Натирая полы, она кружилась и пела, а застилая кровати, учила слова. Некоторые слова казались ей очень странными, и она много раз произносила их, чтобы привыкнуть. «Ненаглядный» — это, оказывается, был не тот, на которого не надо глядеть, а наоборот, очень надо. «Бессонница» — это, оказывается, не значило спать без снов, а наоборот, не спать.
— Вы не можете устроить, чтобы я увидела сон? — попросила она Пекаря. — Со мной этого ещё никогда не случалось.
— Ладно, сделаем, — сказал Пекарь.
Конечно, он пошутил, но в ту же ночь она действительно увидела сон, и это было прекрасно. Она не верила, что снег может растаять совсем, до последней снежинки, хотя Петька клялся, что может. Теперь она поверила, потому что увидела лето. Да, очевидно, это было лето. Солнце, которого она ничуть не боялась, стояло низко над полем, и Настенька изо всех сил бежала к нему среди высокой травы. Петька говорил, что солнце закатывается, а ей не хотелось, чтобы оно закатилось. Она бежала, а потом взлетела и подхватила солнце как раз, когда оно уже легло на тонкую линию, разделявшую небо и землю.
Она проснулась и написала Петьке: «Мой ненаглядный». Это значило, что ей очень хотелось на него поглядеть. «Я видела сон». Это значило, что ей снилось лето. «Пекарь любит хлебнуть». Это значило, что Пекарь иногда выпивал. «Я тебя люблю». Это значило, что она его любит. «Приходи. Твоя Настя».
Ей хотелось попросить ласточку слетать к Петьке с этим письмом, но она не решилась: стояли морозы.
Так она и жила у Пекаря день за днём, неделя за неделей.
Молодая зима стала пожилой, а потом и старой — не то что в декабре, когда она была ещё совсем девчонкой. Уже апрель был на носу, когда однажды, прибирая квартиру, Настенька услышала, как в переулке кричит точильщик. А у Пекаря как раз затупились ножи.
8
На этот раз чужое дело, которым занялся дядя Костя, касалось Старого Мастера — у него сломался станок для вытачивания трубок из виноградного корня.
С утра дядя Костя таскал по мастерским этот станок, расспрашивал мимоходом, не видел ли кто-нибудь вежливую девочку в ситцевом платье, сбежавшую из Института Вечного Льда.
День был весенний, конец марта. Кое-где лежал ещё снег, но уже почерневший, хрупкий. Дядю Костю принимали за точильщика, и это ему так нравилось, что он с трудом удерживался, чтобы не закричать: «А вот, кому точить ножи, ножницы?» В конце концов он не удержался, закричал. И тут произошло то, что иногда происходит в сказках: девочка лет двенадцати выглянула из окна и тоже закричала: «Точильщик!»
Почему-то он сразу подумал, что это Настенька, хотя невозможно было вообразить, что Настенька, как обыкновенная девочка, живёт в обыкновенном доме. Но всё-таки это была она! Кто же ещё мог выйти из дома с большим китайским зонтиком, который, как известно, защищает не от дождя, а от солнца! Кто же ещё мог так вежливо спросить:
— Извините, но вы, кажется, совсем не точильщик?
— Конечно, нет! — весело сказал дядя Костя. — Это я просто в шутку кричал. А ведь правда здорово получилось? Извините, а вы случайно не Настенька?
Настенька кивнула.
— Не может быть! — закричал дядя Костя. — Какое счастье! Боже мой милостивый, да ведь мы с Петькой ищем вас целую зиму.
Она засмеялась.
— Так вы дядя Костя? — спросила она и между ними начался длинный вежливый разговор — длинный, потому что вежливый, а вежливый, потому что длинный.
Почти каждая фраза начиналась: «Простите, а не думаете ли вы?» Или: «Извините, а не кажется ли вам?» Но вот они договорились до Петьки, и дело пошло веселее.
— Извините, а как сейчас Петя?
— Помилуйте, да он просто места себе не находит. Он очень боится, чтобы вы… как бы сказать… Мне это кажется странным… Он боится, как бы вы…
— А почему вам это кажется странным?
— Ну как же! Нельзя же всё-таки! — волнуясь, сказал дядя Костя. — Существуют холодильники, очень хорошие. Ещё вчера я читал, что выпущен новый, кажется, «Юность».
Настенька покачала головой.
— Вы даже не можете себе представить, что это за скука! Мёртвая рыба лежит, а мне её жалко; учёные приходят в шубах и валенках, а я их боюсь. Нет, нет! Лучше растаять. Если бы не Пекарь — это мой хозяин, — я бы давно растаяла. Я у него всю зиму провела. А теперь он меня отхлопотал до апреля.
— Отхлопотал?
— Да. В Министерство ходил. Но, знаете, как это было трудно! Только потому и удалось, что он очень влиятельный Пекарь. Он сейчас уехал в Минск. Там живёт гроссмейстер по выпечке хлеба, и будет состязание. Но всё равно мой хозяин его победит, потому что минский хлеб он печёт лучше всех в Советском Союзе.
— Позвольте, как же так? — спросил дядя Костя. — Вы сказали — до апреля? Но до апреля осталось только несколько дней.
Настенька вздохнула.
— Разве? Ах, да. Простите, не можете ли вы передать Петеньке письмо? Я ему написала, что видела сон, что Пекарь любит хлебнуть и что он мой ненаглядный. Не Пекарь, конечно, а Петя.
9
Снегурочками, снежными бабами, снежными вершинами занималось Министерство Вьюг и Метелей. Это дядя Костя выяснил точно. Петька едва ли мог ему пригодиться. В лучшем случае, он рассказал бы, как скучает без Настеньки и как ему хочется почитать ей «Таинственный остров». Для Министерства Вьюг и Метелей подобные доводы не имели значения. Поэтому дядя Костя послал Петьку к Настеньке, а сам отправился на приём. Он надел свой лучший костюм и добрых полчаса простоял перед зеркалом, стараясь, чтобы всё у него было, как у людей: глаза не смотрели в разные стороны, а волосы не торчали дыбом.
Насчёт ног он тоже постарался, чтобы они не очень загребали и чтобы от них, по меньшей мере, не оставались такие большие следы.
Ну и холодно же было в Министерстве Вьюг и Метелей! Сотрудники безучастно смотрели на посетителей. Те, у которых был искренний, симпатичный взгляд, носили тёмные снеговые очки, чтобы никто не заметил, что они, в сущности, сердечные люди. От них, что называется, веяло холодом. И хотя это был не тот холод, от которого кутаются и надевают шубы, дядя Костя, войдя в Министерство, почувствовал, что у него зуб не попадает на зуб.
— Да… Снегурочка… очень любопытно! Желаю успеха, — выслушав его, нетерпеливо сказал Старший Советник. — Но мы, к сожалению, ничем не можем помочь.
— Извините, но ведь речь идёт только о продлении срока. Ну, скажем, до осени.
— Знаем мы эти продления! Сперва до осени, потом до зимы, а зимой… Нет, нет, не могу. И потом, хотите выслушать совет опытного человека? Не связывайтесь. У неё нет ни паспорта, ни свидетельства о рождении. Она числится давно растаявшей, и то, что она сидит где-то под зонтиком, вообще бессмыслица, противоречащая всем законам природы.
— Природу следует исправлять, если это возможно.
— В данном случае это невозможно. Обратитесь в Министерство «Арктических Вьюг и Метелей» может быть, там заинтересуются этим вопросом.
Целый час дядя Костя упрямо доказывал, что Настенька вовсе не бессмыслица, а как раз наоборот — чудо природы. Всё было напрасно. Он ушёл расстроенный, не заботясь больше ни о глазах, которые смотрели в разные стороны, ни о ногах, которыми он нарочно загребал изо всей силы.
10
Дядя Костя был умный, даром что всю жизнь занимался чужими делами. «Если уж в Министерстве Вьюг и Метелей дело вышло табак, — подумал он, — чего же ждать от Министерства Арктических Вьюг и Метелей?»
И он поехал в Институт Вечного Льда.
Это была уже не зима, когда Тулупов чувствовал себя в своей тарелке, но ещё и не лето, когда он чувствовал себя не в своей. Приближалась весна, и хотя он погрустнел, помрачнел, но крепкий бесформенный нос ещё бодро торчал картошкой между розовых щёк.
— Не может быть! Нашлась! — так же, как дядя Костя, закричал он. — Какое счастье! Где она?
— Дома.
— Как дома? Надо немедленно отправить её в холодильник.
— Вы понимаете, — волнуясь, сказал дядя Костя, — она говорит, что в холодильнике скука.
Тулупов обиделся.
— Что значит — скука? — холодно спросил он. — У нас лучшие холодильники в мире. Свежая курица сохраняет свежесть в течение пятнадцати лет.
Дядя Костя хотел сказать: «То курица», но вовремя удержался.
— В таком случае извините, — сказал Тулупов (он становился всё холоднее), — ничем не могу помочь.
Дядя Костя замолчал. Всё у него разъехалось от огорчения. Глаза уже смотрели в разные стороны, а ноги, даром что он сидел, стали заходить одна за другую. Тулупов посмотрел на него и смягчился.
— Ладно, куда ни шло, — вдруг сказал он. — Поехали.
— Куда?
— В Министерство. Не думайте, что из-за вашей Настеньки. Они там такое напутали с мартовскими метелями, что сам чёрт голову сломит.
Что случилось с мартовскими метелями, этого дядя Костя так и не понял, хотя Тулупов дорогой старался объяснить ему, что к ним нужен умелый подход, а в Министерстве считают, что они должны начинаться только с ведома и согласия начальства.
Очевидно, именно об этом шёл громкий разговор, доносившийся из-за двери кабинета министра, — дядя Костя ждал Тулупова в приёмной. Потом послышался смех, и ещё через несколько минут Тулупов вышел в приёмную с подписанным приказом. Вот он:
«Пункт 1. Разрешаю с 1-го апреля 1970 года считать Снегурочку, сбежавшую из Института Вечного Льда, самой обыкновенной девочкой без особых примет.
Пункт 2. Имя, отчество, фамилия: Снежкова Анастасия Павловна. Время и место рождения: посёлок Немухин, 1970 год.
Социальное положение: служащая.
Отношение к воинской повинности: не подлежит».
— А почему Снежкова? — спросил дядя Костя.
— Их всех выписывают Снежковыми. Ну, а как ещё? Снегурочкина? Если ей не понравится, переделаем. Но ведь она же всё равно со временем замуж выйдет.
— А почему служащая?
— Поправим, если хотите. Домашняя хозяйка?