лад вызвал лишь раздражение кремлевских старцев и был засекречен.
Тем более что после открытия на севере Западной Сибири громадных запасов нефти и газа страна получила мощный источник валютных поступлений, благодаря чему кремлевские правители с удовольствием отложили планы серьезного реформирования экономики. С 1970 по 1980 г. добыча нефти в Западной Сибири выросла с 31 до 312 млн т, добыча газа – с 9,5 млрд до 156 млрд куб. м. Развитием нефтегазового комплекса в Сибири страна также была обязана Косыгину, который сумел сконцентрировать ресурсы на этом проекте и довести его до реализации, хотя благодарности не получил.
«Все это косыгинские выдумки – директивы всякие и прочие, – говорил Брежнев в своем кругу. – Ведь успехи-то есть! Все выросло, все увеличивается, всего больше становится. Чего еще нужно? Зачем ковыряться во всяких «методиках»?!»
Однако после успехов восьмой (косыгинской) пятилетки все следующие пятилетние планы не выполнялись, в 1975 г. две трети министерств не выполнили план. Но дело было не только в объемах производства. 95 % предприятий не выпускали никакой продукции высшего качества. Из-за низкого качества и старомодности пришлось перевести в распродажу на 2 млрд рублей продукции широкого потребления, но она все равно осталась на полках. Все стало дефицитом, и все приходилось доставать, а не покупать. Теневая экономика процветала, некоторые продукты исчезали вовсе. В провинциальных городах на полках продовольственных магазинов было почти пусто, лежали ржавая селедка и консервы «борщ», никаких колбас, ничего мясного, даже в Москве приходилось «доставать» творог и шоколадные конфеты. «Вопрос стоит так, – говорил Брежнев на Декабрьском Пленуме ЦК КПСС в 1973 г. – Либо мы должны выйти к народу и сказать: извините, мол, не получается, либо мобилизовать все силы, кровь из носу, но добиться выполнения плана. Большевики всегда избирали второй путь».
Помимо нефтяного фактора на устойчивость советской системы влиял и внешний фактор. Брежнев давал понять своим западным партнерам, что в СССР идеология – «товар для внутреннего потребления», а во внешней политике он выражает интересы великой державы. Так Брежнев сумел реализовать политику мирного существования, пошел на подписание Хельсинкского соглашения в 1975 г., до 1979 г. поддерживал инерцию «разрядки» в отношениях с США, смягчил остроту конфликта с КНР.
Подлинной «контрреформой» можно назвать принятую в 1977 г. новую конституцию СССР. В «брежневской конституции» законодательно – впервые за годы советской власти – утверждалась роль КПСС как «руководящей и направляющей силы советского общества». Этот акт власти, по существу, не означал ничего действительного, но он формально узаконивал существующие с 1917 г. основы советского строя, а это подтверждало, что правящий класс не желал или не мог изменить строй. Партийные чиновники боролись уже не за идеи, а за свою идеологическую власть и социальные привилегии.
Теоретической новацией и необходимой данью марксизму-ленинизму со стороны Брежнева стало введение новых понятий: «новая историческая общность людей – советский народ» и «развитой социализм», последнее отменяло данное Хрущевым обещание коммунизма к 1980 г.
В общественной жизни быстро размывалось былое единство общества, происходила поляризация различных возрастных и социальных групп по отношению к господствующей идеологии и власти; возрастало стремление к защите прав личности и свободы личной инициативы, свободному выражению мнений; подспудно нарастала активность различных общественных сил, объединенных в критическом отношении к системе.
В политической жизни КПСС окончательно превратилась из политической организации в государственную структуру, во внутренней жизни аппарата которой господствовали цинизм, коррупция и апатия; в начале 1980-х гг. из 17 млн членов партии почти половину составляли лица с высшим образованием, для которых партийный билет становился дополнением к диплому и средством обеспечения карьеры.
В социальной жизни правящий класс партийно-государственной бюрократии дополнился «теневым» слоем богатеев, а главной проблемой для народа стала проблема дефицита потребительских товаров и продовольствия. В стране существовала не нормальная торговля, а жесткая система распределения товаров, что породило явление «разных денег»: рядовой гражданин мог купить на них много меньше, чем чиновник, имеющий доступ к специальным «распределителям» или выезжающий за рубеж. Москва обеспечивалась лучше, чем областные центры, а последние – лучше, чем малые населенные пункты. Развивалась «теневая экономика», при которой массы людей стремились не купить, а достать необходимый товар, а лица, причастные к механизму распределения товара, наживались на этом. В хозяйственной жизни это также усиливало криминальные явления. По мнению Р.Г. Пихоя, криминальность «была неотъемлемой чертой способа хозяйствования в условиях тотального «распределения фондов» как способа обеспечения деятельности…».
Очевидными примерами коррупции в высших эшелонах власти стали деятельность первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС С.Ф. Медунова, первых секретарей ЦК КП Узбекистана Ш.Р. Рашидова и ЦК КП Азербайджана Г.А. Алиева. Брежнев закрывал глаза на их самообогащение, ведь они сохраняли ему верность. Единственным случаем снятия чиновника высокого ранга стало смещение в 1974 г. Я.С. Насриддиновой с поста председателя Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Эта дама, будучи членом ЦК КПСС, имея девять орденов и делая архиуспешную карьеру, занималась масштабными аферами с дачами, домами, шубами и машинами, а попутно отменяла за хорошую мзду смертные приговоры. Она набрала взяток на 23 млн рублей. Суда не было, ей дали должность в общественной организации и хорошую пенсию. Но когда глава КГБ СССР Ю.В. Андропов предложил в 1982 г. завести уголовное дело, арестовать Медунова и отдать под суд, Брежнев сказал ему: «Юра, этого делать нельзя. Он руководитель такой большой партийной организации… Переведи его куда-нибудь на первый случай, а там посмотрим, что с ним делать… Заместителем министра, что ли…»
Несмотря на бодрый лозунг о формировании «новой социальной общности – советского народа», у разных народов страны неудержимо усиливался интерес к своим национальным корням, что подчас порождало явления национализма. Экономической подпиткой национализма было централизованное распределение ресурсов из Москвы, что создавало естественное недовольство местных властей. «Но по сути своей это была попытка отыскать некие отличительные от предлагаемых официальной идеологией нравственные ценности, иные жизненные основания, – справедливо пишет Р.Г. Пихоя. – Национальная идея шла рука об руку с признанием ошибочности изменения уклада деревенской жизни… Оппозиционные настроения рядились в историко-культурные одежды».
Таким образом, духовный фактор (разновекторного содержания) действовал в СССР, как и в жизни любого общества. При господстве одной абсолютной истины и одной-единственной власти любая попытка возникновения альтернативы виделась власти опасной. Власть не решалась, подобно Павлу I или турецкому султану Абдул-Гамиду II, запрещать «вредные слова», но упорно боролась против всего потенциально опасного, примерами чего стали в начале 1970-х гг. критика книги О. Сулейменова и статьи М.П. Лобанова, в которых авторы искали положительный опыт в национальной традиции.
Тезисы М.П. Лобанова о том, что «крестьяне – наиболее нравственно самобытный тип», что «вытеснение духовно и культурно самобытной Руси» ведет к ее превращению в некую европеизированную, «по западному образцу буржуазно-безликую», вызвали резкую отповедь со стороны партийного руководства. Заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС А.Н. Яковлев в 1972 г. опубликовал разгромную статью «Против антиисторизма», о которой позднее сам сказал так: «Моя статья… была выдержана в стиле марксистской фразеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной идеи – в острой форме предупреждал общество о нарастающей опасности великодержавного шовинизма, местного национализма и антисемитизма». В том же ключе действовал и Ю.В. Андропов, направивший в марте 1981 г. в Политбюро ЦК КПСС докладную записку о «деятельности антисоветских элементов, прикрываемой идеями русизма», которые, по его утверждению, «прикрываясь демагогическими рассуждениями о защите русской истории и культуры, готовят подрыв коммунистической власти».
Так усилиями партийных функционеров общество отсекалось и от здравого смысла, и от своих традиций, хотя в русской литературе в те годы течение так называемой «деревенской прозы» окрепло, а внимание к ней читателей усилилось. В искривленном и мифологизированном общественном сознании возникали не только чрезмерно идеализированные представления о дореволюционной России, но и искаженные представления об альтернативе советскому строю, например американская модель или насаждаемая извне абсолютизация идеи свободы, прежде всего почему-то свободы выезда из СССР.
Во внешней политике стало видным противоречие между объективно необходимым для государства курсом на сотрудничество со всеми странами и троцкистско-ленинским курсом на поддержку левых радикалов по всему миру и упорное противоборство с империализмом во имя «классовых», а не национальных интересов.
Подавление силой «Пражской весны» в Чехословакии в августе 1968 г. стало свидетельством страха кремлевских правителей даже перед попыткой «реформы внутри системы». Намерения лидеров КПЧ по либерализации и демократизации общественной жизни встретили неоднозначное отношение внутри Политбюро ЦК КПСС, но верх взяли коммунистические ортодоксы. Дальновидный А.А. Громыко так рассудил: «Разгулялась контрреволюция… Но если мы действительно упустим Чехословакию, то соблазн великий для других». Власть действовала с упреждением, ведь в борьбе с инакомыслием в ЧССР укреплялось официальное единомыслие в СССР, и поэтому крах попытки реформ в ЧССР пресек все серьезные реформаторские намерения в СССР.