Хоффманн подошел ближе, чувствуя, как проводок трется о ткань брючины. Он чуть согнул правую ногу, чтобы микрофон оказался прямо перед хозяйкой кабинета. Очень важно было унести с собой все.
— Каким образом?
— Я гарантирую, что вас не будут судить за то, что случилось на Вестманнагатан. Я гарантирую, что мы обеспечим вам возможность выполнить ваше задание в тюрьме. И… что после того, как работа будет закончена, мы вас не оставим. Я знаю, что к тому времени вам будет вынесен смертный приговор, уголовный мир вас спалит. Мы дадим вам новую жизнь, новую личность, деньги, вы сможете начать все сначала за границей.
Она слабо улыбнулась. По крайней мере, Хоффманну так показалось — ей на лицо упали яркие лучи.
— Это я вам гарантирую как заместитель министра юстиции.
«Войтек» или правительственная канцелярия. Какая разница. Те же слова, те же обещания. Два закона, одинаково гонящие его прочь из страны.
Хорошо. Но ему нужно кое-что еще.
Полагаться только на себя.
— Я все равно хочу услышать про конкретные меры.
— Мы уже трижды устраивали подобное. — Короткий взгляд на начальника Главного полицейского управления, тот кивнул. — Вас официально помилуют. Мы найдем какую-нибудь гуманную причину. Уточнять не обязательно, но найдем. Медицинских или любых гуманитарных соображений вполне достаточно, чтобы Министерство юстиции приняло решение, которое потом засекретит.
Хоффманн еще несколько секунд подождал, молча стоя перед ней.
Он был доволен. Он стоял достаточно близко.
Заместитель министра юстиции выразилась именно так, как ему хотелось, ее слова звучали достаточно внятно, и их вполне можно было послушать еще раз.
Они шли бок о бок по подземному коридору, соединяющему правительственную канцелярию с риксдагом и заканчивающемуся лифтом, который поднимался к выходу в Старый город, на Мюнтторгет, два. Надо спешить, времени осталось в обрез, но оба как будто не очень понимали, куда идут.
— Теперь ты вне закона. — Вильсон остановился. — С этой минуты ты представляешь опасность для обеих сторон. Для «Войтека», они прикончат тебя в тот момент, когда раскроют, что ты агент полиции. И для этих, которые сидели за столом в кабинете, откуда мы только что вышли. Ты знаешь то, в чем не признается ни один человек из того кабинета. Они тоже принесут тебя в жертву в тот же миг, когда ты станешь угрозой, они сольют тебя, как до этого полицейские сливали своих информаторов, когда пора было защищать начальников. Ты — доверенное лицо «Войтека». Ты наше доверенное лицо. Но, если что-нибудь случится, Пит, — ты сам за себя. Никто тебе не поможет.
Хоффманн знал, как тело ощущает страх, и умел прогнать это чувство, как прогонял всегда, но он медлил. Захотелось остаться здесь, в темноте, под улицами Стокгольма. Чтобы не нужно было входить в лифт, потом — в припаркованную машину, которая ждала во внутреннем дворе, чтобы больше не сражаться.
— Пит?
— Что?
— Не теряй контроль ни на минуту. Если все пойдет к чертям… общество не станет спасать тебя — оно тебя сольет.
Он постоял, потом пошел дальше.
У него оставалось ровно тридцать восемь часов.
Часть вторая
Черный микроавтобус остановился в темном бетонном углу парковки.
Третий этаж, сектор «А».
— Тридцать восемь часов.
— Увидимся.
— Вне закона. Не забывай.
Хоффманн хлопнул Вильсона по плечу и вылез через заднюю дверь. Пропахший выхлопными газами воздух. Узкая лестница вниз, на Регерингсгатан, в спешащую столицу.
Тюльпаны. Церковь. «Суисс-мини-ган». Десять килограммов. Библиотека. Секундомер. Письмо. Передатчик. Нитроглицерин. Депозитная ячейка в банке. Лазерный диск. Стихи. Могила.
Тридцать семь часов пятьдесят пять минут.
Пит шагал по асфальту, среди людей, которые смотрели на него, но не видели. Хмурые чужаки. Ему страстно хотелось в дом на тихой улочке, в нескольких километрах к югу от города. Только там его не преследовали, только там не нужно было выживать. Зря он не позвонил жене еще раз. Тюльпаны, нитроглицерин и секундомер, — Пит знал, что сможет, что он все успеет, но Софья… Он до сих пор не знал, как поступить. Когда имеешь дело с опасностью и риском, достаточно контролировать ситуацию, справишься — получишь нужный результат. С Софьей ни о каком контроле не могло быть и речи. Пит никогда не знал, как она воспримет то или это, и как ни старался, так и не смог…
Он так любил ее.
Пит торопливо и не улыбаясь зашагал, как другие прохожие, по центральным улицам — Местер-Самюэльсгатан, Клара-Норра-Чюркугата, Улоф-Пальмесгата, до угла с Васагатан, до цветочного магазина «Роуз Гарден», с окном, выходящим на площадь Норра-Банторгет. В магазине двое покупателей. Пит расслабился, утонул в красно-желто-синих цветах, возле каждого цветка торчит маленькая четырехугольная табличка с названием; он читал и забывал.
— Тюльпаны?
У молодой женщины тоже была четырехугольная табличка с именем; сколько уже раз он читал ее и забывал.
— Может, мне купить что-нибудь другое, для разнообразия?
— Тюльпаны — цветы на все случаи жизни. В бутонах? Из холодильника?
— Как обычно.
Один из немногих цветочных магазинов в Стокгольме, куда тюльпаны привозили в мае месяце — может быть, потому, что был один покупатель тридцати пяти лет, который регулярно покупал огромные букеты, если они хранились при температуре не выше плюс пяти градусов и не распускались.
— Три букета? Один красных и два — желтых?
— Да.
— По двадцать пять штук в каждом? И простые белые карточки?
— Спасибо.
Тонкая шуршащая бумага вокруг каждого букета. «Спасибо за плодотворное сотрудничество. Союз предпринимателей Аспсоса» — на карточках в желтых букетах и «Люблю» — на той, что должна быть в красном.
Он заплатил и прошел метров двести по Васагатан, к двери дома с табличкой акционерного общества «Хоффманн Секьюрити» на втором этаже. Отпер, отключил сигнализацию и направился прямиком на кухню, к разделочному столу, возле которого вчера днем опорожнял четырнадцать «верблюдов», в каждом — от полутора до двух тысяч граммов амфетамина.
В каком-то из кухонных шкафчиков должна быть ваза; он отыскал ее в шкафу над вытяжкой; тяжелый хрусталь наполнился водой и букетом из двадцати пяти красных тюльпанов. Еще два букета, пятьдесят светло-зеленых стеблей с желтыми, еще спящими бутонами — в очереди на столе возле мойки.
Разогреть духовку до пятидесяти градусов — ну примерно. Трудно разобрать, где именно один штрих на древнем реостате переходит в два.
Холодильник переключить с шести до двух градусов; чтобы точно определить температуру, Пит положил градусник на верхнюю полку; термометр, встроенный в пластиковую дверь, был недостаточно чувствителен и показывал температуру лишь приблизительно.
Хоффманн вышел из квартиры с икеевским пакетом в руках, перепрыгивая через ступеньку, поднялся на чердак к блестящей алюминиевой трубе, выбил стальную скобу — как утром, когда приходил Генрик. Одиннадцать банок, по одной, из тепловентилятора — и в пакет. Потом снова запер дверь и спустился на четыре этажа, в обнимку с одиннадцатью килограммами смешанного с глюкозой амфетамина.
Чтобы справиться с действующими дилерами, мне нужно три дня.
Проверил духовку. Горячая, пятьдесят градусов. Открыл холодильник. Градусник на верхней полке показывал четыре градуса, как у оптовиков-цветочников. Надо снизить еще на два.
Я хочу знать, как ты все устроишь.
Первая банка из пакета с надписью «ИКЕА». Тысяча граммов амфетамина. Более чем достаточно для пятидесяти тюльпанов.
С помощью тюльпанов и стихов.
Вчера он так тщательно вымыл раковину — и все же теперь нашел остатки, застрявшие по краям металлического слива. Из-за непредвиденной стрельбы Питу пришлось в панике опорожнять всех «верблюдов» в одной и той же квартире, хотя не следовало собирать их в одном месте. Он отвернул кран, пустил горячую воду и принялся выгребать остатки рвоты — густое молочное месиво с кусочками коричневатой резины.
Пожарные перчатки лежали в ящике со столовыми приборами; Пит положил по тюльпану в каждую и отправил в разогретую духовку, округлыми бутонами к стеклу дверцы. Как ему нравились эти мгновения. Весна и жизнь спрятаны глубоко в зеленом стебле. В неожиданном тепле бутоны проснутся, чтобы в первый раз явить свои краски.
Когда бутоны раскрылись на несколько сантиметров, он достал цветы. Он не мог позволить себе ждать, не мог позволить себе потеряться в очаровании, красках и жизни.
Хоффманн положил цветы на стол возле мойки и достал упаковку презервативов, без бороздок, без смазки и, разумеется, без запаха, с величайшей осторожностью сунул по полпрезерватива в каждый бутон и насыпал в них амфетамина на кончике ножа, по три грамма в маленькие бутоны и по четыре — в бутоны побольше. Уплотнил порошок, чтобы вошло как можно больше, положил два наполненных амфетамином тюльпана на большое блюдо и отправил в бурчащий морозильник, зажатый между мойкой и духовкой.
Цветы пролежат там при температуре минус восемнадцать градусов десять минут. Бутоны закроются, уснут, спрятав лепестки. Тогда Пит снова достанет их из минусовой температуры морозильника — в плюс два холодильника, к долгому покою и отложенному цветению.
В следующий раз бутоны раскроются при комнатной температуре, на столе у директора тюрьмы.
Когда будет нужно.
Пит стоял, как обычно, в большом кабинете и смотрел в окно на людей и машины на Васагатан и мосту Кунгсбрун. Он подготовил пятьдесят тюльпанов, в которых теперь было в общей сложности сто восемьдесят пять граммов тридцатипроцентного амфетамина. Пит даже не думал о том, что когда-то желто-белый порошок отнял у него несколько лет жизни и что было время, когда каждый час своего времени он посвящал тому, чтобы украсть как можно больше и добыть денег на очередную дозу. Что ему была лечебница, страх, тюремный срок! Существование без наркотиков не имело смысла — до того самого утра, как перед Хоффманном предстала Софья, и после этого он уже никогда ничего не принимал. Они крепко держались за руки, как держатся люди, которые доверяют друг другу.