Во-вторых, допущение властью открытой критики строя (поначалу под видом осуждения «недостатков и извращений») привело к тотальной нигилистической кампании, во главе которой встали громогласные «прорабы перестройки», и с неизбежностью повлекло за собой разрушение системообразующей структуры партия-государство во главе с главным «перестройщиком».
Усиливалось небольшое, но активное радикальное крыло либералов, отвергавших идеи постепенного перехода системы в новое качество путем реформ, идеи конвергенции начал капитализма и социализма, хотя их еще отстаивал их лидер А.Д. Сахаров. В концептуальном сборнике «прорабов перестройки» «Иного не дано» Г.Х. Попов страстно убеждал, что рынок, именно рынок с главенством принципа рыночных отношений, быстро решит все проблемы и что без перехода к полному хозрасчету не ускорить научно-технический прогресс. Среди либералов господствовала нетерпимость к инакомыслию и критике, а также наивная вера в одно чудодейственное средство разрешения кризиса: как Хрущев ненавидел капитализм и верил в кукурузу, так необольшевики, вчерашние партийные и комсомольские функционеры, ненавидели КПСС и верили в рынок.
В-третьих, объективные факторы действовали против движения к «реформе системы» с ее заключительного этапа. Ведь советское общество имело весьма ограниченный опыт общественной жизни и ровно никаких традиций демократической политической жизни, напротив, вековые традиции централизованной власти в царское время и несколько десятилетий советского режима приучили людей к системе: один лидер – одна партия – одна идеология. Обрушившаяся на головы людей идеологическая смута со множеством разнородных и противоречащих идей оставляла один разумный выбор: бороться против старого строя, недостатки которого были всем очевидны. Причем на поверхности общественной жизни, как и в феврале 1917 г., оказалась радикально настроенная демократическая интеллигенция. В столице и многих других городах возникали дискуссионные клубы, в дальнейшем ставшие организационными ячейками по выдвижению и поддержке кандидатов в депутаты, оппозиционных советскому строю, но не имевших конструктивной программы. Все это очень напоминало деятельность якобинских клубов во Франции 1789 г.
Правда, происходили важные изменения в соотношении ценностей: отказ от абсолютизации идей социализма, равнозначность ценностей свободы и порядка, отход от атеизма и воинствующего безбожия (хотя, по данным опросов населения, в 1991 г. 52 % считали себя неверующими; для сравнения: в США таких – 5,5 %).
В-четвертых, внешний фактор в лице стран Запада в отношениях с бурлящим СССР, естественно, преследовал свои собственные интересы, главным из которых было разрушение страшившей их сверхдержавы. Заслуживает внимания вопрос о резком падении – по вероятному соглашению США и Саудовской Аравии – на 69 % мировых цен на нефть в декабре 1985 г., что обострило финансовые трудности СССР. Заинтересованность Запада в некоммунистическом развитии СССР, а также опасение катастрофических последствий распада огромной страны породили с их стороны политику поддержания минимальной жизнеспособности страны и режима и их дрейфа в выгодном для Запада направлении. Западная финансовая и материальная помощь помогла отчасти смягчить остроту нарастающего дефицита товаров.
Этому способствовала предложенная Горбачевым концепция «нового мышления для страны и мира», которая привела к резкому потеплению отношений с Западом, выводу советских войск из Афганистана, распаду «социалистического лагеря» и мирному объединению Германии, нормализации и расширению отношений с КНР.
Показателен диалог М.С. Горбачева и Н.И. Рыжкова на заседании Политбюро ЦК КПСС 27–28 декабря 1988 г. при обсуждении итогов визита Горбачева в США.
Рыжков: «…Здесь есть очень категорические записи, что надо в Международный валютный фонд вступать. У нас недавно принята концепция, где мягче все записано. Постепенность какая-то должна быть… Вступить-то можно, но тогда нужно и себя вывернуть наизнанку… Они нам будут диктовать: как обеспечивать жизненный уровень населения, какие цены поднимать, какие уменьшать…»
Горбачев: «То, что произошло в Нью-Йорке, я вам скажу, это нечто поразительное, небывалое. Как реагировали ньюйоркцы, я об этом хочу рассказать… На десятки километров люди шпалерами… Удивительно товарищи, какая реакция была в народе…»
Эйфория гласности и растущей популярности на Западе закружила голову первому президенту СССР. «Наша новая революция оказалась и на сей раз не только национальной, российской, но и всемирной, – говорил он помощнику Г.Х. Шахназарову. – По крайней мере, положила начало мировой перестройке». Это было справедливо в мировом масштабе, но в Советском Союзе общество ожидало не революции, а реформ.
Сам никак не решаясь на разрыв с системой, МСГ не сознавал, что начатые им реформы внутри системы уже перерастают в реформу системы, так необходимую стране и обществу, но и так опасную при ослаблении власти…
Кто же виноват в том, что Советский Союз дрейфовал без руля? По характеристике МСГ, виноват не реформатор, это советское общество настолько «перезрело и прогнило», что стало «нереформируемым». «Наше общество – самое прогнившее из всех ему подобных, – говорил президент СССР в январе 1990 г. в кругу своих помощников. – Ничего его не спасет, хотя мы сами его начали преобразовывать». Между тем, вспоминал Н.И. Рыжков, он со своими единомышленниками тогда «был настроен на широкое применение у нас модели рыночных отношений с необходимым государственным регулированием и социальной направленностью», чтобы применить «конвергентно позитивные стороны капитализма и социализма». Но «государственники» проиграли в политической игре.
В условиях национального кризиса, лишенный внутренних и внешних опор, под ударами радикальных либералов режим партии-государства быстро слабел. Он потерял доверие народа. Его крушение произошло в августе 1991 г.
М.С. Горбачев в своей попытке осмыслить (и оправдать) свое правление констатировал: к 1985 г. «общество задыхалось в тисках командно-бюрократической системы», «обреченное обслуживать идеологию и нести страшное бремя гонки вооружений», хотя обладало огромным потенциалом. Именно это и побудило его «кардинально все менять». Но… «советскую власть мы менять не собирались, от ее принципиальных основ мы отступать не стали… Инициатором перестройки было руководство партии…»; «… я убежден в исторической правоте демократических реформ, которые были начаты весной 1985 г.», «ликвидирована тоталитарная система, лишавшая страну возможности давно стать благополучной и процветающей».
Таким образом, ставшие еще более актуальными, неотложные правовые и социально-экономические преобразования второго и третьего этапов коренных реформ оставлялись на долю следующей власти.
Август 1991 г.: конец советской модели развития
Август – декабрь 1991 г. стали завершающим этапом существования советской системы, а правление Ельцина, по сути, логичным продолжением правления Горбачева в двух главных его проявлениях: разрушение существующей общественно-политической системы и капитуляция перед Западом.
У новой власти объективно имелись два варианта действий: кардинальное реформирование старой системы для ее конечной трансформации в новое качество или революционный слом системы. Радикальные либералы избрали второй путь.
Приведенный к власти бывший первый секретарь Свердловского обкома КПСС Б.Н. Ельцин сочетал в себе худшие стороны личности своих предшественников в ХХ в.: от Ленина – нетерпимость к противникам, от Сталина – жестокость, от Хрущева – полуобразованность и страсть к разрушению, от Брежнева – любовь к комфорту, от Горбачева – легкомыслие в принятии важных решений. Его двигали, вдохновляли и поддерживали деятели либерально-демократического движения, для которых «идеалом являлся авторитарный либерализм, основанной на союзе правительства и интеллигенции, и они никогда не были столь счастливы, как во время деятельности в качестве доверенных советников королей…» – это писал К. Доусон о французских либералах 1780-х гг.
В течение конца 1991 и в 1992 г. произошел распад СССР на отдельные республики-государства с разрывом существовавшего национально-хозяйственного комплекса, в котором были интегрированы экономики отдельных национальных республик. В воссозданной Российской республике (РФ) прошел целенаправленный демонтаж государственности. Пришедшие к власти необольшевики, почти буквально по заветам Ленина, «ломали старую государственную машину» и рушили хозяйственный механизм, не задумываясь о перспективах. Для них так же, как в октябре 1917 г., интересы народных масс стояли на последнем месте, на первом было сохранение и упрочение своей власти. Это была рукотворная национальная катастрофа.
Удивительным образом похожа вера февральских, октябрьских и августовских революционеров в силу слов. По замечанию итальянского автора А. Рубби, на рубеже 1980-1990-х гг. российские радикал-демократы показали «абсолютную глухоту к увещеваниям действовать постепенно, осмотрительно, тщательно обдумывать каждый шаг, внимательно прислушиваться к общественному мнению». Стоит ли говорить, что они и не вспомнили о способах проведения Великих реформ в России в XIX в., отчего-то уверенные, что переход к демократии и рынку необходимо совершить, по словам Е.Т. Гайдара, «в один прыжок». Б.Н. Ельцин, видимо, искренне убеждал в начале 1992 г. народ России, что «надо потерпеть полгода», а потом «мы снизим цены, потребительский рынок наполнится товарами, произойдет экономическая стабилизация, жизнь людей начнет постепенно улучшаться», «иначе я положу голову на рельсы». Долго потом гудели рельсы по всей стране…
Точно так же главный конструктор «шоковой терапии» Е.Т. Гайдар, занявший осенью 1991 г. посты вице-премьера, министра финансов и министра экономики, легко поверил в самодостаточную силу «рыночной свободы» и главенство сферы обращения, а не производства для формирования национального хозяйства на капиталистических основах. На обвинения депутатов в падении промышленного производства и разгуле спекуляции Гайдар ответил: «А я не считаю увеличение объемов производства главной задачей. Что же касается спекуляций, то это нормальная форма первоначального накопления капитала».