Смотрите! Зоя оборачивается к ним и говорит. Палачи растерянно опустили руки и топчутся на месте, a она, откинув прядь со лба, глядит властно, гордо, величаво, – не как смертник, а как грозный судия, как совесть великого народа: „Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов, всех не перевешаете!“
Болван-фотограф щёлкает затором камеры: он ничего не понимает в происходящем. Иначе бы он не увековечил картины, которая может служить символом безмерного позора Германии. Но он был не только садист, но и кретин. Он сохранил для нас ярчайшее свидетельство победы величия духа советского народа над немецко-фашистским зверьём.
Снимок номер четыре. Страшный снимок. Сейчас жизнь отлетит от Зои. Она сопротивляется палачу, затягивающему удавку на её горле. Она делает последнее усилие, чтобы на мгновение отсрочить развязку и крикнуть всем нам: „Прощайте, товарищи! С нами Сталин! Сталин придёт!..“
А напротив немецкий дикарь нагнулся, чтобы не прозевать: со сладострастной улыбкой ловит он мгновение её последней судороги.
…Смерть смежила её ясные очи. Она мертва, но лик её спокоен и светел. Она как живая. Она как святая.
Вот такою же прекрасной увидели мы её два месяца спустя и отерли иней с её высокого безмятежного чела и её смуглых, не утративших румянца щек. Но только замерзшее тело её носило уже тогда следы новых, отвратительных посмертных надругательств пьяных фашистских скотов…
Все улики в наших руках. Петрищево освобождено. Известен стоявший в нем полк, который сотворил гнусное дело. Он носит номер 332 и принадлежит к 197-й пехотной дивизии. Известно, где этот полк сейчас. Приговор вынесен, началась расплата.
Первым попался унтер-офицер Карл Бауэрлейн из 10-й роты. Он всё видел, он тоже скалил зубы из толпы зрителей, когда умирала юная русская героиня, он сам во всём признался.
Вторым получил пулю лейтенант, стрелявший в Зою из „кодака“ и как трофей носивший серию палаческих карточек.
Нигде не спрячется от страшной мести допрашивавший Зою подполковник Рюдеpep. Подполковник – не иголка, укрыть его не просто. Настанет и его черёд дать свои показания, провести последнюю ночь перед казнью и ощутить подбородком верёвку.
Физиономия палача, хладнокровно вдевавшего в петлю Зоину головку, – перед нами. Он изображен здесь анфас, в профиль и в три четверти. Большего не требуется, чтобы найти преступника. И если он уцелеет на войне, то не будет на земном шаре такого самого отдаленного острова, где он мог бы остаться неопознанным.
Хихикавших, ухмылявшихся, окружавших эшафот и приподнимавшихся на цыпочки, чтобы видеть мучения нашей Зои, – всех настигнет священная кара!
То, что мы имеем возможность продемонстрировать сегодня эти обличительные документы, не является делом случая или удачи. Такова логика вещей, таково неотвратимое течение событий. Это должно было случиться – немного раньше или немного позже. Дело идёт к расплате, и от неё гитлеровцам никуда не уйти.
Петрищевское злодеяние фашистов раскрыто до конца, как бы ни хотелось гитлеровцам скрыть его. Так же будет распутан чудовищный клубок преступлений гитлеровской клики и всех причастных к ним немцев. Все тайное становится явным. Мы знаем, кто громоздил многотысячные могильники в Краснодаре, Ставрополе, Харькове, Киеве, Ворошиловграде. Мы знаем, кто медленной смертью умерщвлял украинских девушек в Бремене, Мюнхене, Кельне. Мы знаем, кто вывозил фонтаны из Петергофа и кто на каких заводах строил душегубки в Берлине.
Расплата идёт, и залпы мести раздаются уже по ту сторону Днепра. Они прогремят ещё и в самой Германии.
Боец и офицер! Сохрани эти снимки. Быть может, тебе придется встретиться с палачами. А не встретишь этих – убей других, все фашистские изверги достойны кары. Убей их столько, сколько ты их насчитаешь вокруг этой виселицы. Убей их десять раз столько – во имя нашей Зои, во имя счастья на земле».
Жаль, сам Пётр Алексеевич Лидов никогда так и не узнает имени советского солдата, «снабдившего» его уникальными снимками: 21 июня 1944 года он погибнет под Полтавой (возле города Миргорода), где базировались американские «летающие крепости», во время немецкой бомбёжки.
А вот в каких словах, много лет спустя, мама Зои, Любовь Тимофеевна, в знаменитой книге «Повесть о Зое и Шуре» поведает миру о своих первых впечатлениях от этой публикации Лидова:
«Тот день принес мне новое испытание. В газете были помещены пять фотографий: их нашли у гитлеровского офицера, убитого советским бойцом под деревней Потапово, близ Смоленска. Фашист сфотографировал убийство Зои, ее последние минуты. Я увидела виселицу на снегу, увидела мою Зою, мою девочку среди гитлеровцев… доску с надписью „Поджигатель“ на её груди… – и тех, кто пытал и мучил её. С того часа, как я узнала о гибели моей девочки, я всегда, днём и ночью, неотступно мучилась одним: о чём думала она, когда шла в свой последний, страшный путь? Что чувствовала? О чём вспоминала?… Бессильная тоска охватывала меня: я не была с нею тогда, когда была ей, должно быть, всего нужнее; я не могла облегчить ей последние минуты ни словом, ни взглядом… И пять фотографий словно провели меня Зоиным смертным путем. Теперь я своими глазами видела, как её казнили, сама была при этом, но слишком поздно… Эти снимки, казалось, кричали: „Смотри, как её мучили! Смотри и будь молчаливым свидетелем её гибели, переживи снова всю боль, всю муку – её и свою…“ Вот идет она одна, истерзанная, безоружная, но сколько силы и гордости в её опущенной голове! Должно быть, в эти минуты она даже не замечает палачей вокруг. О чем она думает? Готовится умереть? Вспоминает всю свою короткую светлую жизнь?…
Я не могу говорить об этом… Пусть тот, кто прочтёт эту книгу, вспомнит страшный немецкий снимок, лицо Зои. И он увидит: Зоя – победительница. Её убийцы – ничто перед нею. С нею – всё высокое, прекрасное, святое, всё человеческое, вся правда и чистота мира. Это не умирает, не может умереть. А они – в них нет ничего человеческого. Они не люди. Они даже не звери – они фашисты. Они заживо мертвы. Сегодня, завтра, через тысячу лет их имена, самые их могилы будут ненавистны и омерзительны людям».
Вот так несколько чёрно-белых снимков, добытых в бою геройским советским парнем, удивили и изменили наш мир.
Правда, сам Громак узнал, кого убил на высоте 244.3, лишь двадцать два года спустя: рассказали боевые друзья, ранее считавшие Ивана погибшим. Оказалось, в штабных бумагах даже была сделана пометка о месте его захоронения – в братской могиле у деревни Потапово, где в августе 43-го героически сражались наши комсомольцы-добровольцы.
Давайте же вернёмся к ним.
Они это заслужили!
17
Пока Громак отлёживался в ХППГ[29] № 537, созданном год назад по приказу Главнокомандования для оказания срочной (и квалифицированной!) медицинской помощи раненым красноармейцам практически на местах сражений, родная комсомольская штурмовая, приросшая медико-санитарным взводом из 16 человек и ротой сапёров-кинологов с 72 служебными собаками, натасканными на обнаружение мин по запаху взрывного вещества, уходила всё дальше и дальше на запад, продолжая совершать подвиг за подвигом.
Особенно отличились её бойцы при строительстве моста через реку Зельвянку[30], несущую свои воды по территории братской Белоруссии.
Сначала ребята несколько ночей подряд таскали тяжеленные камни и укладывали их на илистое дно, затем – под непрерывным огнём вражеской артиллерии – по пояс в воде устанавливали рамные опоры…
И таки успели в отведённый срок.
А дальше была Польша: Покшивница[31], Варшава…
Следом за ней конечно же Германия, точнее, Западная Пруссия. И вольный город Данциг[32], где многие из комсомольцев-добровольцев встретили долгожданную Победу.
И даже Виттенберг[33], что на Эльбе.
Жаль, но больше в ту войну пути Громака с ними так ни разу и не пересеклись!
Но светлая память о боевых друзьях осталась в его широкой, щедрой душе навсегда.
И глубокая благодарность за их мужество и тяжёлый ратный труд – тоже.
Впрочем, не он один таков.
Генерал Насонов впоследствии напишет в своих воспоминаниях: «32 календарных года я был строевым командиром. Командовал многими инженерными подразделениями, частями и соединениями, но лучше или равных частей 38-му комсомольскому инженерному полку не было в моей практике…»
18
Библиотека в ХППГ была довольно приличной, и, как только дело пошло на поправку, Ваня начал налегать на художественную и – особенно – историческую литературу. Ох, сколько же всего он упустил за годы военного лихолетья!
Тем временем книгопечатные предприятия продолжали работать практически во всю мощь. Да и труженики советских издательств не сидели сложа руки. Переводили зарубежных авторов и своих не обижали – как маститых, так и начинающих. Огромное множество познавательных и увлекательных произведений было выпущено в новых сериях: «Искусство воевать», «История Гражданской войны в документах», «Смерть немецким оккупантам», «Великие борцы за русскую землю»…
«Кузьма Минин», «Дмитрий Пожарский», «Багратион», «Суворов» – эти книги пользовались среди раненых солдат бешенной популярностью. За ними становились в очередь, их берегли, лелеяли, чтобы не повредить-загрязнить, обложки обкладывали либо бумагой, либо тканью (перевязочного материала в госпитале хватало).
Дефицита яркого художественного слова в стране тоже не наблюдалось.
И хотя чуть ли не половина представителей творческого писательского цеха (1215 человек) ушли воевать на фронт, остальные не скупились на литературные шедевры. Михаил Шолохов и Константин Симонов, Эдуард Казакевич и Александр Твардовский – эти выдающиеся имена были у всех на слуху.