— Но все же впустил в кухню? — рассмеялся Хохля.
— Нет, в маленький зал. Глядя на его выражение лица, я спросила: «Что это вы смотрите на меня, как на что-то сверхъестественное? Разве у пана Ирвинга не бывают женщины?». А он мне в ответ с достоинством: «Нет, ваша милость, пан барон холост…» Я думала, что лопну от смеха.
Ирвинг сидел красный как бурак.
Тина воскликнула:
— А это забавно! Неужели он сторонник клана Дрозда?
— Нет, — пропищала вторая из Трех Свинок, — он же сходит с ума по жене Гого.
— Признайся, Фред, как ты решаешь эти проблемы? — настаивала Тина.
— Постарайся его соблазнить, — посоветовал Тукалло.
— Может, и стоит, — сказала Тина кокетливо.
— Не утруждай себя, — гневно усмехнулся Ирвинг.
— Нет шансов?
— Увы, ни малейших, — ответил он с поклоном.
Свинки громко рассмеялись.
— Любезностью не грешишь, — оскорбилась Тина.
— А чем он грешит? — прыснул от смеха Хохля.
— Он — девственник, — убежденно заявил Тукалло.
— Или полудевственник, — поправила Тина.
Ирвинг не скрывал плохого настроения и огрызался, как мог.
Хохля отправился в бар. Полясский танцевал с Тиной, Дрозд пересел за другой стол, где сидели какие-то его родственники. Как обычно в это время, компания начала расходиться. Али-Баба атаковал цветочницу, Кучиминьский флиртовал с незнакомкой за соседним столиком, Мушкат бесцельно бродил по всему ресторану, Тукалло гремел в унисон с оркестром. В притемненном освещении действительность расплывалась в нереальных формах.
Ирвинг демонстративно пригласил одну из танцовщиц за отдельный столик, потом долго с ней танцевал, заказал шампанское, а затем так же демонстративно покинул ресторан вместе с ней.
Когда они сели в машину, он сказал:
— Послушай, малышка, я сегодня устал и отвезу тебя домой, по крайней мере, хоть раз выспишься, а вот это тебе на чулки, — и он вложил ей в сумочку банкнот.
Проводив девушку, он не вернулся домой, чувствуя себя трезвым, и вскоре нашел маленький ночной бар в еврейском квартале, будучи уверенным, что там он не встретит никого из тех друзей, с кем недавно простился. Однако ошибся. Около семи часов в бар всыпалась компания каких-то мужчин и женщин, а среди них — Хохля и Тукалло. К счастью, они не заметили Ирвинга.
Не лучше выглядели и остальные Дьяволы из ресторана «Под лютней», которые разбрелись по ночным барам и в «Мулен Руж». Дрозд дирижировал оркестром. Три Свинки танцевали с какими-то подозрительными типами, а Мушкат спал на диванчике. В «Нитуче» Залуцкий поил шампанским Тину и двух танцовщиц, в «Коломбо» Бойнарович танцевал соло трепака, а граф Рокиньский пил с официантами. В «Аргентине» Полясский сидел в обществе актеров, заканчивая ночь яичницей с ветчиной и водкой.
Стронковский простился с ними и вышел в поисках открытого магазина с цветами. Наконец нашел его на Маршалковской. Выбрав десять роз, он вложил свои стихи в конверт и адресовал Кейт, но, к сожалению, у него не нашлось, чем заплатить, потому что в кармане оставалось лишь несколько грошей. К счастью, продавец согласилась принять в качестве залога часы.
— Цветы отвезите вместе с письмом, а часы, прошу вас, доставьте вечером по этому адресу, и я вручу курьеру деньги за цветы.
На карточке он написал свой адрес и вышел. Однако девушка, отправляющая в то утро цветы, была занята своими проблемами, и в результате Кейт около десяти часов получила странную посылку: розы, стихи и часы в никелевом корпусе, а также квитанцию к оплате в десять злотых.
Подобное уже случалось не раз, и это не стало для нее сюрпризом. Она очень любила Стронковского, ценя его большой талант и искренне огорчаясь образом жизни этого молодого парня, испытывая к нему материнские чувства. Из приятелей мужа она чаще и охотнее виделась с Ирвингом и Стронковским. В то же время она понимала, что не только они, но и Тукалло, Полясский, Хохля сблизились с Гого лишь из-за нее. Им нравилось беседовать с ней, часами просиживая в гостиной.
Кучиминьский как-то сказал:
— Вы созданы для воскрешения литературного салона в лучших традициях.
Это льстило ей, и она проводила с ними приятные часы в своей жизни. Возможно, поэтому не особенно старалась повлиять на мужа, чтобы он не принимал участия в выпивках. Однако после вчерашнего инцидента она пришла к выводу, что Гого совершенно перестал с ней считаться, и уже не видела смысла в дальнейшей борьбе.
После завтрака она вышла из дому по своим делам, а вернувшись, застала Гого уже одетым. Он встретил ее весьма резко, чего раньше никогда не делал, вероятно, решив использовать по отношению к ней какую-то новую «тактику».
Указывая на часы Стронковского, лежавшие на ее туалетном столике, он сказал:
— Если ты позволяешь кому-то раздеваться в своей спальне, то могла бы позаботиться о том, чтобы этот кто то не оставлял после себя столь убедительных улик.
Она удивленно взглянула на него.
— Извини, но на подобные замечания я даже не считаю нужным отвечать.
— Это вовсе не замечание, это вопрос: откуда в твоей комнате мужские часы? — спросил вызывающе Гого.
— Ты повышаешь голос, что не делает тебе чести.
— Черт с ней с честью! — взорвался он. — Я спрашиваю, откуда у тебя часы?!
Она пришла в себя и спокойно ответила:
— Их принесли утром вместе с цветами. Вероятно, произошло недоразумение.
— Недоразумение! Хорошая отговорка! Может, ты еще скажешь, что не знаешь, от кого цветы?
— Почему же, знаю. Их прислал Стронковский.
— Этот сопляк слишком много себе позволяет. Что это за мода ни с того ни с сего присылать цветы замужней женщине, у которой забыл часы.
Кейт молчала.
Гого взял часы в руки и рассмеялся.
— Если считать его любовником, то слишком дешево. Какое свинство! Дешевка!
И он бросил часы так, что стекло разлетелось на мелкие кусочки.
— Я это животное научу, как оставлять свои… вещи в моем доме.
— Гого! Да ты пьян.
— А если даже?! Что, мне нельзя?
— Я тебя совершенно не понимаю.
— Да?.. Не понимаешь?.. Превосходно! Я нахожу это свинство в твоей спальне, а ты не понимаешь! Завтра, например, я найду здесь чей-то галстук или брюки.
Не проронив ни слова, Кейт вышла из комнаты.
Гого, раздраженный до предела, выбежал за ней.
— Я его научу! — кричал он. — Я научу его!..
Он понимал всю бессмысленность своего негодования, давал себе отчет, что ведет себя грубо, но, проведя бессонную ночь в тяжких размышлениях, охваченный презрением к себе и ненавистью ко всему свету, был не в состоянии призвать себя к порядку, скорее наоборот, находил какое-то дикое удовлетворение, выплескивая свое мерзкое настроение и свою грубость. Он хотел скандала и осознанно стремился к нему. Поскольку Кейт молчала, ему пришла в голову мысль о Стронковском.
— Я покажу ему эти цветы и эти часы! — шипел он, сжав зубы, разбрасывая на столе бумаги в поисках телефонной книги.
Наконец, найдя номер телефона, он позвонил.
— Пригласите пана Стронковского.
— Пан Стронковский еще спит, — ответила экономка.
— Так разбудите. У меня важное дело.
Спустя минуту в трубке раздался заспанный и хриплый голос:
— Что такое, черт возьми! Кто говорит?
— Гого. Послушай…
— А, как дела? Уже встал?
— Это неважно. Я бы хотел узнать, как ты смеешь присылать моей жене какие-то идиотские цветы! Что ты себе позволяешь?
— Я не понимаю тебя, — удивился Стронковский.
— Это я не понимаю! — крикнул Гого.
— Ты с ума сошел? Что в этом плохого?! Каждый ведь может.
— Каждый, но не ты! Твои неуместны!
— Но, Гого, что случилось?
— А то, что я не желаю! Моей жене не нужны твои глупые цветы, а мне не нужно, чтобы ты оставлял в моем доме свои часы или другие вещи.
Стронковский окончательно проснулся.
— Извини, но ты же не хочешь оскорбить меня, позволяя себе выражения, которые…
— Да, позволяю, — прервал его Гого, еще больше возбуждаясь, зная, что Кейт из соседней комнаты слышит каждое слово. — Позволяю себе, но не позволяю тебе, а твои паршивые цветы я выбросил в мусорницу!
Стронковский холодно ответил:
— Во всяком случае, я прошу тебя выражаться более сдержанно. У тебя есть право запретить мне присылать пани Кейт цветы. Я приму это к сведению, но не потерплю подобного тона, потому что ты хамишь мне.
— Сопляк, я выражаюсь, как мне нравится!
— Это уж слишком, прощай.
— Хлыщ! — крикнул еще Гого и бросил трубку.
Взволнованный и не зная, как поступить, Стронковский прошелся по комнате. Скандал, который закатил Гого, казался ему непонятным и оскорбительным. Не меньше часа сидел он неподвижно на кровати, после чего постучал в комнату брата.
Зигмунт сидел за рабочим столом и внимательно выслушал всю историю.
— Ну, что ж, — сказал он, — ты должен послать к нему секундантов.
— Ты думаешь?
— Не вижу иного выхода. Позвони своим друзьям.
Стронковский покачал головой.
— Это не лучший вариант. Видишь ли, все они знают пани Кейт, а мне бы очень не хотелось впутывать ее в эти дела. Надо бы кого-нибудь другого.
— Значит, позвони Вацеку.
— Вот это хорошая мысль, — согласился Стронковский.
Тем временем Гого, закрывшись в своей комнате, смаковал неприязнь и отвращение к себе. Вел он себя действительно глупо и по-хамски, незаслуженно оскорбив Стронковского, которого на самом деле любил, а хуже всего то, что в глазах Кейт вся эта история должна была дискредитировать его окончательно.
«Она никогда мне этого не простит, никогда», — думал он с грустью.
И его охватывало отчаяние. Гого был почти уверен, что Кейт уже ушла из дому, что не захочет его больше видеть, что бросит его и что он уже никогда не увидит ее.
Эти печальные размышления прервал стук в дверь.
— Кто там?
Послышался голос Марыни:
— Обед подан, и пани просит вас к столу.
Он вскочил.
— Она здесь?