Рыжеусый Федька хихикнул. Следом разразился хохотом Никита, загоготал луженой глоткою Николай. Даже надменный московский гусак Черепанов улыбнулся.
– Мы – из Кронштадта, – похвастался Паша. – Нам, балтийцам, положены боевые подарки.
– В следующий раз, капитан, купи ему какую-нибудь бомбу.
– Он как раз в ту сторону скоро полетит – пусть нанесет точечный удар.
– Для специальной цели, – прикинул именинник, – хватит и этой банки.
Турин вышел из палатки. На железнодорожных путях шла погрузка отвоевавшей бронетехники – ее отправляли на переплавку. Капитан наблюдал за передвижением изувеченного железа. Все вокруг обнаруживало великий абсурд. Минометные снаряды заряжались водкою, в банках вместо тушенки находились гранаты. В мире повсюду таилась война.
Грозное солнце заходило над Грозным. Закат сливался с багровым отсветом неугасимых городских пожаров. Небесная мистерия, смешавшись с земной трагедией, сгорала в едином сплаве бытия.
Турину казалось, что он смотрит военную кинохронику. Скрежеща разбитыми гусеницами, обгоревшие танки тяжело карабкались на платформы. Следом ползли бронетранспортеры, дымя пробоинами. Включили прожектора, и погрузка – с лязгом стальных тросов и ревом мощных тягачей – обрела мертвенную подсветку.
– На рынке никакого Турпала нет, – из темноты проявился Паша Морячок. – Мы обшарили все прилавки.
– Так он и будет тебя дожидаться, – усмехнулся Турин. – Наверняка распродал свой гранатовый товар и свалил.
– Сдается, он где-то здесь, – повел рыжими усами Федька.
– Пошукаем, господин охвицер? – Никита зажег карманный фонарик.
Офицеры двинулись вдоль состава. Пытливый луч заскользил по мрачным силуэтам войны. На этот раз какой-либо конвой на платформах отсутствовал, потому что не имело смысла охранять состоявшуюся смерть. Дойдя до локомотива, товарищи побрели назад.
Вслед за гудком состав дернулся и медленно пополз в темноту. Неожиданно впереди мелькнула летучая тень. Взмыв на платформу, тень мгновенно растворилась в железных нагромождениях. «Это он! – крикнул Турин. – За мной!» Офицеры бросились к отходящему поезду, запрыгивая на ходу.
Густой мрак, смешавшись с дымом, почти сразу обволок эшелон. Колеса посекундно застучали на стыках, измеряя ночное пространство и время. Бронемашины покачивались в такт движению. Вверху гудели откинутые люки, внизу скрипели колодки, подпирая непосильный груз. Преследователи приступили к поиску. Пожар Грозного, озарявший полнеба, позволял кое-как ориентироваться в темноте. Они тщетно обходили нагромождения: джигита нигде не было. На тринадцатой платформе оказалась та самая машина – с трогательной надписью о любви. У Турина захолонуло сердце: «Он здесь!»
Офицеры окружили машину. Федька кошкой метнулся к башенке, сибиряк грудью перегородил волно-держатель, символизируя могучий утес. Луч фонарика юркнул внутрь. Турин заглянул в полумрак, выжженный огнем. Чеченец спал мертвецким сном, прислонившись к бойнице. Перед ним стояли два ящика – один с белоголовками, другой с консервами. «Туточки!» – выдохнул капитан и осторожно спустился в машину, призвав остальных следовать за ним. Острый луч резанул по лицу:
– Куда держим путь, Турпал?
Джигит спокойно открыл глаза, как будто и не спал мертвецким сном, а лишь слегка подремывал, дожидаясь ночных попутчиков Присмотревшись, он узнал среди офицеров Турина, приветливо кивнул как старому знакомому и глухо ответил:
– На Москву!
Ответ всех обрадовал. Никто не стал расспрашивать, что джигит будет делать в столице, зачем прихватил с собой ящик смертоносной «тушенки» – и так было понятно. Все вдруг успокоились, принялись устраиваться поудобнее. Поступило предложение продолжить пиршество, не взирая на странные обстоятельства. Белоголовка пошла по кругу – вперемешку с хохотом.
– С днем рождения, Морячок!
– Гаси фонарь на корме.
– Небось мимо рта не пронесем.
– Закусим гранатами?
– Обойдешься, господин охвицер!
– Нечего разбазаривать боеприпасы Родины.
Расположившись рядом с чеченцем, Турин оказал ему внимание. Однако тот наотрез отказался пить горькую. Казалось, он отчужденно предался дремоте, как заунывной минаретной молитве. Что-то таинственное заключалось в этом молодом джигите. Капитан вспомнил о том волнении, какое только что испытал, приблизившись к машине, обозначенной сердечным заклинанием.
– Турпал, почему ты выбрал именно эту машину?
– Потому что она – моя.
– Как твоя?
– Я ее подбил, значит, она – моя.
– Так это ты убил любовь?
– Обижаешь. Я любовь не убивал, я машину подбил.
Дальше разговаривать было не о чем. Конечно, по-своему чеченец был прав – подстреленная добыча переходила в его собственность. «Мы воевали с пятнадцатым веком», – с горечью заметил капитан.
Сумрачный поезд мчался по гулкой колее, преодолевая расстояния между полями и реками, городами и весями, шлагбаумами и звездами. Поверженная армада неудержимо неслась в глубь материка. И уже никто не в силах был ее остановить.
Незаметно отсвет грозненского пожара сменился на холодный блеск станции. Капитан прильнул к бойнице: неоновые вывески благополучия замелькали перед ним. Иностранные названия прыгали перед глазами. Красотки манекенши завлекали в стеклянный рай магазинов. На улицах нарядная толпа стремилась к бездумному и радостному.
Капитан высунулся из машины – танковая колонна, громыхая по брусчатке, уверенно двигалась вперед. Казалось, в опаленных люках мерцали призрачные лики погибших при штурме Грозного. Суровые, в обгорелых шлемах, они с ненавистью дергали рычаги. «Врагу не сдается!» – загремела песня о последнем параде. Регулировщики полосатыми палочками указывали путь. Голубые милицейские фонари угодливо подмигивали.
Красная площадь стояла на часах, отсчитывая вечность. В вышине светилась рубиновая идея, раскинув пятилучие по сторонам. Куранты пробили полночь, и марширующие остановились напротив гранитного мавзолея. Изогнутые стволы орудий выпрямились по струнке, когда на головной танк торжественно поднялся он:
– Глотайте, сколько можете!
Призыв подействовал магически – колонна, неуклюже развернувшись, двинулась на Кремль. Бронированные челюсти вгрызлись в зубчатые стены. Они кромсали красные кирпичи, похрустывая могильными косточками. Пожирали золотые купола соборов, как многоглазую яичницу. Отплевывались вишневыми ядрами царь-пушки. Рубиновая идея пошла на десерт.
Вскинув трехпалую конечность, вождь наслаждался невиданным зрелищем. Затем, демонстративно оттопырив зад, взмахнул дирижерской палочкой, и барабанщик ударил по пустым черепам. Заиграл дьявольский оркестр – трубач дул в берцовую кость, ксилофонист постукивал по обглоданным ребрышкам, скрипач распиливал смычком обескровленные жилы. На трибуне мавзолея исполнялась классическая какофония – номер 666.
Капитан вернулся в машину. Экипаж готовился к последнему решительному бою. «Аллах акбар! – бормотал Турпал, как будто предчувствуя близкую смерть. – Врагу не сдается Аллах акбар! – Сибиряк туго забивал консервную банку в пушку. Паша Морячок отыскивал в окулярах специальную цель ниже пояса.
– Никак не взять его на мушку, – пожаловался наводчик. – Сильно виляет задом, гад.
– Видать, он полагает, что мы – америкосы, – хихикнул Федька.
– Отставить смех! – нахмурился Турин. – Надо как следует угостить друга… чтоб запомнил навсегда.
– Есть цель! – доложил Морячок.
– Ну давай, Люба, Любушка, Любовь! – капитан ласково похлопал по броне. – Огонь!.. Огонь!.. Огонь!
Рассвет был хмурым. Небо маскировалось дождевыми облаками. Холодный ветер шелестел брезентом. Паша Морячок на чем свет стоит ругал дневального, застудившего палатку. Тощий солдатик молча возился у печурки, раздувая огонь. Турин лежал под чужим бушлатом, пропахшим соляркой, и пытался осмыслить ночной кошмар. Офицеры нехотя поднимались, сосредотачиваясь вокруг стола, на котором все так же возвышался минометный графин, обрамленный стопками.
– А где Черепанов? – поинтересовался капитан, присаживаясь на лавку.
– Схватил банку с гранатой и понесся, – сибиряк заваривал чай.
– То-то я его во сне не видел, – Турин придвинул дымящуюся кружку. – Все там были, а он куда-то смылся.
– Работа у него такая – быть невидимым.
Утреннее чаепитие сопровождалось шутками насчет московского майора, способного исчезнуть при любых туманных обстоятельствах. Черепанов появился внезапно, охладив прокуренный воздух насмешек. В его руках злосчастная банка дрожала от гнева:
– Я допросил Турпала. Под конец он раскололся. Сказал, что ящик с тушенкой ему будто бы всучил какой-то прапорщик.
– Прапорщик?
– Да, прапорщик с эшелона, который отправился вчера вечером на Москву.
– Я был при отправке, – невзначай вспомнил Турин. – Эшелон охранялся насмерть.
– Черта лысого! Сам знаешь, какая это охрана! – майор грохнул на стол жестяное доказательство.
«А сон-то оказался вещим!» – капитан спешил к рынку. В торговых рядах те же чеченки безмолвствовали в траурных платках, тот же нахальный мальчишка стрелял прожигающими сигаретными взглядами. Джигит отсутствовал. Турин в нерешительности остановился. Мальчишка махнул рукой в сторону кладбища, где темнели последние бронемашины:
– Он – там.
Последнее задание
Ханкала еще спала. Темные горы поеживались под наползавшим туманом. Деревья вдоль дороги источали печаль. Оставленные войсками казармы зияли выбитыми окнами, и лишь в нескольких бараках теплился дежурный огонек надежды.
В штабе наблюдалось непривычное для раннего часа оживление. Офицеры сновали по коридорам, создавая видимость занятости. То и дело звучали противоречивые команды, которые, по сути, сводились к одной: иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Капитан Турин, внезапно вызванный в штаб, попы