приведут себя в то счастливое состояние, в коем процветают добронравные и благополучные семейства». Император, искренне возмущенный демагогией крепостника, решился лишь вычеркнуть слова «на обоюдной пользе основанная». А сам Шишков впоследствии с сожалением писал, что у Александра I сложилось «несчастное предубеждение против крепостного в России права, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка». За Шишковым стояли десятки тысяч помещиков-душевладельцев, вполне довольных существующим «устройством и порядком».
Между тем экономическое положение страны после войны ухудшилось. Случаи произвола и жестокости помещиков переполняли чашу терпения крепостных, огромное число крестьян бежало от своих помещиков, превращаясь то в бродяг, то в разбойников; многие купцы обанкротились, фабрики вконец разорились. Купечество было разорено «подрядами, затяжкою в уплате денег казною, учетами и несправедливыми прижимками… Торговля уменьшилась на треть и перешла по большей части в руки иностранцев». «Ябедничество плодило дела, и масса народа, часто без вины, томилась многие годы в ужасных тюрьмах», которые «были в самом плохом состоянии и содействовали разврату, а не исправлению нравственности»; духовенство было «грубо, необразованно и развратно»; лихоимство судебных чиновников «дошло до неслыханной степени бесстыдства. Писаря заводили лошадей, повытчики получали деревни… Прибыльные места продавались по таксе и были обложены оброком». По выражению современника, «у нас нет закона, нет денег, нет торговли; у нас внутренние враги терзают государство; у нас тяжкие налоги и повсеместная бедность».
В то же время, писал император в своем указе от 2 января 1819 г. военному генерал-губернатору Петербурга графу С.К. Вязмитинову, «я узнаю, что полиция во время моих путешествий через места их ведомства воспрещает подавание прошений ко мне в собственные руки». После дозволения подачи прошений Александр I «отовсюду слышал ропот на правительство и правителей, им поставленных». Вероятно, он лично был добр и справедлив. В сентябре 1819 г. император отменил решение Новгородской уголовной палаты о судьбе 114 крестьян, повелев их освободить, а Новгородскую уголовную палату «за неправильное рассматривание сего дела оштрафовать чувствительною пенею в пользу человеколюбивых заведений». Но это было лишь одно из сотен дел, дошедших до суда, ведь большинство не доходило.
Император вознамерился начать «революцию сверху» с иного конца и постепенно. В ноябре 1815 г. он утвердил конституцию Царства Польского, видя это началом реформы политического строя во всей Российской империи. Тем не менее это не помешало министру народного просвещения графу А.К. Разумовскому сделать выговор попечителю Петербургского учебного округа графу С.С. Уварову за пропуск цензурой публикации в частном издании «Сын Отечества» информации о «польских делах».
В речи перед открытием первого польского сейма в марте 1818 г. им было публично на французском языке заявлено о намерении распространить действие «законно-свободных» (конституционных) учреждений на все население империи. Речь императора, спешно переведенная на русский язык, поразила современников, особенно слова, обращенные к полякам: «Таким образом, вы мне подали средство явить моему отечеству то, что я уже с давних лет ему приуготовляю и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости».
Идеи свободы, любви к Отечеству, гражданских обязанностей и достоинства человека, широко понимаемые, укоренились в мировосприятии части русского дворянства. Близкий к царской семье В.А. Жуковский писал в 1816 г. в стихотворении на годовщину отречения Наполеона:
И все, что рушил он, природа
Своей красою облекла,
И по следам его свобода
С дарами жизни притекла.
Флигель-адъютант государя П.Д. Киселев в августе 1816 г. лично передал ему свою записку «О постепенном уничтожении рабства в России». «Гражданская свобода есть основание народного благосостояния, – писал Киселев. – Истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснять здесь, сколько желательно бы было распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишенных оной. Сие тем более почитаю нужным, что успехи просвещения и политическое сближение наше с Европою, усиливая час от часу более брожение умов, указывают правительству необходимость предупредить те могущие последовать требования, которым отказать будет уже трудно или невозможно; кровью обагренная революция французская в том свидетельствует». В сжатых словах записки будущего государственного деятеля России содержалась формула упреждающих реформ, вполне понятная и самому императору.
Итак, впервые в истории нашего Отечества высшая власть определенно, хотя и осторожно заявила о готовности самоограничения ради расширения прав всего населения.
Помимо изумления в обществе укрепилось и недоверие к намерениям императора, что ощутимо по письмам современников. Генерал А.П. Ермолов: «Я очень верю, что при моей жизни не последует никакой перемены…» Генерал А.А. Закревский: «Речь государя, на сейме говоренная, прекрасная, но последствия для России могут быть ужаснейшие…» Граф Ф.В. Ростопчин: «Все это кончится смещением дюжины главных болтунов… Под конституцией разумеют освобождение крестьян, которое противоречит желанию дворянства…» Некий В.С. Попов отправил письмо самому государю: «В России не созрели еще умы к восприятию лестного, но и опасного дара вольности: умствования о ней воспалительны, а следствия злоупотребления ею могут быть ужасны». Находившийся в полуссылке в должности пензенского губернатора Сперанский писал, что помещики «ничего в этой речи не видят, как свободу крестьян», и оттого «страх теперь везде разливается» от возникшего в «черном народе» мнения, будто царь уже даровал свободу «и что одни только помещики не допускают или таят ее провозглашение. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно…».
Немалая часть русского дворянского общества, возбужденная революционными событиями в Европе, когда троны шатались и рушились, ожидала перемен и в родном Отечестве.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
В те же дни Александр поручил разработку конституции для России группе чиновников под руководством Новосильцева, при этом широко использовались польская конституция и «проект Сперанского». Работа шла в условиях строжайшей тайны, и даже младший брат императора великий князь Константин не был извещен об этом. Текст был готов к осени 1820 г. и даже написан высочайший манифест о введении ее в действие. «Безусловно, – пишет С.В. Мироненко, – это была самая консервативная конституция тогдашнего мира, но все-таки это была конституция… Оставалось только подписать документ и поставить дату. Но этого так никогда и не произошло».
«Польский эксперимент» остался локальным, равно как и освобождение в мае 1816 г. помещичьих крестьян в Прибалтике (Эстляндии), получивших личную свободу, но без земли.
Правда, по указанию императора в 1818 г. был создан секретный комитет под председательством министра финансов Д.А. Гурьева для разработки плана крестьянской реформы в России. Автор первого проекта адмирал Н.С. Мордвинов находил возможным выкуп личной свободы крестьян и только. По проекту генерала А.А. Аракчеева, правительство покупает постепенно крестьян с землею у помещиков, а затем выпускает на волю с землею по две десятины на душу. Позднее другой министр финансов Е.Ф. Канкрин предлагал неспешно выкупать крестьянскую землю у помещиков в течение 60 лет. Д.А. Гурьев в 1824 г., уже будучи в отставке, по указанию императора подготовил проект реформы, предусматривающий переход государственных крестьян от общинной формы землепользования к потомственно-семейной (частной).
Названные реальные действия власти и разрабатываемые ею втайне проекты свидетельствуют о понимании властью важности и потенциальной опасности назревающего кризиса, о поисках властью выхода из кризиса. К более решительным действиям оказались не готовы ни царь, ни дворянство, ни народ, тем более что и самый кризис еще не обрел катастрофических масштабов. Все названные (и неназванные) планы крестьянской реформы были использованы спустя почти полвека при проведении Великих реформ племянником Александра I.
Император и противники реформ
После Отечественной войны 1812 г. не только внутренняя, но и внешняя политика Александра I приобрела явно консервативно-охранительный характер. Это произошло отчасти из-за сильного давления на императора. У Александра I, как и у всякого реформатора, были противники в правящем слое и даже среди его близкого окружения. Это его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна, писатель Н.М. Карамзин.
Карамзин, ставший одним из идеологов охранительного консерватизма, в представленной царю в 1811 г. «Записке о древней и новой России» осуждает преобразования Петра I, захотевшего «сделать Россию Голландией», т. е. отказаться от традиции. По мнению историка, именно «дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости». «Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительнее менее нового, а новому добру как-то не верится, – рассуждает историк. – Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно». Что же до современности, прямо писал Карамзин, «одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя его любовь к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи и коих благотворность остается доселе сомнительной», хотя «все намерения Александровы клонятся к общему благу».