто… Он тебя любит?
— Говорит, что любит.
— Ну, а жить где будете?
— Володя говорит, что у него. Отец недавно большую квартиру получил в новых домах…
Тоня больше ничего не спрашивала. Она смотрела куда-то за окно, на тополя. Люся молча стояла рядом.
— Что же ты ничего не скажешь?
— А?.. — Тоня очнулась словно ото сна. Она не знала, что в таких случаях нужно говорить; улыбнулась и уже ласково посмотрела на Люсю: — Желаю вам счастья!
На свадьбу съехались многочисленные родственники. С Севера из геологической экспедиции приехал в отпуск старший брат Володи — Анатолий, высокий широкогрудый и полный мужчина лет тридцати пяти. Народу собралось столько, что трехкомнатная квартира Корнеевых становилась тесной, и во второй комнате пришлось ставить дополнительный стол.
Тоню, единственную родственницу невесты, усадили поближе к молодым. Рядом с ней сел Анатолий.
— Вы не возражаете, если я возьму на себя обязанности вашего кавалера? — спросил он, мягко улыбаясь.
— Нет, пожалуйста.
За столом расселись остальные гости, и пиршество началось. Подняли рюмки за счастье молодых, кричали традиционное «горько», а молодые смущенно целовались.
— Опередил меня братец, — сказал Анатолий, близко склонив голову к Тониному лицу. — Я словно только сейчас заметил, как годы далеко унесли меня.
— Да, да… — подтвердила Тоня. — Время летит очень быстро. Кажется, совсем недавно Люся была еще маленькой девочкой, и вот уже выходит замуж…
После нескольких рюмок лица гостей раскраснелись, все заговорили, и за столом стало шумно. Кто-то хриплым басам затянул: «Ой, да ты не стой, не стой…», и песню подхватили на разные голоса.
В комнате было жарко, ж Анатолий предложил постоять на балконе.
На улице было темно и веяло сыростью. Небо из края в край затянуло сплошной осенней тучей.
— Наверно, дождь будет, — сказала Тоня, — а я не взяла с собой плащ…
— Ничего, не беспокойтесь. Найдем чем укрыться. А вот сейчас вам, наверное, холодно? — Анатолий снял пиджак и накинул Тоне на плечи.
Он легонько обнял ее одной рукой, как бы придерживая пиджак. Тоня не отстранилась, ей была приятна теплота его руки.
— Вы знаете, — сказал Анатолий, — у нас, наверное, уже снег выпал. В наших краях зима приходит очень рано.
— А какая у вас работа? Наверно, очень интересная?
— Очень! Представьте: кругом тайга — на сотни километров! — и маленький поселочек из десяти рубленых домиков — это наша центральная база. Вокруг поселка бродят всякие хищные звери.
Голос Анатолия звучал ласково и немного снисходительно, как обычно говорят с детьми.
— Но на центральной базе мы бываем редко, все время ездим на изыскания.
— И зимой тоже?
— Да, и зимой. Морозы у нас бывают трескучие. Надеваем меховые шубы и шапки, — как у чукчей, знаете? — и отправляемся в тайгу.
Тоня в темноте плохо видела лицо Анатолия и его глаза, но ей казалось, что они смеялись.
— Не верите? Точно. Иногда по целой неделе кружит метель, носится поверху, завывает, словно стая волков, ломает деревья.
Тоня зябко повела плечами. Она молча слушала Анатолия и думала о людях, у которых такая трудная и интересная работа и они месяцами не видят не только кино, но, может быть, даже теплого угла. Живут в глуши — и им не страшно! И они, наверно, очень любят свою профессию…
— Да… — вздохнула Тоня. — А у меня совсем иначе. Родилась и жила в деревне, потом в городе. Никуда не ездила, ничего не видела.
Она с грустной улыбкой, с застенчивой искренностью, сама не зная зачем, рассказала о неудачной юношеской любви к Алексею.
Далеко за полночь, когда Тоня собралась идти домой, стал накрапывать дождик. Володины родные отговаривали ее, предлагали остаться ночевать.
— Тоня, голубушка, — говорила Володина мать, — останьтесь. Мы вам в отдельной комнате постелем.
— Да нет, что вы, право! Вы не беспокойтесь. Я ж совсем рядом живу.
— Но завтра непременно приходите. Мы за вами обязательно пришлем! — Мать многозначительно посмотрела на Анатолия.
Анатолий разыскал Тоне большой плащ с капюшоном и пошел проводить.
Они неторопливо шли тихими безлюдными улицами, по убегающей вперед блестящей полоске тротуара. Анатолий крепко держал Тоню под руку, и она доверчиво прижималась к нему. Ей было тепло и покойно. Какое-то неизведанное до этого радостное возбуждение не покидало ее.
Тоня шла молча, глядя себе под ноги, и ей ни о чем не хотелось думать.
— Я зайду к вам? — тихо спросил Анатолий, когда они вошли в подъезд дома.
И вдруг ей стало весело и захотелось сделать какую-нибудь глупость.
— Ко мне нельзя! — прошептала она. — У меня дома ревнивый муж.
Анатолий заключил в свои огромные ладони ее голову и стал торопливо целовать глаза, щеки, губы. И Тоня не вырывалась. Она смутно сознавала, что так, наверное, нехорошо, но у нее не было сил отстраниться.
Потом Тоня очнулась, ей стало не по себе. Она вырвалась из объятий Анатолия и быстро, задыхаясь, побежала наверх. Сердце часто-часто колотилось в груди, выстукивая «нет-нет, нет-нет».
Тоня торопливо открыла квартиру, вошла в комнату и беспомощно опустилась на кровать.
За окном слышался тихий шелест дождя и слабый стук ветки тополя, которая всегда тихо и мерно покачивалась у самого окна.
Тоня не стала зажигать свет. Сидела впотьмах и думала обо всем и ни о чем.
Так и уснула, не раздеваясь. А когда проснулась — за окном уже разлилась рассветная синь и тополиная листва отливала неярким глянцем.
Сон о красных шарах
Мария задумчиво жевала хлеб. Она размышляла о сне, который видела этой ночью. Странный какой-то сон, непонятный: шары красные, надувные, какие покупают детям по праздникам. Их было два. Мария держала их в руке и любовалась — красивые… Вдруг нитки оборвались, и шары полетели вверх. Мария ахнула, но было поздно. Она чуть не плакала от досады. А шары все уплывали в голубую вышину, становясь все меньше и меньше. Люди, как зачарованные, следили за ними. Шары до того стали маленькими, что их едва можно было различить.
— Лопнули! — сказал кто-то с торжеством.
Мария заплакала и… проснулась.
Она не знала, как толковать этот сон: к добру ли он, к злу ли?.. А в сны она верила, как, впрочем, и в другие многие вещи: наговоры, привораживания, гадания… Мария знала, что ежели приснится река — то к слезам, в гору идти — к горю, тряпье да дерьмо — к обновам и деньгам. А вот красные шары к чему — не знала…
Мария подбавила в Вовкину тарелку еще картошки и придвинула миску с солеными груздями.
— Ешь как следует, — сказала она сыну.
— Да я уж наелся, мам.
— Все равно ешь. Теперь пока до города доберемся, а там, знаешь, в столовых не больно-то…
Вовка ел через силу.
Мария смела ладонью в кучку хлебные крошки и, придвинув к краю, смахнула со стола в другую руку. Оставшиеся полбуханки положила в пустую кастрюлю и закрыла крышкой — чтобы не черствело. Когда Вовка вылез из-за стола, она вытерла стол тряпкой, собрала грязную посуду и вышла в сени. Холодная вода плохо отмывала тарелки, но греть ее Мария не стала. Слишком долго, и можно опоздать на автобус. Ей непременно нужно было поспеть в город с первым рейсом к открытию магазинов — купить Вовке новую школьную форму. Нынче в третий класс пойдет. Уж как ни туговато с деньгами, а все же не может она, чтобы сын ходил оборвышем. Слышала краем уха, как жалели ее соседи, мол, трудно бабе одной. Пуще всего Мария не терпела этой чужой жалости. Худо-бедно, а сына-то она вырастит не хуже людей, и образование даст.