— Если Хоффманн не пойдет на попятный, я прикажу стрелять. У него осталось тринадцать минут. Вы готовы?
— Да.
— А боеприпасы?
Стернер не оборачивался, он лежал на животе, лицом к тюрьме, глядя в оптический прицел на окно верхнего этажа корпуса «В».
— Если бы я вовремя получил верную информацию, то зарядил бы винтовку патронами меньшей мощности. Их уже везут из Кунгсэнгена вертолетом, но не успеют. А эти… если я пробью бронированное стекло, за которым находится мишень… они сработают. Но повторяю… ранить ими невозможно. Ими можно только убить.
Дверь была закрыта.
Коричневая — может, и дубовая, царапины вокруг скважины. С каждым двойным поворотом заедающего цилиндра ключ еще немного стирается.
Мариана Херманссон легонько постучала.
Ни шагов, ни голоса — словно тот, кто сидел за этой дверью, не шевелился, не разговаривал, не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.
Она, как и просил Эверт, посетила тюремного врача — в другой части тюрьмы, за теми же стенами, но за несколько сотен метров от мастерской, Хоффманна и риска очередных смертей. Она стояла в корпусе «С» и через узкие окошки больничного отделения наблюдала за лежащими в кроватях, кашляющими заключенными, а мужчина в белом халате объяснял ей, что заключенного номер 0913, Хоффманна, никогда не укладывали на койку больничного отделения, что признаки эпидемии не выявлены и что приказа о введении карантина он, врач, не отдавал.
Эверт Гренс уже столкнулся с ложью — директор тюрьмы не дал ему допросить заключенного. И теперь револьвер к голове тюремного инспектора приставил именно этот заключенный.
Мариана снова постучала, погромче.
Нажала на дверную ручку.
Дверь была не заперта.
Леннарт Оскарссон сидел в темном кожаном кресле, опершись локтями о широкий письменный стол, ладони закрывали лицо. Он трудно дышал — глубоко, неровно, лоб и щеки там, где их было видно, блестели под ярким светом лампы, — может, от пота, а может, от слез. Оскарссон не заметил, что молодая женщина вошла в его кабинет и стоит в метре-другом перед ним.
— Мариана Херманссон, полиция Стокгольма.
Оскарссон дернулся.
— У меня несколько вопросов. Насчет Хоффманна.
Он поднял на нее глаза:
— Я их убью.
Мариана решила не двигаться с места.
— Он так сказал.
Взгляд директора тюрьмы блуждал. Мариана попыталась встретиться с ним глазами — не получилось, Оскарссон смотрел в никуда.
— Я их убью. Он так сказал!
Она и сама не знала, чего ждет. Но определенно не этого. Человек разваливался на куски прямо у нее на глазах.
— Его зовут Мартин. Знаете? Мой близкий друг. Гораздо больше, чем близкий, — самый близкий друг. Старше его в этой тюрьме никого нет. Сорок лет. Сорок лет он работает здесь! А теперь… теперь он умрет.
Мариана пыталась поймать убегающий взгляд.
— Вчера. Комиссар уголовной полиции, Эверт Гренс, тот, что сейчас на колокольне, — он был здесь. Он был здесь, чтобы допросить одного заключенного. Пита Хоффманна.
Квадратный монитор.
— Если Мартин умрет.
Как медленно двигаются губы.
— Если он умрет.
Я их убью.
— Я не знаю…
— Вы сказали, что допрос не состоится. Что Хоффманн заболел. Что его лечат, что он на карантине.
— …я не знаю, как мне жить дальше.
Оскарссон не слушал ее.
— Я заглянула в корпус «С». Поговорила с Нюкандером. Хоффманна туда не отправляли.
Губы.
— Вы солгали.
Двигаются.
— Вы солгали. Почему?
Когда они медленно двигаются на мониторе, то отчетливо видно — они говорят «убью».
— Оскарссон! Вы меня слышите? Один человек лежит мертвый на полу в коридоре корпуса «В». Двум другим осталось жить девять минут. Мы должны действовать. Нам нужен ваш ответ!
— Хотите кофе?
— Почему вы солгали? В чем дело?
— Или чаю?
— Кто такой Хоффманн?
— У меня есть зеленый, красный и обычный в пакетиках. Такие, знаете, их кладут в кипяток.
Крупные капли пота сорвались со лба директора тюрьмы и упали на блестящую поверхность стола. Оскарссон поднялся и направился к стеклянному, с желтыми дугами столику на колесах в углу кабинета; фарфоровые чашки и блюдца стояли на столике стопками.
— Нам необходимо знать ответ. Почему? Почему вы солгали?
— Главное — не передержать.
Леннарт не смотрел на нее, не обернулся, даже когда она в первый раз повысила голос. Подставил чашку под термос, налил кипятка, осторожно положил в чашку пакетик с изображением красного шиповника.
— Минуты две. Не больше.
Пошел назад.
— Молока?
Он нужен им.
— Сахару? Или и того и другого?
Херманссон сунула правую руку под куртку, на ощупь выхватила служебный пистолет из кобуры, вскинула руку перед носом у Оскарссона, взвела курок. Выстрел пришелся прямо в середину шкафа с одеждой.
Пуля прошила дверцу и ударила в заднюю станку шкафа. Оба услышали, как она упала где-то между ботинками — черными, коричневыми…
Оскарссон, с горячей чайной чашкой в одной руке, даже не пошевелился.
Мариана дулом пистолета указала на часы над столом.
— Осталось восемь минут! Вы меня слышите? Я хочу знать, почему вы солгали. И хочу знать, кто такой Хоффманн, почему он стоит у окна мастерской и зачем приставил револьвер ко лбу заложника.
Оскарссон посмотрел на оружие, на шкаф, на Херманссон.
Подошел к столу, сел.
— Я только что лежал на… ничейной койке в корпусе «К» и рассматривал красивый, белый, только что покрашенный потолок. Потому что… потому что я не знаю, кто такой Хоффманн. Потому что я не знаю, почему он стоит там и утверждает, что убьет моего лучшего друга.
Его голос… Мариана не могла понять — то ли в нем едва сдерживаемые рыдания, то ли это глухой голос сломленного человека.
— Я знаю… что тут дело в другом… замешаны еще люди.
Он проглотил комок, потом сглотнул еще раз.
— Мне приказали разрешить одному адвокату позднее посещение. Вечером, накануне приезда Гренса. Адвокат приходил к заключенному из отделения Хоффманна, к Стефану Люгасу. Люгас участвовал в первом нападении. И это его… утром застрелили. Адвокаты… вы, может, знаете, что, если кому-то из заключенных нужна информация… часто она попадает сюда именно через адвоката.
— Вам приказали? Кто?
Оскарссон вяло улыбнулся.
— Мне приказали проследить, чтобы ни Гренс, ни любой другой полицейский и близко не подошел к Хоффманну. Я стоял там, в комнате для свиданий, смотрел на Гренса, говорил, что интересующий его заключенный находится в больнице, что его можно будет допросить дня через три-четыре.
— Кто вам приказал?
Та же бессильная улыбка.
— Мне приказали перевести Хоффманна. В отделение, откуда его доставили. Хотя тех заключенных, которым угрожают, никогда не переводят обратно.
Херманссон уже кричала:
— Кто вам приказал?!
Улыбка.
— И мне только что приказали, что, если Хоффманн потребует открыть ворота тюрьмы… я не должен его выпускать.
— Оскарссон, нам необходимо знать, кто вам…
— Я не хочу, чтобы Мартин умер.
Мариана посмотрела в глаза, которые так долго прятались от ее взгляда, на часы над столом.
Осталось семь минут.
Она повернулась, выбежала, голос директора догнал ее уже в коридоре.
— Херманссон?
Она не остановилась.
— Херманссон…
Слова отскакивали от холодных стен.
— …кто-то хочет, чтобы Хоффманн погиб.
Ноги связаны, руки связаны. Тряпка во рту. Ковер на голове.
Нитроглицерин на коже. Детонирующий шнур вокруг груди, живота, ног.
— Угол возвышения — тридцать два.
Он подтащил тяжелое тело к окну, пнул, принуждая встать и стоять там.
— Три вправо.
— Повторите.
— Взять три вправо.
Они приготовились. Диалог между стрелком и наблюдателем будет продолжаться до момента выстрела.
Ему нужно больше времени.
Хоффманн пробежал через мастерскую до склада, к второму заложнику, бледному инспектору.
— А ну кричи.
— Лента так режет…
— Кричи!
Пожилой человек был измучен, задыхался, голова свесилась набок, словно ему не хватало сил ее удерживать.
— Я не понял.
— Да кричи же!
— Что…
— Любую херню. Осталось пять минут. Вот это и кричи.
Испуганные глаза смотрели на него.
— Ну!
— Осталось пять минут.
— Громче!
— Осталось пять минут!
— Громче!
— Осталось пять минут!
Хоффманн сидел неподвижно, прислушивался, осторожные звуки за дверью.
Они услышали.
Услышали, что заложник жив, и не войдут. Пока не войдут.
Пит зашел в кабинет, к телефону, гудок, два гудка, три, четыре, пять, шесть, семь, он схватил пустую фарфоровую чашку, швырнул о стену, осколки посыпались на письменный стол, потом подставку для ручек, в ту же стену, она не ответила, ее там больше нет, она…
— Объект не виден полторы минуты.
Его плохо видно.
— Повторите.
— Объект не виден уже полторы минуты. Не могу определить местонахождение объекта и заложников.
Хоффманн выбежал из кабинета. На крыше снова зашевелились, они готовятся, выбирают позицию. Он остановился у окна, с силой потянул на себя ковер, заложник должен быть рядом, слышно, как тот стонет — пластиковая лента врезалась в раны на лодыжках.
— Объект снова в поле зрения.
Он стоял там, ждал, пора, прекратите, черт вас возьми.
— Прекратить. Прекратить подготовку к штурму.
Медленно выдохнуть. Пит подождал, потом снова побежал в кабинет к телефону, еще раз набрал номер, гудки, он не в состоянии сосчитать их, проклятые гудки, проклятые, проклятые гудки, проклятые…
Гудки прервались.