В темноте голос француза что-то повторил несколько раз.
– Немецкие аэропланы… шш!
Они стояли, не шевелясь. Сверху доносился шум аэропланов, то усиливающийся, то ослабевающий, как жужжание мухи у оконного стекла.
Они с удивлением переглядывались. Антуанетта с бесстрастным лицом стояла, прислонившись к кровати. Ее тяжелые волосы были распущены и падали дымчатыми золотистыми волнами по плечам. Старшая женщина хихикала.
– Пойдем-ка, Крис, посмотрим, что там делается, – сказал Эндрюс.
Они вышли на темную деревенскую улицу.
– К черту женщин, Крис, это война! – воскликнул Эндрюс громким пьяным голосом, когда они, пошатываясь, шли, обнявшись, по улице.
– Верно, что война… Уж я задам…
Крисфилд почувствовал, как рука друга зажала ему рот. Он сообразил, что его толкают к краю дороги, и поддался без сопротивления. Где-то в темноте он услышал голос офицера:
– Приведите-ка ко мне этих молодцов!
– Слушаюсь, сэр, – раздался другой голос.
На дороге послышались медленные, тяжелые шаги, направлявшиеся к ним. Эндрюс продолжал толкать его все дальше вдоль стены дома, пока оба они внезапно не свалились, барахтаясь, в яму с навозом.
– Лежи тихо, ради Бога, – пробормотал Эндрюс, перебрасывая одну руку через грудь Крисфилда.
Густой запах сухого навоза наполнял им ноздри. Они услышали, как шаги приблизились, нерешительно помялись вокруг и опять удалились в том направлении, откуда пришли. Между тем жужжание аэропланов над головой становилось все громче и громче.
– Ну? – раздался голос офицера.
– Не смог найти их, сэр, – промямлил другой голос.
– Что за вздор! Эти люди были пьяны, – донесся голос офицера.
– Да, сэр, – смиренно прозвучал ответ.
Крисфилд начал хихикать. Он чувствовал, что захохочет сейчас во все горло.
Ближайший аэроплан прекратил свой однотонный рев, и ночь, казалось, погрузилась вдруг в мертвую тишину.
Эндрюс вскочил на ноги.
Воздух прервал чей-то крик, сопровождаемый страшным оглушительным взрывом. Они увидели, как стена над их ямой осветилась на мгновение красным пламенем.
Крисфилд вскочил на ноги, ожидая увидеть пылающие развалины. Деревенская улица имела обычный вид. Вокруг было темно. Только луна, все еще не показывавшаяся из-за горизонта, слабо освещала небо бледным сиянием. В противоположном доме ярким желтым пятном горело окно, в котором ясно выделялись темные очертания офицерской фуражки и формы.
На улице несколько дальше стояла небольшая группа людей.
– Что случилось? – кричала решительным голосом фигура из окна.
– Немецкий аэроплан только что сбросил бомбу, майор, – раздался шепотом ответ.
– Почему, черт возьми, он не закрывает окна? – ворчал все время чей-то голос. – Великолепная мишень для прицела… мишень для прицела…
– Есть повреждения? – спросил майор.
В тишине раздавалось отвратительное жужжание моторов, кружившихся где-то над головами, точно гигантские москиты.
– Я слышу как будто еще, – сказал майор тягучим голосом.
– О да, да, сэр, их множество, – ответил нетерпеливый голос.
– Ради Бога, лейтенант, скажите ему, чтобы он закрыл окно! – пробормотал другой голос.
– Как я могу сказать ему? Черт возьми, говорите сами.
– Нас всех уложат, этим кончится!
– Здесь нет ни прикрытий, ни окопов; это вина штаба, – тянул майор из окна.
– Тут есть погреб! – снова закричал порывистый голос.
– О, – сказал майор.
Три грохочущих взрыва, последовавшие один за другим, залили все вокруг красным заревом. Улица вдруг наполнилась бегущей толпой крестьян, спешивших укрыться.
– Послушай, Энди, они могут устроить перекличку, – сказал Крисфилд.
– Давай-ка дернем домой через деревню, – сказал Эндрюс.
Они осторожно выкарабкались из своей навозной ямы. Крисфилд удивился, почувствовав, что дрожит. Он с трудом удерживался, чтобы не застучать зубами.
– Ну, теперь мы будем вонять целую неделю!
– Только бы выбраться! – бормотал Крис. – О, эта проклятая деревушка!
Они перебежали через фруктовый сад, прорвались сквозь изгородь и вскарабкались на холм по открытым полям.
На шоссе начала стрелять зенитная батарея, и все небо засверкало от разрывающихся шрапнелей. «Пут-пут-пут!» – залопотал где-то пулемет.
Крисфилд шагал вверх по холму в ногу с товарищем. Позади них одна бомба следовала за другой, а над головами воздух, казалось, кишел разрывающимися шрапнелями и гудящими аэропланами. Коньяк все еще немного бродил у них в крови. Иногда они натыкались друг на друга. На вершине холма они обернулись и посмотрели назад. Крисфилд чувствовал потрясающее волнение, стучавшее в его жилах сильнее коньяка. Он бессознательно обнял руками плечи своего товарища. Казалось, они были единственными живыми существами в этом колеблющемся мире.
Внизу, в долине, ярко пылал дом. Со всех сторон раздавался рев зенитных пушек, а над головой не смолкало ленивое монотонное гудение аэропланов.
Вдруг Крисфилд расхохотался.
– Клянусь Богом, Энди, со мной случается всегда что-нибудь забавное, когда я гуляю с тобой, – сказал он.
Они повернулись и поспешили вниз по другому склону холма к ферме, где была расквартирована их рота.
II
Перед Крисфилдом, насколько хватал глаз, тянулись во всех направлениях серые стволы берез, с ярко-зелеными пятнами мха с одной стороны. Земля была густо покрыта прошлогодними листьями, которые неистово шуршали при каждом шаге. Глаза его следили за другими пятнами темно-оливкового цвета, двигавшимися впереди между стволами деревьев. Над головой, сквозь пятнистый просвет и темную зелень листьев, мелькал время от времени кусок тяжелого серого неба, еще более серого, чем серебристые стволы, скользившие мимо, когда он продвигался вперед. Он напрягал зрение, всматриваясь в каждый просвет, пока у него не зарябило в глазах от бесконечного чередования зеленого и серого. Иногда шорох впереди него прекращался, и темно-зеленые пятна останавливались. Тогда он различал за шумом крови в ушах доносившиеся издали «понг-понг-понг» батареи, и трепет леса, звеневшего точно под градом, когда мимо проносилась тяжелая граната, задевая верхушки деревьев, чтобы разразиться глухим грохотом где-то за милю.
Крисфилд весь вымок от пота, но не чувствовал ни рук, ни ног: вся жизнь его в эту минуту сосредоточивалась в глазах, в ушах и в сознании того, что у него в руках винтовка. Он то и дело прицеливался мысленно в какую-то серую, движущуюся точку и стрелял в нее. Его указательный палец сам собой тянулся к курку.
– Нужно будет как следует прицелиться, – говорил он себе.
Он представлял, как из-за ствола деревьев появляется серый комок; резкий выстрел винтовки – и серый комок валится на прошлогодние листья.
Ветка сорвала с головы Крисфилда шлем; он покатился к его ногам и ударился со слабым металлическим звуком о корни дерева.
Крисфилд замер от охватившего его внезапно ужаса. Сердце его, казалось, перекатывалось в груди с одной стороны на другую. Минуту он простоял неподвижно, точно парализованный, потом нагнулся и поднял шлем. Во рту у него был странный привкус крови.
– Ну и рассчитаюсь же я с ними за это, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы.
Пальцы его все еще дрожали после того, как он поднял шлем. Он снова тщательно надвинул его, укрепив ремешками под подбородком.
Его охватила бешеная ярость.
Темно-оливковые пятна впереди снова двинулись дальше. Он пошел за ними, нетерпеливо поглядывая вправо и влево и моля Бога что-нибудь увидеть. По всем направлениям тянулись серебристые стволы берез с яркими, зелеными пятнами на одной стороне. При каждом шаге красноватые прошлогодние листья громко и неистово шуршали под ногами.
Почти за полем его зрения среди движущихся стволов деревьев он заметил какое-то бревно. Нет, это было не бревно, а куча серо-зеленой материи. Не задумываясь Крисфилд подошел к ней. Серебристые стволы берез окружали его, махая сучковатыми руками. Это был немец, растянувшийся во весь рост на листьях.
Крисфилд почувствовал бешеную радость; кровь злобно застучала в его жилах.
Он видел пуговицы на спине длинной шинели немца и красный околыш его фуражки.
Крисфилд ткнул немца ногой. Сквозь кожу своего сапога он чувствовал под носком его ребра. Он несколько раз лягнул его изо всех сил. Немец тяжело перевернулся. У него не было лица. Крисфилд почувствовал, как ненависть в нем внезапно иссякла. На месте лица была губчатая маска чего-то багрового, желтого, красного, половина которой прилипла к красноватым листьям, когда тело перевернулось. Большие мухи с яркими блестящими тельцами кружились над ним. В загорелой, запачканной длинной руке был револьвер.
Крисфилд почувствовал, что у него холодеет спина; немец застрелился сам.
Он вдруг бросился, тяжело дыша, бежать, чтобы догнать остальную часть отряда разведчиков. Молчаливые березы плясали вокруг него, покачивая над его головой узловатые сучья. Немец застрелился! Вот почему у него не было лица.
Крисфилд присоединился в хвосте к остальным. Капрал поджидал его.
– Заметил ты что-нибудь? – спросил он.
– Ни черта, – пробормотал Крисфилд почти неслышно.
Капрал пошел вперед – к голове отряда. Крисфилд был снова один. Листья неистово громко шуршали под ногами.
III
Глаза Крисфилда были устремлены на верхушки орешников, четко выделявшиеся, точно выгравированные, на ясном бескрасочном небе и опушенные золотой бахромой там, где в них ударяло солнце. Он стоял, застывший и неподвижный, вытянувшись во фронт. Он чувствовал острую боль в левой лодыжке, которая, казалось, распухла настолько, что могла прорвать сапог. Позади себя и рядом он ощущал присутствие других людей. Казалось, будто эта оцепеневшая темно-оливковая линия людей, которая стояла, вытянувшись во фронт, без конца ожидая, чтобы кто-нибудь освободил ее из этого стоячего паралича, тянется вокруг всего мира. Он опустил глаза на примятую траву поля, где был выстроен полк. Где-то позади себя он слышал звяканье шпор на офицерских каблуках. Затем на дороге раздался шум автомобиля, шаги, идущие вдоль линии солдат, и несколько офицеров торопливо прошли мимо деловитой походкой, как будто они всю жизнь не делали ничего другого. Крисфилд различил орлов на обтянутых плечах цвета хаки, потом одиночную звезду и двойную звезду, над которой торчало красное ухо и клок седых волос. Генерал прошел слишком быстро, чтобы он мог разглядеть его лицо. Крисфилд слегка выругался про себя, потому что лодыжка причиняла ему сильную боль. Глаза его снова устремились на бахрому деревьев, выделявшуюся на ясном небе. Так вот что он получил за эти недели, проведенные в окопах; за то, что он столько раз растягивался в грязи на животе; за пули, которые он выпустил в неизвестность – по серым пятнам, двигавшимся в серой грязи. Что-то ползло у него по спине. Он не мог разобрать, вошь это или ему только кажется. Раздалась команда. Автоматически он изменил свое положение. Где-то далеко вдоль длинных темных рядов шагал мале