Известно, что сами государи деловых бумаг не пишут. И благодарственный рескрипт на имя генерал-адъютанта Назимова составляли в Министерстве внутренних дел. Вот тогда-то, в серые, холодные и дождливые ноябрьские дни, Алексей Ираклиевич Левшин и предпринял один ход, который, говоря словами шахматистов, привел к выигрышу всей партии.
У самого Левшина было сдержанное отношение к крестьянскому делу, в коем он видел лишь одну, хотя и важную, государственную задачу. Иным было отношение у его коллеги, директора хозяйственного департамента министерства Николая Алексеевича Милютина.
Николай Милютин, как и его братья Дмитрий и Владимир, не относились к старым дворянским родам, семья жила небогато. Но Дмитрий и Николай получили хорошее образование, благодаря своим способностям и талантам успешно делали карьеру, в чем отчасти их поддерживал брат матери – граф Павел Дмитриевич Киселев. Но они не только делали карьеру, они служили России и ее народу.
Еще в ранней юности Николай, как-то вернувшись поздно ночью с бала, вдруг поразился вопросом: почему же его крепостной кучер, его человек несколько часов ожидал его в трескучий мороз на улице? Ведь это несправедливо!.. И Николай дал слово: уничтожить крепостное право. Тогда ему было семнадцать лет. Спустя двадцать лет он не изменил своей мечте, но яснее понимал трудность ее воплощения в жизнь.
В семнадцать лет он вступил на бюрократическое поприще. В канцеляриях на него обращали чуть больше внимания из-за влиятельного родства, но выбиться из рядов мелких чиновников больше всего ему помогли выдающиеся дарования, обнаружившиеся довольно скоро. Он стал заметной фигурой в министерстве. В царствование Николая Павловича по его инициативе было проведено исследование городского хозяйства в разных городах империи, и на основании этого Милютин разработал реформу городского самоуправления в Петербурге приблизительно на тех же началах, на которых впоследствии была основана общероссийская Городовая реформа 1870 г. Протекция дяди помогла войти ему в Михайловский дворец, а впоследствии и в Мраморный дворец, и в Зимний. Сказанное там его веское слово, подкрепляемое знанием российского и зарубежного опыта, создало ему большой авторитет. В то же время решительность Николая Алексеевича закрепила за ним репутацию красного, радикала, чуть ли не революционера в столичных кружках «стародуров», как хлестко назвал крепостников князь Петр Долгоруков. Поэтому император Александр II и не внимал советам брата Константина поставить Милютина на пост министра внутренних дел или финансов.
Но именно потому, что Милютин заявил себя эмансипатором, причем его поддерживали не только дядя Киселев, но и великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна, Левшин не без оснований видел в Николае Алексеевиче конкурента в будущей борьбе за пост министра. В жизни нередко случается, что личные мотивы вплетаются в исторические деяния и влияют на них. Так случилось и в данном случае: Левшин поспешил действовать, дабы его не опередил Милютин.
Отзывы комитетов, вопреки уверениям Назимова, оказались уклончивы, неопределительны, в них высказывалось меньше желания приступить к делу, чем ожидал Левшин. Написав проект высочайшего рескрипта, Левшин сообразил, что если бы опубликовать этот документ, то российское дворянство неизбежно восприняло бы его как царское повеление. В документе были указаны основные положения, коими местные комитеты обязаны были руководствоваться в своей деятельности: земля остается собственностью помещиков, но из этой земли крестьяне выкупают свою усадебную собственность и земельный надел для обеспечения своих потребностей. Кроме того, если император одобряет создание дворянских комитетов в трех западных губерниях, то очевиднейшее следует из этого – пора создавать комитеты и в других губерниях…
Растолковав дело Ланскому, Левшин просил министра получить одобрение членов Секретного комитета на публикацию рескрипта, чего сам министр не имел права делать. Опытный царедворец, давно сообразивший, что император твердо намерен уничтожить крепостное право, и потому отбросивший свое давнее обещание князю Орлову, смекнул, что царь его похвалит за инициативу. А уж как провести решение комитета, Ланской знал.
И 23 ноября в конце долгого заседания, когда за окном сгустились сумерки, Сергей Степанович обратился с просьбой о дозволении рассылки царского рескрипта. Время было позднее, старики подустали, да и рескрипт все же царский… Они дозволили, рассудив, что дело движется неспешно, еще пока бумагу напечатают, пока в конверты положат, адреса напишут – неделя и пройдет, а там можно будет и обдумать, в случае чего и отменить решение.
Они не подозревали, что текст рескрипта давно напечатан и конверты готовы. Той же ночью с 23 на 24 ноября документ был отправлен по 75 адресам на имя губернаторов с дополнением министра: «…на случай, если бы дворянство вверенной Вам губернии изъявило подобное желание». Ранним утром на квартиру министра принесли записку от князя Орлова с просьбой остановить рассылку. «Передай, что поздно!» – развел руками Ланской.
Ставший знаменитым рескрипт на имя Назимова оказался началом деятельной подготовки реформы. Его опубликование стало важным рубежом: теперь правительство не могло повернуть дело назад без риска возбудить большие волнения; крестьяне узнали, что дело их освобождения есть лишь вопрос времени; помещики разных губерний поняли, что им следует поспешить с выработкой своих мнений, дабы не опоздать.
Спустя 15 дней петербургское дворянство подало прошение о дозволении обсуждать меры по улучшению положения своих мужиков, за ним – нижегородское дворянство, а там и из всех остальных губерний отозвались дворянские собрания. В ответ из столицы последовали высочайшие рескрипты, в основных чертах повторявшие первоначальный текст. Лед тронулся.
Государь понимал сложность дела. Любая революция, даже «революция сверху», таит в себе много опасностей, до поры до времени неведомых, ход ее не всегда предсказуем. На полях записки министра Ланского, уверявшего, что народ полностью сочувствует намерениям правительства, Александр II написал: «Все это так, пока народ находится в ожидании, но кто может поручиться, что когда новое положение будет приводиться в исполнение и народ увидит, что ожидание его, то есть что свобода по его разумению, не сбылось, не настанет ли для него минута разочарования?… Мы не должны от себя скрывать, что Россия входит в новую, еще небывалую эру, и потому на будущее преступно было бы правительству смотреть, так сказать, сложа руки. Так, мы должны быть готовыми ко всему…»
К ноябрю 1860 г. редакционные комиссии подготовили проекты документов, согласно которым помещичьи крестьяне освобождались от крепостной зависимости и наделялись в их собственность за выкуп усадебной и пахотной землею.
28 января 1861 г. обсуждение проекта о крестьянах прошло на общем собрании Государственного совета. Заседание открыл император Александр II. «Дело об освобождении крестьян, которое поступило на рассмотрение Государственного совета, по важности своей я считаю жизненным для России вопросом, от которого будет зависеть развитие ее силы и могущества, – сказал он. – Я уверен, что вы все, господа, столько же убеждены, как и я, в пользе и необходимости этой меры. У меня есть еще другое убеждение, а именно что откладывать этого дела нельзя; почему я требую от Государственного совета, чтобы оно было им кончено в первую половину февраля и могло быть объявлено к началу полевых работ… Повторяю – и это моя непременная воля, – чтоб дело это теперь же было кончено».
Заседания продолжались две с половиной недели. В эти дни чиновник Министерства внутренних дел М.И. Топильский был послан в Москву с секретной миссией: просить митрополита Московского Филарета (Дроздова) составить текст манифеста, извещающего русский народ о важнейшем событии (вариант, написанный Ю.Ф. Самариным, был отвергнут императором). Московский святитель настроен был скептически к делу эмансипации, предвидя недовольство обеих затронутых ею сторон. Но он согласился, и в несколько дней новый текст был написан.
Освобождение крестьян
Все годы, пока разрабатывалась реформа, крестьяне с необыкновенным терпением выжидали решения своей участи. Противники освобождения не раз указывали Александру Николаевичу на «потенциальную угрозу» со стороны мужиков, предостерегали от возможных волнений и бунтов. Царь отвечал просто: «Не верю этому!» До него доходили сведения о полном спокойствии среди крестьян. В то же время обольщаться этим затишьем было бы опрометчиво.
Вероятно, что сам Царь-Реформатор не сознавал во всем объеме громадность начатого им дела, но революционное значение дела ему было понятно. Ясен был разрыв с социально-экономическими устоями старого общества, хотя перспективы нового строя виделись туманно… И доходили до него резкие разговоры оппозиционного к реформам дворянства. Одним из выразителей таких настроений оставался отставной генерал Л.В. Дубельт. «Пусть Государь не думает, – писал он в дневнике, – что, дав свободу крестьянам, не нужно будет более или менее изменить образ нашего правления. А малейшее изменение сделает в Престоле щели и подкопает его. Тогда и без журналов, и не умея их даже читать, русский народ через полвека провалится в ту же пропасть, в которой теперь барахтаются свободные европейские народы… Наш народ от того умен, что тих, а тих оттого, что не свободен. И если Россия цела, так именно потому, что она не свободна».
Александр Николаевич понимал, что пять лет назад мог бы попробовать сохранить весь николаевский строй, устранив наиболее вопиющие злоупотребления и ужесточив полицейский режим. Так было бы проще и всем понятнее. Но жизнь потребовала перемен, он отозвался на это требование… и теперь сам страшился вызванных им к жизни преобразований.
18 февраля поздним вечером император отправился в Петропавловскую крепость. Александр Николаевич помолился на гробнице своего отца, завещавшего ему дело освобождения.