как ни пытался, не мог ее догнать; он касался ее рук — но те растворялись в воздухе. Софья кричала, он отвечал, но она не слышала, его голос сходил на нет, а Софья становилась все меньше и удалялась, удалялась, чтобы потом медленно исчезнуть.
Пит проснулся от шума в коридоре.
Охрана кого-то вела в душ или в клетку, подышать воздухом, зэк что-то сказал. Хоффманн подошел к двери, ухо — к квадратному окошечку. На этот раз голос был другой, говорили по-шведски, без акцента. Незнакомый голос.
— Паула, ты где?
Пит был уверен, что не ослышался.
— Паула, ты же не прячешься?
Охранник с выпученными глазами велел голосу заткнуться.
Голос орал в никуда, но точно напротив камеры Хоффманна, говоривший хорошо рассчитал, где именно его услышат.
Хоффманн съежился под дверью, сел на пол, подтянул колени к груди — ноги его не держали.
Прошлой ночью кто-то раскрыл его, он стал «stukach», заработал смертный приговор. Но… Паула… этого он не понимал, пока не понимал. Говоривший знал его кодовое имя. Паула. Господи боже… кодовое имя Паула знали всего четверо. Эрик Вильсон, который его придумал. Интендант Йоранссон, который его одобрил. Только эти двое, в течение нескольких лет кодовое имя знали только они. После совещания в Русенбанде — еще двое. Начальник Главного полицейского управления. Заместитель министра юстиции. Всё.
Паула.
Значит, кто-то из этих четверых.
Кто-то из них, из тех, кто был его защитой, его спасением, — спалил его.
— Паула, эй, Паула, мы хотим повидаться с тобой!
Тот же голос, теперь чуть дальше, по направлению к душевой, потом — то же усталое «заткнись» от охранника, который ни о чем не догадывался.
Пит крепче обхватил колени, прижал к груди.
Он — дичь. Стукач в тюрьме, где стукачей ненавидят так же, как насильников.
Кто-то колотил в дверь своей камеры.
Кто-то с другой стороны вопил «stukach».
Скоро ненависть объединила всех сидящих в изоляторе; заключенные колотили в двери камер — двое, трое, четверо, потом к ним присоединились остальные. Заключенные наконец-то нашли, куда и на кого излить свою ненависть, кулаки били по железу все сильнее. Хоффманн зажал уши, но звук ударов проникал в голову; наконец Хоффманн не выдержал, нажал на кнопку и не убирал палец. Звонок потонул в монотонно-ритмичном гаме.
Квадратное окошечко. Глаза тюремного инспектора.
— Да?
— Я хочу позвонить. Я хочу свои книги. Мне надо позвонить, мне надо получить книги.
Дверь открылась. Пожилой инспектор вошел, провел рукой по жидким седым волосам, показал на коридор:
— Вот этот стук… из-за тебя?
— Нет.
— Я работаю здесь достаточно долго. У тебя тик, тебя трясет, ты весь мокрый от пота. Ты черт знает как напуган. И, думаю, именно поэтому ты так хочешь позвонить. — Инспектор закрыл дверь и проследил, чтобы заключенный увидел это. — Я прав?
Пит изучал синюю форму. У человека в ней был дружелюбный вид. Приветливая улыбка.
Не верь никому.
— Нет. Я тут ни при чем. И я хочу позвонить прямо сейчас.
Тюремный инспектор вздохнул. Тележка с телефоном стояла в другом конце коридора. Инспектор достал свой собственный мобильный телефон, набрал номер коммутатора городской полиции и протянул телефон заключенному, который отказывался признать, что ему страшно и что грохот в коридоре имеет к нему отношение.
Первый номер. Гудки отзвучали, никто не ответил.
Тик, дрожь — усилились.
— Хоффманн!
— Еще один звонок. По другому номеру.
— Хоффманн, тебе плохо. Я бы хотел вызвать врача. Тебе надо в боль…
— Наберите этот идиотский номер! Вы никуда меня отсюда не переведете.
Снова гудки. Три. Потом — мужской голос:
— Йоранссон.
Ему ответили.
Ноги. Он снова почувствовал свои ноги.
Ему ответили.
Сейчас они всё узнают. Сейчас полицейское начальство нажмет на нужные рычаги, и через неделю он выйдет на свободу.
— Господи, это вы, наконец-то, я столько раз… мне нужна помощь. Сейчас же.
— С кем я говорю?
— Это Паула.
— Кто?
— Пит Хоффманн.
Молчание — недолгое, но как будто прервалась связь, механическое молчание, в котором — пустота, смерть.
— Алло! Черт, черт, алло, где…
— Я здесь. Как, вы сказали, вас зовут?
— Хоффманн. Пит Хоффманн. Мы…
— Мне очень неловко, но я понятия не имею, кто вы.
— Что за… вы знаете… вы отлично знаете, кто я, мы встречались, в последний раз — в кабинете заместителя министра… я…
— Нет. Мы с вами не встречались. А теперь — прошу прощения, у меня дела.
Каждый мускул напряжен, жжет в животе и груди, в горле, и, пока он чувствует это жжение, ему надо кричать, бежать, спрятаться…
— Всё. Я звоню в больничное отделение.
Пит зажал в руке аппарат — «не отдам».
— Я никуда отсюда не двинусь, пока не получу свои книги.
— Телефон.
— Книги. У меня и в строгаче есть право на пять книг!
Пит разжал хватку, и телефон выскользнул у него из рук.
Аппарат раскололся, достигнув твердого пола, пластмассовые части разлетелись в разные стороны. Пит улегся рядом с ними, схватившись руками за живот, грудь, горло, жжение все не кончалось, а когда тебя жжет, надо бежать или спрятаться.
— Судя по голосу — он в отчаянии?
— Да.
— На него давят?
— Да.
— Он напуган?
— Очень.
Они смотрели друг на друга. Допустим, мы сообщим людям из «Войтека», кто Хоффманн на самом деле. Выпили еще кофе. Далее. Что организация будет делать с полученной информацией — не наши проблемы. Передвинули кипы документов с одного края стола на другой. Мы тут ни при чем, мы не можем отвечать за действия других людей.
С этим надо заканчивать.
Они устроили адвокату позднее посещение, адвокат поговорил с одним из своих клиентов. Они спалили его.
И все равно Хоффманн только что позвонил из камеры, из тюрьмы.
— Вы уверены?
— Да.
— Этого не может…
— Это был он.
Начальник полицейского управления достал сигареты, убранные в ящик стола, чтобы их не выкурили. Протянул открытую пачку коллеге, спички лежали на столе, кабинет тут же окутался белым туманом.
— Дайте одну.
Йоранссон покачал головой.
— Если вы не курили два года, не стану вас заражать.
— Я не буду курить. Просто подержу.
Он перекатывал сигарету между пальцами. Как же не хватает этого, привычного! Зато теперь начальник Управления успокоился: главное — удержаться и не закурить.
— У нас полно времени.
— У нас четыре дня. И один уже прошел. Если Гренс встретится с Хоффманном… Если Хоффманн заговорит… Если…
Йоранссон оборвал себя. Сказанного и так было достаточно. Они оба видели хромого комиссара — пожилого, упертого, из тех, которые не сдаются. Он будет искать правду, пока получается, а потом будет искать дальше — когда поймет, что правду с самого начала утаивали его собственные коллеги. И тогда он продолжит искать и не остановится, пока не столкнется лицом к лицу с теми, кто утаивал правду и покрывал ложь.
— Это вопрос времени, Фредрик. Организация, которая получила информацию и захочет действовать, будет действовать. Там, где Хоффманн сейчас, заключенные не контактируют друг с другом. Значит, все займет немножко больше времени, но случай, подходящий момент придет обязательно.
Пальцы начальника Управления мяли незажженную сигарету.
Так знакомо. Потом он понюхает кончики пальцев, чтобы растянуть запретное удовольствие.
— Но если хотите, мы можем… я имею в виду, изолятор — это ведь жуткое место. Никаких человеческих контактов. Хоффманна непременно переведут обратно, в прежнее отделение, к тем, кого он уже знает. Если там, в строгом изоляторе, ему не особенно хорошо… ему лучше вернуться к соседям по коридору. Из… общегуманитарных соображений.
Оскарссон стоял там, где привык, у окна, оглядывая свой мирок — большую тюрьму и маленький поселок. Его никогда особо не интересовало, есть ли где в мире что-нибудь еще. В окно он видел все, к чему так стремился. Солнце отражалось в стекле. Щеки, нос и лоб жгло; Леннарту было больно. Он с трудом рассмотрел свое отражение в темнеющем окне, но увидел, что синева вокруг глаза уже как будто приобрела другой оттенок.
Он ошибся, не распознал степень отчаяния.
— Да?
Телефонная трубка помогла не чувствовать, насколько натянута кожа на щеке.
— Леннарт?
Голос начальника пенитенциарной службы.
— Это я.
В трубке что-то заскреблось, звонивший находился на улице, на довольно сильном ветру.
— Я звоню насчет Хоффманна.
— Да?
— Его надо отправить назад. В прежнее отделение.
Скрежет превратился в почти невыносимый треск.
— Леннарт?
— О чем вы, черт возьми?
— Его надо перевести назад. Не позже завтрашнего утра.
— Ему явно угрожали.
— Надо вернуть его назад по гуманитарным соображениям.
— Он не вернется в прежнее отделение. Он не вернется даже в прежнюю тюрьму. Если его куда-то надо переводить, то пускай вообще увозят отсюда, в Кумлу или Халль, в автозаке.
— Вы никуда его не повезете в автозаке. Он вернется в свое отделение.
— Заключенного, которому угрожают, никогда не возвращают в прежнее отделение.
— Это приказ.
Два букета на его столе, цветы начали раскрываться, желтые бутоны перед ним — словно горящие лампочки.
— Мне приказали устроить адвокату позднее свидание с заключенным — и я выполнил приказ. Я получил приказ не дать комиссару уголовной полиции провести допрос — и я его выполнил. Но это… этот приказ я не стану выполнять. Если номер 0913, Хоффманна, вернуть в отделение, где ему угрожали…
— Это приказ. Не обсуждается.
Леннарт Оскарссон наклонился к желтому, ему хотелось ощутить запах чего-то реального. Щека на миг коснулась лепестков, и вернулось ощущение стянутости, словно его ударили.