Он пока еще не понимал, что именно она имеет в виду. Может, она навязывала ему свою любовь и заботу? Но не рановато ли? Они вместе всего-то несколько часов. И неизвестно еще, как после ее ухода он почувствует себя. Не пожалеет ли?
Словно предчувствуя это, Галя и сама заговорила об этом, попросила его ни о чем не сожалеть. Она боится этого, она так активно вторглась в его жизнь, так легко рассеяла эту его личную траурно-похоронную мглу, словно точно знала, что поступает правильно и что в создавшемся положении это всем только во благо.
Ночью, протрезвев, она со всей серьезностью призналась ему в том, что любит его, что всегда любила, потому и не подпускала к себе других мужчин. И что бы она ни покупала, платье ли, помаду, все предназначалось только для его глаз. И ее появление в их доме было для нее настоящим праздником, событием.
Герман тоже, проснувшись и увидев рядом с собой голую женщину, поначалу испугался того, что натворил, и, конечно же, успел пожалеть, но потом, решив, что их никто не видел и никто ничего не узнает, начал себя успокаивать. Дошел в своем желании оправдать себя до того, что сравнил близость с чужой женщиной с лекарством. Да, ему на самом деле не помешало бы сейчас выпить какую-нибудь волшебную таблетку, чтобы забыться, расслабиться. Чтобы не сойти с ума от горя, чтобы не видеть перед собой веселую, дачную, с охапкой полевых цветов, смеющуюся и залитую солнцем Алену.
Эти повторяющиеся убийственные кадры его подсознания действовали на него разрушающе! Так ведь и спятить можно. Или получить инфаркт или инсульт. Пусть уж лучше Галя в постели, чем дети останутся сиротами.
— Я не понял… С чего это мне станет легче? — переспросил он, поудобнее ложась на спину и давая возможность Гале уложить свою голову ему на плечо. Вот так же на этом плече лежала не так давно голова его жены. Только запах волос был другой. Совсем другой.
— Уверена, что ты ничего не знаешь о своей жене.
— Похоже, что так, — вздохнул он, вспоминая вчерашний визит женщины по имени Вера, наглой кондитерши. — Вчера приходила одна, Верой зовут. Она ничего не знала про Алену. За маслом пришла.
— Вера? Ах да, Вера! Она торты на заказ печет. Знаю ее.
— Там еще один сверток был, может, мясо… Знаешь, так дико было мне все это видеть: эти свертки, эта женщина, чувствующая себя здесь, в нашей квартире, как у себя дома! Она знала, где кладовка с морозилкой, все знала! Получается, что бывала у нас, Алена ей втайне от меня все это отдавала.
— Продавала, — прочистив горло от хрипа, заметила Галина. — Дешевле, чем в магазине, понятное дело, но все равно неплохо зарабатывала.
— Да откуда такие объемы? Это сколько же надо было излишков заказывать… Не знаю даже, как сказать… Или они там с вашей заведующей детей маргарином кормили?
— Я не знаю точно их схему, но там и с поставщиками все завязано было, как-то хитро все проворачивали. У нее свой человек на складе, это не связано с детским садом.
— Галя… — Герман приподнялся и теперь, опершись на локоть, смотрел ей в глаза, очень близко. — Галя, так может, ее из-за этого масла и убили? Может, она где-то проговорилась или ее кто-то выдал, подставил?
— Не те масштабы, Гера, — усмехнулась Галя и тут же сама себя и опровергла: — Хотя, сам знаешь, иногда можно и за меньшее загреметь, а те, кто ворует миллионами и миллиардами, на свободе остаются.
Галя села, повернувшись к Герману, подтянула колени к груди, обняв их руками, что сделало ее еще более соблазнительной, и спросила:
— Так ты что, на самом деле ничего не знаешь?
— Что именно? Про масло? Нет, ничего не знал, конечно!
— Ты когда-нибудь интересовался, во что одета твоя жена? Какими духами она пользуется? Какую обувь носит? Откуда у нее столько денег?
— Галя… — Герман нахмурился. — Вы, женщины, удивительный народ. Алена умерла, а ты про ее одежду? Да, родители ей помогали, знаю! Но одевается она скромно, не знаю, о чем ты вообще?
— Это так кажется, что она скромно одевается, а у нее только одна блузка кружевная стоит сто семьдесят тысяч рублей! Юбка — где-то восемьдесят тысяч, а туфли… ты не смотри, что без каблуков, они из натуральной кожи, тоже бешеных денег стоят. А сумка? Про нее я вообще молчу. А духи? Просто бомба!
— Это она все на масле делала? — удивился Герман, с трудом припоминая, во что была одета Алена, когда последний раз вышла из дома.
Нет, он не помнил. Всегда, как ему казалось, одно и то же: блузка, юбка, туфли, сумка… Ничего особенного.
— Не на масле, а на кровати, — сказала очень тихо Галя и замолчала, наблюдая за реакцией Германа.
С одной стороны, ей было ужасно стыдно за то, что она выдает мужу тайну его жены, своей близкой подружки. С другой — разве можно упускать такой момент, когда они так близки, в постели, раздетые? И когда, если не сейчас, взять его, забрать со всеми его горестями-печалями и болью, с проблемами и детьми? Она отогреет его, примет детей, наладит быт, сделает их всех счастливыми! По-настоящему, а не как при Алене, которая всю жизнь изменяла ему.
— Говори яснее… Я не понимаю… — Он и на самом деле не понимал.
Перед его глазами вновь возникла Алена, но не в деловом костюме, а в летнем желтом сарафане и снова на фоне дачного пейзажа. Больше того, сюда, в спальню, как ему почудилось, из воспоминаний, из его головы пробился сладкий запах горячего клубничного варенья, того самого, что они варили на даче.
— Она еще со школы встречается с Олегом Равичем, — выпалила Галя и, словно ее прорвало, принялась взахлеб рассказывать Герману все, что было ей известно о любовниках, скрыв только наличие у Алены второго телефона, записанного на гражданку Петрову.
Чтобы как-то оправдать свою подлость, она завершила свой сумбурный рассказ предположением, что это он, Олег Равич, и мог убить Алену — из страха перед тестем.
— Я только потому тебе все и рассказала, — бормотала она, холодея при мысли, что разъяренный Герман сейчас набросится на нее и выбросит с кровати, а потом и из квартиры, чтобы только не видеть ее, раскрывшую ему грандиозное предательство.
Она поспешила закутаться в простыню и зажмурилась.
— Да я знаю про Олега Равича, — напрягая память, проговорил Герман. — Она сама рассказывала мне о нем. Вроде это ее школьный приятель. Поднялся, стал чиновником, помог и ей устроиться в детский сад. Она часто мне про него говорила. Но между ними ничего такого, о чем ты рассказываешь, не было и не могло быть! Это сплетни!
Он на самом деле ей не верит или просто не хочет верить и гонит от себя все то, что может сейчас, в и без того тяжелый момент, убить его? Но как она может доказать ему, что все то правда? Что она на самом деле знает слишком многое? Получается, что она все знала, больше того, помогала любовникам… А может, ну его — не зацикливаться на этой теме, прекратить причинять ему боль? Если он узнает, что она покрывала связь Алены, захочет ли он в дальнейшем видеть ее? И тем более сойтись с ней?
— Думаю, ты прав. Наверное, все это сплетни. Ты же знаешь, мы работаем в бабском коллективе, в змеином царстве. Я жалею, что все это тебе рассказала. Какая же я глупая!
— Я тоже не понял зачем…
— Хотела, чтобы ты меньше страдал. Знаешь, видела как-то одну пьесу. Там про одну вдову, которая сильно убивалась о своем погибшем муже. А когда ей сказали, что он гулял от нее налево и направо, она пришла в себя, успокоилась и даже полюбила другого мужчину. Гера, ты прости меня! Но ты же не поверил? Не поверил, скажи?
— Конечно, не поверил. Алена не такая. И дорогих блузок или сумок у нее нет. Может, они там с заведующей и подворовывали понемногу… Мне ужасно неприятно об этом говорить, но даже эта тема не кажется мне связанной с ее убийством. Я уверен, что Алену убили по ошибке. Может, конечно, она знала о махинациях других людей, того же Равича, к примеру, и поэтому ее… того… Не знаю… Но уж что такого могло произойти, чтобы она стала для кого-то опасным человеком?
— Может, она стала свидетельницей ДТП? — Галина решила кардинально сменить тему.
— Да, может быть. Но мне сейчас важно найти в себе силы просто жить дальше. Жить и воспитывать детей, понимаешь? Не раскисать, одним словом. А мои ближайшие планы — это самое страшное, похороны. Ты же поможешь мне?
— Гера, да, конечно! — И Галина прильнула к нему и обняла. Вот как бы теперь не выпустить его из своих рук, подумалось ей…
Глава 19
Свидетель (подозреваемая).
Вера, сторож
Нина Михайловна пришла ко мне пьяная. Я знала, что она еще в садике, что наверняка работает с документами в своем кабинете.
А она, оказывается, пила. С горя. Ну конечно, такого методиста потеряла! Это я иронизирую, разумеется. Думаю, она даже обрадовалась, что теперь какое-то время будет хозяйничать здесь одна. Пока еще пришлют нового методиста… Но где гарантия, что эта совершенно новая, чужая для нас для всех женщина окажется хорошим человеком? А вот Алена была как раз тем хорошим человеком, которого все любили. Думаю, что и Драконовна наша ее тоже по-своему любила. И ненавидела одновременно.
Заведующая едва стояла на ногах. Я усадила ее на стул. Если бы она была хотя бы немного трезвее, я предложила бы ей выпить за упокой души Алены. Но куда там было еще пить, когда она еле ворочала языком. Но ворочала, а мозг ее, напитанный водкой или коньяком, выдавал очень странную информацию:
— Ты когда, Вера, пойдешь и признаешься в том, что ты сделала?
— Не поняла, Нина Михайловна.
— Да все ты отлично поняла! Это же ты удушила ее. Схватила своими загребущими руками и удушила! И даже знаю, за что! За то, что она помешала тебе тогда, ночью… Думаешь, я не знаю, что ты принимаешь здесь, в детском дошкольном учреждении, генерала?
Хотелось ли мне в тот момент действительно кого-то удушить? Признаюсь: да! Вот ее, пьяненькую, с толстыми, противно шлепающими губами, и хотелось.
Как же я ненавидела ее тогда, ее маленькие глазки за стеклами очков, всегда бледный, словно пластмассовый, острый нос, подбородок с растущими на нем волосками. Думаю, что многие из нашего коллектива хотя бы раз испытывали к нашей заведующей такое вот неприязненное чувство. И мысленно могли поколотить. Неинтересное, некрасивое, бездушное существо команд