И все же главным побудительным толчком к их проведению стало поражение России в Крымской войне 1853–1856 гг.
Всевластие чиновника
За сто лет после административной реформы Петра I в России сложился и укрепился бюрократический строй. Государственная власть осуществлялась через чиновников, каждый из которых был подконтролен своему начальнику, в конечном счете – царю. Постепенно и незаметно бюрократы – чиновники различных ведомств – стали не просто управленческим аппаратом государя, но – попутно – отстаивали и свои собственные интересы. Они уже пренебрегали сутью дела ради его формы, а чаще – ради корысти.
Недаром в русском народе ходили пословицы «Законы святы, да законники супостаты», «Не бойся закона, бойся законника», «Не вяжись с казною – не пойдешь с сумою», «Кто законы пишет, тот их и ломает», «Закон что дышло: куда повернул, туда и вышло». И все это знали. Знал и государь.
В 1830 г. в Государственном совете обсуждали вопрос о наказании чиновников за упущения по службе. Совет высказался против замены денежных штрафов арестами, но император Николай Павлович с этим мнением не согласился, указав, что «взыскивать пеню есть только побуждать их к несправедливому любостяжанию, ибо, у кого нет почти, чем жить, с того взыскивать нечего… Пеня денежная есть вещь не только невозможная, но, смело сказать можно, пагубная, есть побуждение ко взяткам и другим злоупотреблениям; воздухом жить нельзя, а у того, кто 150 рублей получает в год, имеет жену и детей, вычесть треть жалованья есть вещь несбыточная и противная здравому рассудку». Действительно, арест оказывался для чиновника наказанием более жестоким по форме, но более мягким по сути.
Николай Павлович искренно любил армию и столь же искренно полагал, что армейский порядок есть наилучший способ устроения всей жизни вообще. Он любил военную форму и сам определял цвет обшлагов, расположение шитья, пуговиц и кантов по воротнику, обшлагам и карманам как у военных чинов, так и у государственных служащих.
Происходила военизация государственного аппарата. Даже на должность обер-прокурора Святейшего Синода, ведавшего делами Русской церкви, император предпочитал ставить военных. Так, почти двадцать лет, с 1836 по 1855 г., обер-прокурором был полковник, затем генерал-майор Н.А. Протасов. К концу николаевского царствования из 53 губерний России во главе 41 губернии стояли военные губернаторы. «Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, – говорил Николай Павлович, – так как каждый служит».
В 1850 г. император приказал начальнику штаба корпуса жандармов генералу Л.В. Дубельту посадить в Петропавловскую крепость одного еврея, вина которого еще не была доказана. Генерал осмелился возразить: «Дайте время, государь, мы рассмотрим дело подробно. Ежели он окажется невинным, чем вы искупите его заключение?» Николай Павлович, помолчав несколько, сказал: «Нет. Посади его в крепость». Приказание было исполнено, но спустя четыре месяца обнаружилась, по словам Дубельта, «совершенная невинность несчастного еврея». «Ты был прав, – сказал император Дубельту. – Теперь скажи, чем я могу вознаградить его невинное заключение?» – «Деньгами». Император приказал выдать невинному четыре тысячи рублей.
Николай Павлович пытался входить во все дела. Ежедневно он посещал больницы, воинские части, гимназии; он прочитывал горы документов – донесения губернаторов, министров, послов, рапорты из армейских и гвардейских полков, из III Отделения, выдержки из перлюстрированных писем; он объездил всю страну, точнее – до Урала, часто ездил в Европу. Он принял на себя руководство внешней политикой империи, сделав министра иностранных дел К. Нессельроде исполнителем своих решений; точно так же он лично руководил всеми военными делами империи, превратив военного министра князя В.А. Долгорукова в своего писаря… Но уже вследствие одной обширности страны и разнообразия условий жизни Российской империи такая задача являлась химерой. При кажущейся полноте его власти государь оказывался беспомощным перед самоуправством чиновников. Известно, как однажды не было исполнено высочайшее повеление императора, несмотря на 23 подтверждения!
Генерал Л.В. Дубельт записал в дневник 25 ноября 1852 г.: «Недостатку у графа Клейнмихеля 14 миллионов, но он не смеет о том доложить государю». Весь Петербург знал, что почтенный граф Петр Андреевич Клейнмихель, главноуправляющий путями сообщений, ведавший ремонтом царских дворцов, крупно наживался, не платил миллионные суммы подрядчикам, но все молчали – он считался царским другом… В том же году прогремела афера тайного советника А.Г. Политковского, растратившего миллионный капитал Инвалидного фонда при попустительстве нескольких генералов и адмиралов. Николай Павлович приказал провести строгое расследование, но наказание было мягким.
Чиновники, и крупные и мелкие, об одном умалчивали, другое недоговаривали, о третьем говорили совсем обратное действительности, и ему приходилось верить, ведь все они превозносили ум, проницательность, мудрость, предусмотрительность, справедливость, великодушие, твердость императора. В это хотелось верить… и верилось.
«Я хотел революции в России…»
Известный в Европе русский революционер Михаил Александрович Бакунин (1814–1876) решением Сената в 1844 г. был заочно приговорен к лишению дворянских прав и ссылке в Сибирь на каторжные работы. Будучи деятельной натурой, он не изменил своим убеждениям и в Европе. В 1842 г. в Германии он публикует под псевдонимом статью с призывом «полного уничтожения существующего политического и социального строя», заканчивая ее ставшей знаменитой фразой: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». Высланный из Франции в 1848 г., бывший руководителем восстания в Праге в 1848 г. и восстания в Дрездене в 1849 г., Бакунин в апреле 1850 г. был приговорен судом Саксонии к смертной казни, замененной пожизненным заключением, в мае 1851 г. был выдан Австро-Венгрии и военным судом вторично приговорен к смертной казни, также замененной пожизненным заключением. Вслед за этим австрийские власти выдали Бакунина России, и он был заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.
Император Николай Павлович, серьезно воспринявший угрозу европейских революций 1848 г. для России, предложил Бакунину рассказать об этих революциях и о всех своих прегрешениях «откровенно и чистосердечно». Царь вновь, спустя четверть века после декабрьского мятежа, пытался понять причины массового недовольства властью и побуждения русских дворян к борьбе против власти.
И Бакунин написал «Исповедь», автобиографический трактат, наполненный мелкими деталями и крупными умолчаниями. Этот документ был опубликован полностью в 1935 г. Советский историк Ю.М. Стеклов писал, что Бакунин рассчитывал своей мнимой «откровенностью» «одурачить Николая I и добиться ссылки в Сибирь, откуда думал бежать за границу для продолжения революционной деятельности». Это ему в конечном итоге удалось. После письма к Александру II в 1857 г. Бакунин был отправлен на поселение в Сибирь, откуда в 1861 г. бежал через Японию и США в Лондон. Он сотрудничал в «Колоколе», наладил связи с революционной организацией «Земля и воля» и тайной организацией С.Г. Нечаева «Народная расправа», жил в Италии и Швейцарии, разрабатывая идеи анархического социализма, участвовал в восстаниях анархистов во Франции в 1870 г. и Италии в 1874 г. Созданный им европейский «Альянс социальных революционеров» руководствовался следующей бакунинской тактикой: «Толпа шумит, а невидимо ведут ее предприимчивые люди, намечающие пути и цели в тайных заседаниях».
Но все же «Исповедь» стала уникальной возможностью для революционера сказать о том, что он думает и чувствует, лично царю. Там ощутимо не только лукавство, но и неподдельная искренность. Сам Николай Павлович внимательно прочитал представленную ему писарскую копию, отчеркивая на полях важные, по его мнению, моменты и делая иные пометы. «Стоит тебе прочесть, весьма любопытно и поучительно», – написал он наследнику, будущему Царю-Освободителю.
«Я хотел революции в России», – откровенно писал Бакунин. – Когда обойдешь мир, везде найдешь много зла, притеснений, неправды, а в России, может быть, более, чем в других государствах. Не оттого, чтоб в России люди были хуже, чем в Западной Европе; напротив, я думаю, что русский человек лучше, добрее, шире душою, чем западный; но на Западе против зла есть лекарства: публичность, общественное мнение, наконец, свобода, облагораживающая и возвышающая всякого человека. Это лекарство не существует в России… В России главный двигатель – страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души. Трудно и тяжело жить в России человеку, любящему правду, человеку, любящему ближнего, уважающему равно во всех людях достоинство и независимость бессмертной души… Русская жизнь есть цепь взаимных притеснении: высший гнетет низшего… Хуже же всех приходится простому народу, бедному русскому мужику, который, находясь на самом низу общественной лестницы, уж никого притеснять не может и должен терпеть притеснения от всех…
Везде воруют и берут взятки и за деньги творят неправду! – и во Франции, и в Англии, и в честной Германии, в России же, я думаю, более, чем в других государствах. На Западе публичный вор редко скрывается… В России же иногда и все знают о воре, о притеснителе, о творящем неправду за деньги, все знают, но все же и молчат, потому что боятся, и само начальство молчит, зная и за собою грехи, и все заботятся только об одном: чтобы не узнали министр да царь. А до царя далеко, государь, так же как и до Бога высоко!..
Один страх недействителен. Против такого зла необходимы другие лекарства: благородство чувств, самостоятельность мысли, гордая безбоязненность чистой совести, уважение человеческого достоинства в себе и в других, а наконец, и публичное презрение ко всем бесчестным, бесчеловечным людям, общественный стыд, общественная совесть! Но эти качества, силы цветут только там, где есть для души вольный простор, а не там, где преобладает рабство и страх. Сих добродетелей в России боятся не потому, чтоб их не любили, но опасаясь, чтобы с ними не завелись и вольные мысли… Я не смею входить в подробности, государь! Смешно и дерзко было бы, если бы я стал говорить Вам о том, что Вы сами в миллион раз лучше знаете, чем я.