ь, что тезис о высоких побуждениях ложен, ибо «каждый волен любить или ненавидеть кого ему угодно, но никто не может нарушать чужих прав», что «действия Засулич ведут не к благу общества». «Какое право имела Засулич считать свое собственное решение чем-то вроде приговора суда? – задался резонным вопросом прокурор. – И нужно удивляться, что находятся еще люди, которые предполагают, что при помощи безнравственных средств можно достигнуть нравственных целей».
А речь защитника П.А. Александрова вызвала, напротив, понимание и сочувствие среди слушателей, был даже крик «Браво!». Он изобразил Веру Засулич невинной жертвой царского режима, «случайно» выполнившей поручение Нечаева и за это отсидевшей два года в тюрьме; он причислил ее к новому поколению, испытывающему добрые увлечения, но в силу «живости» пришедшему на ложный путь. Обвиняемая, утверждал защитник, просто мстила за «униженное и оскорбленное человеческое достоинство… Она стреляла, правда, в очень близком расстоянии, но иначе она не могла действовать», почему и «нет основания произведенный ею выстрел определять покушением на убийство», а всего только – нанесением раны. «Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни… Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления…»
И ее оправдали. «Нет, не виновна!» – громко произнес старшина присяжных, и зал взорвался рукоплесканиями и криками «Браво!». Аплодировал даже седовласый министр иностранных дел.
Если бы либералы, наполнявшие зал, хотя на минуту могли бы представить, что сулит им самим такой приговор – всего через 40 лет, когда законная самодержавная власть будет заменена самовластьем революционеров; если бы они всерьез задумались, что понятие «террор» естественно завершает цепочку красивых лозунгов о свободе и справедливости, которыми легко жонглируют те, кто не желает потрудиться для реализации этих лозунгов в реальной жизни; если бы поняли, что оправдание Засулич есть торжество принципа «цель оправдывает средства» и осуждение идущих реформ…
Это осознали немногие. Александр II распорядился немедленно задержать Засулич, но соратники успели спрятать ее, а вскоре переправили за границу. Генерал Трепов сказал посетившему его в день покушения императору: «Государь! Я принял пулю, которая предназначалась вам!» И он был прав.
Так либералы вымостили дорогу для революционеров.
Реформы на окраинах России
Особо следует сказать о коренных реформах, проведенных в царствование Александра II в присоединенных землях Туркестана. Оставляя в стороне политические и дипломатические аспекты восточной политики России, укажем лишь, что там, в ограниченном пространстве и времени, можно увидеть все ту же политику целенаправленных и постепенных преобразований, вполне сообразующихся с уровнем развития местного населения.
Основы российской политики по управлению инонациональными окраинами империи сложились в ходе долголетнего завоевания Кавказа. В начале 1850-х гг. молодой полковник Д.А. Милютин, будущий военный министр, так сформулировал их: «Чтобы горцы терпеливо несли иго русского владычества, одно необходимое условие то, чтобы они был убеждены в неприкосновенности их религии, обычаев и образа жизни… Мы должны всеми силами стараться согласовать наше владычество с интересами самих горцев как материальными, так и нравственными… Горцы должны быть убеждены, что Россия так могущественна и велика, что не имеет никаких притязаний на их ничтожное достояние». После завоевания Туркестана здесь широко использовались идеи, созвучные милютинским: реформирующая Россия активно способствовала экономическому и социальному развитию края в той мере, в какой это было ей выгодно и необходимо, действуя методами, наиболее подходившими к местным условиям.
В 1867–1881 гг., в первые 14 лет существования Туркестанского края, генерал-губернатором там был генерал К.П. фон Кауфман (идейно и лично близкий к Д.А. Милютину). Он в первую очередь устранил явно отжившие нормы местной жизни – рабство, а далее провел по своей инициативе три крупные реформы: аграрную, местного самоуправления и суда, образования. Они были проведены, по существу, в условиях военного управления, не стесненного какими-либо законодательными актами, и стали ярким примером «авторитаризма развития» в XIX в. Положение об управлении краем было принято уже после отставки Кауфмана и в целом санкционировало его мероприятия.
Основную массу населения Туркестанского края составляли сельские жители. В момент присоединения к России большая их часть вела оседло-земледельческий и полукочевой образ жизни, меньшая – кочевой. Приступая к реформам, царская администрация сознавала, что неправильная постановка и разрешение вопроса о земле могут иметь печальные последствия для судьбы новой власти, и поэтому стремилась проводить аграрную политику, рассчитанную на долгий срок.
В 1873 г. Кауфман предложил правительству, чтобы земли, находившиеся в фактическом пользовании оседлого населения, получили статус частновладельческих – с правом наследования и отчуждения, но при сохранении за государством прерогатив верховного собственника. В объяснительной записке к своему проекту генерал-губернатор так обосновывал свое предложение: земельные отношения при их юридическом оформлении должны, с одной стороны, учитывать традиции общества, в котором центральная власть издавна играла важную роль в организации орошаемого земледелия, с другой – не противоречить принципам политической экономии, выработанным на основе европейского опыта, доказавшего высокую эффективность хозяйственной деятельности частных собственников. Проект Кауфмана был утвержден в 1877 г., но его проведение генерал-губернатор начал ранее. В ходе реализации проекта он стал настоящей земельной реформой: всего поземельно-податные комиссии утвердили в частном владении около 2 млн га орошаемых земель. В целом земельные отношения были реформированы таким образом, что окончательно установилось естественно наметившееся уже ранее преобладание мелкого крестьянского хозяйства, не только свободного от каких-либо повинностей и выкупных платежей (столь отягощавших хозяйство крестьян Центральной России), но и облагаемого вдобавок сравнительно низким налогом. Верховенство прав государства на частновладельческую землю было отменено в 1886 г.
Земельная реформа создала благоприятные условия для экономического развития края. Тому способствовали также прекращение войн и набегов кочевников, массовое оседание последних на земле, проведение ирригационных работ в Голодной степи, внедрение в земледелие новых продовольственных и технических культур, ускоренное развитие товарных отраслей сельского хозяйства (хлопководства, шелководства, виноградарства), а также подключение к огромному всероссийскому рынку. И все это происходило при сохранении традиционной хозяйственной структуры. Как писал Кауфман, «строгие, своеобразно исключительные природные требования приучили туземное население к замечательной энергетической хозяйственной деятельности, отчего весь склад народного экономического быта, опирающийся на хорошо организованный общественный труд, в самом основании своем имеет высокое культурное, прогрессивное направление».
Более осторожно Кауфман действовал при проведении реформы местного самоуправления и суда. В программной речи, произнесенной им в Ташкенте в январе 1868 г., он заявил, что население само должно выбирать своих ближайших начальников, если этим займется русская администрация, то она неизбежно будет совершать ошибки. Что касается сохранения народного суда (в кочевых районах – по адату, племенному праву, в земледельческих – по шариату, мусульманскому праву), то, по словам Кауфмана, он «нужен населению, как согласующийся с его бытом, понятиями и традициями, преждевременная ломка которых может принести более вреда, чем пользы», и потому «должен быть оставлен и на будущее время, с присвоением ему лишь лучшей организации». Разумеется, русские и вообще европейцы не должны были подпадать под его юрисдикцию, зато «туземцы», при согласии обеих тяжущихся сторон, могли обращаться в созданный в Туркестане суд европейского типа.
Сельскому населению действительно было предоставлено право избирать своих аульных и волостных начальников, а также судивших по обычному праву биев и по мусульманскому – казиев. Исключением стал город Ташкент, в котором с 1877 г. существовала городская дума, гласные которой на 2/3 избирались русской частью города, а на 1/3 – азиатской, и аналогично составленная городская управа.
На первый взгляд эти меры означали простое признание правительством старой власти родовых старшин, старост и судей, но теперь это признание было не автоматическим, а через волеизъявление подданных. В сознание людей внедрялась идея выборности должностных лиц, и в кочевых районах это вызвало падение авторитета родовой аристократии. Однако реформа за полтора десятилетия лишь поколебала старую, многовековую систему социальных отношений. По словам российского востоковеда В.В. Бартольда, «ни Кауфману, ни его преемникам не удалось создать такое народное управление, которым бы дорожили сами туземцы».
Новая власть была непосредственно заинтересована в широком развитии системы светского образования для коренного населения. Генерал-губернатор придавал особо важное значение совместному воспитанию русских и «туземных» детей. Объясняя императору во всеподданнейшем отчете смысл своей культурно-образовательной политики, он подчеркивал, что между традиционной мусульманской школой и русской «лежит такая глубокая рознь, что существование одной безусловно подрывается и исключает другую. Будучи религиозною и конфессиональною, а вместе с тем и политическою (ибо эти две стороны в понятиях мусульман неразрывны), школа туземная не должна рассчитывать на сочувствие русской власти. Но столь же очевидно, с другой стороны, что прямое упразднение ее… вызвало бы в отношении к нам ожесточение, тем более справедливое, что упраздненную туземную школу мы не нашлись бы и чем заменить». Предполагалось, что новые потребности общественной и государственной жизни, создавшиеся с приходом русских, будут обесценивать знания, приобретаемые в мектабах и медресе, и значение этих учебных заведений будет падать.