Для налаживания лучшей системы снабжения и вооружения армии требовалось широкое развитие промышленности и железных дорог, но где взять денег, инженеров и квалифицированных рабочих?
Для лучшей подготовки в армии личного состава нужно было не только обучить мужиков грамоте, но также дать им права свободной личности, а ведь солдаты из крепостной зависимости от помещика попадали в иную зависимость от командиров – на 25 лет.
Для появления высокопрофессиональных и инициативных командиров следовало изменить систему подготовки офицерских кадров и облегчить выдвижение на офицерские должности лиц недворянского происхождения.
Таким образом, одна только военная реформа невольно тянула за собой «цепь» необходимых преобразований в сферах экономики, образования, социальных отношений, причем ни одно «звено» из этой «цепи» невозможно было выбросить. Главным же «звеном» оказывалось крепостное право. Без решения этого вопроса оказывалось невозможным решение всех остальных.
Молодой государь ранее полагал крепостничество важным элементом государственности. Еще не так давно, в 1846 г., назначенный председателем Секретного комитета по крестьянскому делу великий князь Александр Николаевич подписался под вполне определенным заключением: «Доколе Россия, по непредвиденным судьбам, не утратит своего единства и могущества, дотоле другие державы не могут служить ей примером. Колосс сей требует иного основания и иных понятий о свободе не только крестьян, но и всех состояний. Основанием России было и должно быть самодержавие, без него она не может существовать в настоящем своем величии. Свобода в ней должна состоять в ограждении каждого и лично, и по имуществу от притеснений другого и в повиновении всем законам, исходящим из одного высшего источника». Но изменилось время, изменилось его положение, и теперь ему, самодержцу всероссийскому, требовалось принимать решение о будущих путях развития России.
В дворянском обществе разгорались споры о будущем России, способах преодоления существующего кризиса, путях развития страны. Не стоит недооценивать духовную и интеллектуальную сферу жизни любого общества. Ведь перемены, прежде всего, происходят в умах людей и лишь затем реализуются в новых законах, промышленных проектах и социальных отношениях. В то время русское дворянское общество, единственная реальная сила в стране, оказалось расколотым.
Большинство составляли консерваторы, стремившиеся сохранить весь существующий порядок, уповая, что «на наш век хватит!». Они были противниками любых реформ, тем более противниками освобождения крестьян. Генерал Леонтий Васильевич Дубельт рассуждал следующим образом: «Теперь русскому мужичку, если его никто не подстрекает, бунтовать некогда и незачем. У него своя полоса, оттого есть забота и постоянная надежда, что он не умрет с голоду. У него свой теплый угол, своя семья, своя корова, лошадки, овцы, свой огород, свое хозяйство, и если он не дурак, а между русскими совершенных дураков не много, то он может блаженствовать в своем быту, даже хоть он и помещичий… Не троньте этот народ, оставьте его в патриархальной простоте и во всем природном его величии; а ежели вздумаете прививать к ему западные идеи да начнете мудрить – худо будет!»
Иным было сформировавшееся в Москве течение, позднее получившее название славянофилы. А.С. Хомяков, братья И.В. и П.В. Киреевские, братья К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин, исходя из концепции немецкого философа Фридриха Шеллинга о том, что каждому народу присущи свои особенности, которые он должен развивать, чтобы выполнить свою миссию в мире, пришли к выводу, что Россия и Запад – это два особых мира и закономерности их развития совершенно различны. Особый исторический путь России, и ее место в мире определяют два фактора: существование крестьянской общины и православие. Перемены в России нужны, но они должны опираться на отечественные традиции. Сходные взгляды разделял и М.П. Погодин, который в 1841 г. в своей статье резко противопоставлял мир западный, «переживающий гниение и разложение западноевропейской культуры», и мир русский, «коему следует предостерегаться от всякого общения с больным организмом».
Им противостояли так называемые западники. Один из них, К.Д. Кавелин, утверждал, что Россия шла тем же историческим путем, что и Западная Европа, но отстала от нее и потому должна прибегать к заимствованиям достижений западной культуры как в сфере материально-технической, так и культурной.
Западники, как и славянофилы, были противниками революции и надеялись, что необходимые для страны преобразования, прежде всего – освобождение помещичьих крестьян, – может провести существующая власть в лице государя. Но если К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, С.М. Соловьев, П.В. Анненков и другие считали, что после уничтожения крепостного права в России следует непременно установить конституционный строй с парламентом и политическими партиями, то славянофилы желали прежде всего уничтожения крепостничества.
Еще меньшую по численности группу составляли мыслители революционного толка. Этим мало было освобождения крестьян и конституции, их ослепила своей простотой соблазнительная идея социализма. Александр Иванович Герцен, незаконный сын богатого помещика И.А. Яковлева, еще в студенческие годы увлекся учением французского философа Клода Анри Сен-Симона, проповедовавшего идею прогресса, в ходе которого одна общественная система сменяет другую, и разработавшего концепцию «нового христианства» с главной идеей «всеобщего социального братства». Пылкий по характеру Герцен стал убежденным приверженцем идеи социализма. «В наше время, – писал он, – социализм и коммунизм – предтечи нового мира общественного». Созвучные мысли высказывал и Виссарион Григорьевич Белинский, сын бедного уездного врача, благодаря своему таланту ставший известным литературным критиком. Белинский осуждал и «славянофильскую идеализацию» русской патриархальности и православия, и призывы либералов к заимствованию европейского буржуазного строя. «Идея социализма, – признавался он, – стала для меня идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней».
Молодые и пожилые дворяне, студенты, офицеры, литераторы встречались в гостях и обсуждали положение России. В дворянских гостиных кипели споры. Для всех и каждого становилось необходимым определить свой взгляд, свое отношение к жизни.
Церковь в России, являясь частью русского общества, не вмешивалась в политическую жизнь, но и не могла оставаться равнодушной. Митрополит Московский Филарет с присущей ему мудростью указывал: «Усиленное стремление к преобразованиям, неограниченная, но неопытная свобода слова и гласность произвели столько разнообразных воззрений на предметы, что трудно между ними найти и отделить лучшее и привести разногласие к единству. Было бы осторожно как можно менее колебать, что стоит, чтобы перестроение не обратить в разрушение. Бог да просветит тех, кому суждено из разнообразия мнений извлечь твердую истину».
Множество сложных проблем переплелись в один узел, и вытянуть по отдельности каждую оказывалось почти невозможным. Следовало разрубить весь узел.
Борьба за реформы
В первый же год царствования Александра II в России начинаются перемены, получившие образное название оттепель. Поначалу они так малы и малозначимы, что почти незаметны. Например, было разрешено курение на улицах, чиновникам позволено носить усы, цена заграничного паспорта понижена со 150 до 5 рублей, университетам разрешили принимать ежегодно неограниченное число студентов, а не триста человек, как было установлено ранее. Мелочи, конечно, но то было началом отказа от многих устаревших основ николаевского царствования, а затем и от полицейского характера самого строя.
Много более серьезной переменой стала гласность. 3 декабря 1855 г. был закрыт Высший цензурный комитет. Государь согласился с мнением его председателя барона М.А. Корфа, что полный запрет гласного обсуждения различных вопросов только усиливает сладость «запрещенного плода», ведет к распространению «рукописной литературы, гораздо более опасной, ибо она читается с жадностью и против нее бессильны все полицейские меры».
Впрочем, еще оставалась и цензура, и III Отделение, но что-то такое возникло в воздухе, какая-то непривычная опьяняющая легкость. И уже не за закрытыми дверями, уже не друзья между собою, а в больших гостиных, публично стали обсуждать критическое положение государства, причины поражения в войне, очевидное превосходство западноевропейских стран в промышленности, несправедливость крепостного строя и даже намечать пути выхода из такого затруднительного положения.
Из Лондона раздался голос добровольного изгнанника А.И. Герцена, создавшего Вольную русскую типографию. «Государь! – писал он в одном из выпусков журнала «Колокол». – Дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… Дайте землю крестьянам – она и так им принадлежит. Смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братьев». Литератор Николай Александрович Мельгунов из Москвы призывал к тому же: «Простору нам, простору! Того только и жаждем мы, все мы, от крестьянина до вельможи, как иссохшая земля жаждет живительного дождя. Мы все простираем руки к престолу и молим: простору нам, державный царь! Простор нам нужен, как воздух, как хлеб, как свет Божий! Он нужен для каждого из нас, нужен для России, для ее процветания внутри, для ее ограждения и крепости извне!»
В то же время старый строй жизни и старая система понятий не желали уступать. Показательно, что, когда летом 1856 г. московское купечество устроило в здании Манежа обед в честь возвращавшихся из Крыма полков русской армии, генерал-губернатор Москвы граф А.А. Закревский выгнал из Манежа длиннобородых купцов, а они покорно подчинились.
В то время в обществе с легкой руки московского профессора М.П. Погодина по рукам стали ходить записки как критического содержания, так и предлагающие те или иные преобразования в жизни России. Иные были подписаны, иные нет, но записки читались, обсуждались, переписывались. И постепенно менялись взгляды людей.