Фактически профессор предлагает приступить к 4-му этапу реформ – переустроению политической системы – с жесткой руководящей ролью власти и с учетом уровня русского народа и образованного общества, оговаривая: «Нет необходимости, чтобы таким органом был непременно парламент, облеченный политическими правами». Пусть это будут выбранные представители земли – народа и общества – для живой связи с правительством.
Предложение Чичериным созыва по одному депутату от дворянства и по два от земства каждой губернии для участия на равных основаниях с членами Государственного совета и министрами в обсуждении будущего развития реформ в России не было принято Победоносцевым. 15 марта 1881 г. он написал в своем ответе: «Получил сегодня Вашу записку и благодарю искренно. Тотчас же прочел. Не стану скрывать свое мнение – оно совсем несходно с Вашим… Я не верю, чтобы из этого вышло то единение, которого Вы желаете, но вижу ясно, что выйдет новое разъединение и новая фальшь». Победоносцев не верил в дворянско-интеллигентскую «говорильню», которой он считал парламент и подобные ему учреждения, и сумел внушить свое убеждение Александру III.
Мощной поддержкой его взглядов стали статьи Михаила Никифоровича Каткова (1818–1887), редактора «Московских Ведомостей». «Предлагают много планов, – писал Катков в статье от 25 апреля 1881 г. – Но есть один царский путь. Это – не путь либерализма или консерватизма, новизны или старины, прогресса или регресса. Это и не путь золотой середины между двумя крайностями. С высоты царского трона открывается стомиллионное царство. Благо этих ста миллионов и есть тот идеал и вместе тот компас, которым определяется и управляется истинный царский путь… Только по недоразумению думают, что монархия и самодержавие исключают «народную свободу»; на самом деле она обеспечивает ее более, чем всякий шаблонный конституционализм. Только Самодержавный Царь мог без всякой революции, одним своим манифестом освободить 20 миллионов рабов, и не только освободить лично, но и наделить их землею. Дело не в словах и букве, а в духе, все оживляющем».
В результате в таком «духе» и появился 29 апреля 1881 г. манифест «О незыблемости самодержавия», вызвавший у одних энтузиазм, у других недоумение. Катков писал 6 мая 1881 г. в «Московских ведомостях»: «Мы будем либеральны в нашем консерватизме и консервативны в нашем либерализме. Туман рассеется, и все оживет вокруг нас; у нас явятся свои понятия для оценки своих дел, мы не будем бессмысленно чураться и стыдиться того, в чем наша сила и наша честь. Став русскими людьми, мы будем умными людьми, а это нам всего нужнее».
А Чичерин писал Победоносцеву из Тамбовской губернии, где было его имение: «В Кирсанове, во время земского собрания, был получен манифест, и все спрашивали: что это значит? Кто посягал на самодержавие? Внутри России об этом нет и вопроса… Когда же я в грустные минуты размышляю о возможных последствиях недавнего переворота, то мне представляются война, банкротство и затем конституция, дарованная совершенно неприготовленному к ней обществу. Дай Бог, чтобы мои предчувствия не сбылись». Увы, предвидение профессора Чичерина оказалось верным: война, разруха и воля вместо свободы ожидали Россию…
Порядок или перемены?
Чичерин видел главной проблемой России нерешенность аграрного вопроса, подступиться к которому безотлагательно могут власть и общество вместе.
Победоносцев же полагал главным вопросом сохранение существующего порядка в стране, благодаря чему впоследствии постепенно само собой произойдет разрешение всех нынешних затруднений.
Из наших дней понятно, что власть избрала неверный ориентир, сделав ставку на стабильность вместо реформ. Объективная и насущнейшая задача – завершение буржуазного переворота в русской деревне – не решалась. Но у власти была своя логика и свои убедительные доводы в ее обоснование.
Правда, в русском обществе отношение к революционерам и к идее революции изменилось. Сын историка С.М. Соловьева Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900), призвав нового царя к милости по отношению к убийцам его отца, тем не менее осудил их действия. В лекции о Великой французской революции он указал на бессилие разума самого по себе, способного «разбить традиционные формы жизни», но бессильного «дать жизни содержание». Если же от революции 1789 г., рассуждал философ, «отнять и теологические принципы и метафизическую идею безусловной личности, остается только зверская природа, действие которой есть насилие». А спустя семнадцать лет он резко назвал событие 1 марта «кровавой игрой незрелых школьников в революцию».
Но вопреки историческому опыту и здравому смыслу другие «школьники» продолжали верить, что «царства всеобщей справедливости» можно достичь путем насилия. В печальную годовщину 1 марта 1887 г. на Невский проспект с бомбами вновь вышли пять студентов Петербургского университета – члены террористической фракции партии «Народная воля». Тут поневоле задумаешься, а ведь прав был Б.Н. Чичерин, в сердцах бросивший: «В русском обществе путная мысль редко находит отголосок, но всякое пустословие встречает отзыв и сочувствие» разного рода Бобчинских и Добчинских. В таких условиях власть была обязана не только прекратить политический террор на улицах городов, но и вытеснить эту идею из умов людей.
Ведь в эпоху Великих реформ было только начаты коренные социально-экономические преобразования, в 1860-1870-х гг. начался процесс формирования новых производительных сил, формировались новые классы и социальные слои, начинавшие сознавать себя в новом качестве и свои особые интересы, для всего общества становились реальными новые цели общественного развития и новые параметры общественной жизни – но все это только начиналось на протяжении жизни одного поколения да еще в масштабах огромного государства… Право, власти стоило «притормозить», завершить третий этап реформ и упрочить основы нового социального строя, что было возможно только при сохранении твердой авторитарной власти, после чего логично было бы переходить к этапу следующему, этапу политических перемен. Это сознавал новый государь: Александр III в письме к Победоносцеву 21 апреля 1881 г., говоря об идее «представительного правительства» (парламента), он отмечал, что «пока я не буду убежден, что для счастья России это необходимо, конечно, этого не будет, я не допущу». И эта логика власти была осознана в русском обществе.
В.С. Соловьев в одной из своих статей, говоря о предметах литературных, тонко и точно назвал суть нового этапа в развитии страны: «В царствование Александра II закончилось внешнее природное образование России, образование ее тела, и начался в муках и болезнях процесс ее духовного рождения». Процесс внутреннего развития, созревания, формирования и осмысления новых начал пошел везде; силы русского общества получили «свободу, возможность и побуждение выйти из той внешней неподвижности, которая обусловливалась крепостным строем», – констатировал философ, называя в качестве характерно черты того времени «духовное брожение». О том же писал и «железный охранитель» империи в конце 1881 г. в проекте объявления амнистии политическим эмигрантам: «Дела так много в России – созидательного, великого дела – для всех и каждого: и когда мы дождемся, что каждый может спокойно посвятить себя своему делу? Я не обманывался, когда говорил, что ныне от государственного человека до последнего гимназиста все заняты толком о политических делах и государственных переменах, сплетнями и слухами смущают душу; главная тому причина – я убежден в том – газеты и журналы наши, и не могу не подивиться слепоте и равнодушию тех государственных людей, которые не хотят признать этого и не решаются принять меры к ограничению печати». Таким образом, и философ, и царедворец признавали позитивное в целом развитие страны в минувшее царствование.
Однако Победоносцев, в отличие от чистого философа призванный к государственному управлению, предложил новому государю сузить рамки общественного развития, в чем его поддержали деятели нового царствования Н.Х. Бунге, Д.М. Сольский, В.К. Плеве, С.Ю. Витте и сам Александр III. Фактически они действовали методами фрагментарных реформ внутри возникших новых структур, адаптируя и укореняя их к условиям российской действительности.
Устойчивое развитие
Невозможно было повернуть вспять крестьянскую реформу, реформа системы необратима. Но взбаламученное море общественной жизни империи было введено в берега. Социально-экономические процессы ускорились и расширились, в то время как модернизацию в тех сферах, которые возможно было контролировать власти, власть «подморозила», по выражению К.Н. Леонтьева.
В экономической жизни усилилась производственная и регулирующая роль государства; в социальной жизни – контроль власти над всеми сословиями, в политической жизни – ограничение всех форм самоуправления, в идейной жизни утверждалось принципиальное отрицание использования западной модели развития для России как нормативной, напротив, власть поддерживала и крестьянскую общинную, и помещичью частную собственность на землю, а также поощряла в гипертрофированной форме национальные начала русской жизни.
«Просвещенный либерал» П.А. Валуев сокрушался лишь о возврате к «дикой, допетровской стихии», «процессу азиатизации». Однако, по сути, Александр III выравнивал крен европеизации во внутренней политике отца, хотя и действовал подчас грубыми методами, используя близких ему по духу людей.
Стала очевидной асинхронность процессов социально-экономического и социально-политического развития в России, и власть констатировала очередность своих задач: политика после экономики. Ведь никаких движений вспять и тем более отказа от перемен в сфере социально-экономической не происходило, полагали министры и сам государь.
Прочно прилипшие к правлению Александра III ярлыки «контр-реформы» и «реакционное» объясняются точкой зрения многих историков, констатировавших «застой» или «прямую и неприкрытую реакцию» в политической жизни страны и не желавших видеть иные стороны жизни Российской империи, иначе говоря, сводящих процесс модернизации общества исключительно к демократизации сферы политической жизни, отделению рел