Кулаки Руперта снова на мгновение сжались.
— Но вы можете ловить рыбу, играть в мяч, делать все, что вам вздумается, — пообещал Шелгрейв. — Я слыхал, у вас есть склонность к философии. Ну, я тоже ею интересуюсь. Вы найдете много любопытных книг в моей библиотеке. Вы играете в шахматы? Я недурной игрок. По ночам, правда, боюсь, вам придется сидеть взаперти в ваших апартаментах, вон в той башне, довольно высоко. Я часто провожу там бессонные ночи, наблюдая движение луны и звезд в небе. Приходите и вы! Я покажу вам тайны небес… — Голос Шелгрейва дрогнул, в глазах его мелькнул фанатизм. — И, может быть, небеса помогут вам встать на истинный путь!
Руперт энергично встряхнул головой.
— Истина не имеет отношения к вашей кислой и лицемерной вере.
Шелгрейв вспыхнул, но сумел взять себя в руки.
— Разве вы не воспитаны кальвинистом, милорд?
— Я старался быть настоящим протестантом, но я не способен отбросить все то хорошее, что было в прежние времена. Я охотнее слушаю службу, чем напыщенную проповедь; и я не думаю, что мои римские друзья прокляты, и не думаю, что преследовать иудеев — правильно, — и он добавил горько: — В тот день, когда мы взяли Личфилд, я был рад позволить его преданным защитникам сохранить свою честь. Но потом мы вошли в собор и увидели оскверняющие надписи на древних святынях… — Принц рубанул воздух ладонью. — Довольно об этом!
— Однако когда над миром встает солнце, — сказал Шелгрейв, — мы перестаем видеть милые маленькие звездочки… Но, впрочем, есть звезды, которые бесчестно светят в палатах тиранов! И как жаль, что вы сражаетесь за уходящую ночь!
— Я допускаю, что Якоб был не лучшим из королей…
— Он был наихудшим… Ужасные налоги, чтобы содержать роскошный двор, давление на купцов, в которых заложено семя будущего величия Англии, поддержка отсталых деревенских сквайров… таково наследство, от которого не захотел отказаться Карл. Хуже того, королева — католичка; паписты с легкостью проникли в Англию, а англиканская церковь погрязла в грехах. И те небольшие изменения, которых ждут свободнорожденные, давно ожидаемые ими реформы может дать только Парламент.
— Тут я не судья, — сказал Руперт. — Я просто предан королю. И еще… ваши люди так много болтают о свободе… — Он широким жестом показал на батраков, работающих на полях: — Насколько свободны вот они? О них не заботится их лорд. Зато вы свободны обречь их на нищету, выбросив на дымную фабрику.
Какое-то время они шли в молчании, и каждый старался совладать с собой. Наконец Шелгрейв заговорил прежним мягким тоном:
— Я думал, ваше высочество из тех философов, которые разбираются в искусстве механики.
— Да, — согласился Руперт. — Я люблю хорошие машины.
— А как вы относитесь к недавно изобретенным экипажам, которые движутся силой пара и тянут за собой поезд?
— У меня было слишком мало возможностей увидеть их, разве что издали, да и строители железных дорог в основном — пуритане. Мы как-то захватили один… локомотив — правильно?.. — неподалеку от Шресбери, на той единственной линии, что ведет на запад. Я пришел в восхищение, но у меня не было времени как следует ознакомиться с ним, — взгляд Руперта, словно невольно, то и дело возвращался к самому большому из сараев, куда уходили рельсы. Из трубы на крыше сарая поднимался дымок.
— Я люблю эти машины так же, как моих охотничьих лошадей, — сказал Шелгрейв. — Вскоре они смогут перевозить настоящие грузы. Пока они слишком малы и движутся едва ли быстрее лошадей, хотя и не знают усталости. Сейчас они в основном подвозят уголь для вечно голодных машин на фабриках и мануфактурах, где производятся ткани и скобяные изделия, и люди вроде меня стремятся построить все больше и больше таких фабрик… — и, чуть не задохнувшись от прилива энтузиазма, он продолжил: — Возможно, вы не понимаете, что мы делаем, ведь вы лишь мельком видели нашу страну. Но вы… но те, кто живет сегодня, увидят день, когда весь остров будет покрыт паутиной железных дорог, и локомотивы будут перевозить огромные партии товаров, да еще и пассажиров, и войска, оружие во время войн… день, когда главным станет не благородство предков, а количество фабрик и доменных печей!
— Возможно, — коротко произнес Руперт, рассеянно глядя на сарай.
Шелгрейв, заметив это, слегка улыбнулся, снова дотронулся до локтя принца и сказал:
— Это подъездная ветка для моего личного пользования. Я приказал постоянно поддерживать огонь, как вы, без сомнения, уже догадались, потому что надеялся, что зрелище поезда поднимет настроение вашего высочества, а может быть, вам даже захочется самому повести локомотив.
— Вы слишком добры, сэр Мэлэчи, — голос Руперта потеплел.
— Тогда пойдемте, — предложил Шелгрейв.
Рабочий распахнул дверь сарая, и принц вместе с Шелгрейвом и стражниками вошел в его полутьму.
Мгновением позже паровоз, тянущий за собой один-единственный пассажирский вагон, повернул с брэдфордской линии к замку сэра Мэлэчи. Когда он остановился, лакей в строгой ливрее соскочил с задней площадки вагона, чтобы открыть дверь купе и подать руку пассажирке. Но Дженифер Элайн не обратила на лакея внимания. Она выпрыгнула на платформу, огляделась вокруг и восторженно закричала:
— Наконец-то я дома!
Лакей поклонился. И он, и машинист искренне радовались, глядя на девушку.
— Добро пожаловать, мистрис Дженифер! — сказал лакей.
— Спасибо! — Она ласково сжала плечо слуги, но тот вежливо отступил на шаг. Девушка побежала на лужайку, окруженную кустами сирени, все еще влажными от утренней росы. Она притянула к себе цветущие ветки, вдыхая их нежный аромат.
Ее горничная, покинувшая вагон куда более степенным образом, поспешила следом.
— Мистрис Дженифер! — воскликнула она. — Осторожнее! Вы промочите платье… — горничная остановилась. — Ох, милая, да вы уже промокли!
— Как хорошо, что это тебя зовут Пруденс[4], а не меня! — Рассмеявшись, девушка взглянула на мокрое платье и подбежала к горничной. — Прости свою ветреную птичку, пожалуйста, и тогда я постараюсь никогда не быть упрямой ослицей!
Пруденс в ответ лишь поджала губы.
Несмотря на одинаково строгие, чопорные черные платья с белой отделкой, молодая женщина и ее старшая костлявая подруга, казалось, принадлежали к разным расам. Дженифер была высокой, тонкой, как тростинка, но с пышной грудью, с быстрыми, энергичными движениями. Капюшон сс дорожного плаща упал на спину, открыв янтарного цвета косы. Большие зеленые глаза окружали густые ресницы, темные брови выгибались дугами; нос девушки был чуть вздернут, а полные мягкие губы контрастировали с четко очерченным подбородком и скулами.
— Я лишь ваша смиренная прислуга и компаньонка, — сказала Пруденс, склоняя голову, — и я давно служу сэру Мэлэчи и его супруге, которые ожидают, что я буду присматривать за вами должным образом. Моя обязанность — научить вас достойно вести себя.
— И я тебе весьма признательна, — сообщила Дженифер и тут же торопливо добавила: — Теперь я действительно чувствую, что здесь — мой дом. Ты знаешь, как мне не хватало всего этого там, в Лондоне, — и моря, и холмов… те долгие-долгие недели в Брэдфорде… — Она заторопилась, слова запрыгали, как горошины. — Эти годы, эта вечность среди пыли и копоти, дымного воздуха и грохочущих машин, и эти рабочие, шаркающие ногами, и невеселые дети со сморщенными личиками, стоящие у ткацких станков… и богатеи, такие самодовольные…
— Поосторожнее, дитя, — перебила ее Пруденс. — Не говори ничего дурного о прогрессе.
— Извини. Я забыла. Да ведь и в Лидсе я видела то же самое, — грустное выражение исчезло с лица Дженифер. Девушка повернулась так стремительно, что юбка обвилась вокруг ее ног, раскинула руки и воскликнула: — Здесь все так чудесно! Каждый лепесток светится, словно фонарик, паук ловит бриллианты в свою паутину, малиновка проносится, как метеор… — Она, пританцовывая, помчалась от кустов к деревьям, потом к цветочным клумбам, распевая на ходу:
Усталый век,
И гневный век,
Дождями исхлестан он.
Но мрак уйдет,
И солнце взойдет,
Станет мир, как зеленый газон.
Динь-дон, динь-дон, колокольчик звенит.
Нас с другом лес зеленый манит.
— Потише, мистрис! Это уж слишком большая вольность! — предостерегла ее Пруденс. Но Дженифер не слышала слов компаньонки.
Пчелки, деревья,
Табор цыган —
Все веселятся с нами.
Птицы поют,
Ручьи бегут,
Мир они хором славят.
Динь-дон, динь-дон, колокольчик звенит.
Нас с другом лес зеленый манит.
— Ей ведь всего семнадцать, — пояснила Пруденс, обращаясь к небу, и попыталась догнать девушку, не сбиваясь при этом на бег. — И старшие должны следить за тем, чтобы сатана не подсунул ей аппетитную приманку.
Ветерок принес Ароматы роз,
В небе жаворонок парит.
Позвольте ж девице
Гулять без опаски,
Ведь в мире любовь царит.
Динь-дон, динь-дон…
Резкое пыхтенье заглушило голос девушки. Дженифер умолкла и остановилась. Пруденс настигла ее. Вместе они уставились на сарай. Из его дверей вырвался и тут же растаял густой клуб дыма.
Рабочий в замасленной одежде вышел из дверей и распахнул их пошире.
Из сарая, звякая и фыркая, выкатился локомотив.
Его черный паровой котел, почти десяти футов в длину, высился над огромными красными колесами. Из трубы валил черный дым, летели искры и пепел. Отчаянно звонил бронзовый колокольчик. На открытой платформе стояли четверо. Дженифер узнала сэра Мэлэчи Шелгрейва, машиниста и кочегара, бросавшего уголь в топку, — но четвертого человека она не знала: смуглого, необычайно высокого роста юношу, чей орлиный взгляд был сосредоточен на действиях машиниста; и еще Дженифер увидела сидящих на тендере паровоза четырех солдат. Локомотив тащил за собой вагон с дубовыми стенками и высокой крышей. Сквозь свинцовые переплеты можно было рассмотреть внутренность вагона, обставленного, как контора.