– Брось, дети не смеются в таком возрасте, – устало говорила Нора. – Они еще ничего не понимают. Почитай вон ту книжку, там все расписано.
Но Стася смеялась и все понимала. То ли книжка была устаревшая, то ли Стася не такая, как все.
Нора снова осталась одна. Несмотря на то что Дима, как обычно, сутками пропадал на работе, а она занималась Стасей. Девочка весь день крепко спала, открывая глаза, лишь когда хлопала входная дверь и появлялся отец. Дима, возвращаясь домой, целовал сначала Стаську, а только потом жену. И ни разу в жизни он не изменил этой привычке.
Сначала их контакт был бессловесным. И основывался на «гыках» и «агуках». Но как только Стася заговорила, ее невозможно было остановить. Она не могла уснуть, пока не пересказывала отцу все про листики, камушки, мошек в стакане и прочие радости детской жизни. А он не мог уснуть, если ему казалось, что Стасе сегодня взгрустнулось.
Когда Стася, нет, уже не Стася, Настя, конечно же, стала подростком, длинноногой и неуклюжей, как гадкий утенок, Нору почему-то стали раздражать их отношения. Ей всегда хотелось, чтобы девочка выросла похожей на сестру. Чтобы возместила ей потерю. Ведь это не просто девочка, это дочь сумасшедшего видения «о Валентине», как она теперь его называла. Но Стася, внешне походившая на Нору, то есть на обеих Нор сразу, переняла от отца все – манеру говорить, делая длинные многозначительные паузы, смеяться, кашлять, удивляясь, поворачивать голову, как собака, набок. Она, как губка, впитала его мимику, каждый его жест, и когда гостей спрашивали, на кого она больше похожа, все они в один голос, несмотря на Норины синие глаза, Норин удлиненный овал лица, Норин нос, рот, подбородок, все они, не задумываясь ни на минуту, говорили – на отца.
Но самое главное, самое обидное для Норы было то, что она впитала самый его дух: думала, чувствовала, действовала точно так же. Мечта о дочери-наперснице, которой она на заре ее юности поведает романтическую историю юности своей, расскажет о сестре, о своих муках и об искуплении всех своих грехов, умерла, когда Стасе исполнилось тринадцать. В тринадцать это был уже самостоятельный человек. Ее интересовало все на свете. Она занималась плаванием и каждый год сдавала нормы на все более и более высокий разряд. Не дотянув до кандидата в мастера только одной секунды, Стася неожиданно бросила плавание и с тем же рвением принялась за волейбол. В библиотеке она брала книги сразу всех жанров: Флобер и «Советы юным садоводам» интересовали ее одинаково. По телевизору с одинаковым упоением смотрела футбольный матч, детектив и последние новости. Нора порой наблюдала за выражением ее лица, когда кончалась трогательная мелодрама и начинался матч по боксу. Никаких изменений в лице дочери не происходило: тот же живой интерес, что и ко всему на свете.
В сферу ее интересов входили вечера камерного балета и молодежные дискотеки, философские беседы с отцом и трехчасовое щебетание с мальчиками по телефону вовсе ни о чем, Анна Ахматова по утрам и прыганье через скакалочку по вечерам с жеманно хихикающими подругами. Казалось, Стася была всеядна. Однако это только казалось. Она шла по жизни весело и ничего не принимала всерьез. Участвуя во всем – от всего оставалась в стороне. Располагая к себе людей, она никому по-настоящему не отдавала свое сердце. Весь мир делился на две половины: на Стасю с папой и всех остальных. Остальные не допускались в сердце. И Нора не стала исключением…
10(Феликс)
Теперь Феликс стал компаньоном Корнилыча. У него было чему поучиться. Корнилыч дело знал до тонкостей. Главное, Феликс теперь научился навязывать людям свою волю, о чем так давно мечтал. Нужно было правильно пользоваться словами. Говорить односложно. Просто. Чем проще был приказ, тем скорее его выполняли. Теперь его не интересовали спонтанные реакции людей, его интересовало, насколько точно и четко они делают то, что он им приказывает. Его власть над людьми перешла на новый уровень.
Рассказ Корнилыча о встрече с Дмитрием несколько обескуражил его. «Есть такие люди… неподвластные…» Это спутало ему сначала все карты. Но потом он решил: хорошо, можно ведь не бить сразу прямо в сердце, можно отрезать по кусочку. Сначала лишить близких и друзей, потом работы, потом дома, ну и всего остального. А потом контролировать время от времени, не давать покоя, разрушать все, что тот попытается создать. Вот настоящий ад. И все это нужно делать постепенно, не торопясь, чтобы, пока не затянулась старая рана, успеть нанести новую. Заставить жить в постоянной боли потерь и разочарований.
В свободное время Феликс иногда подъезжал к дому Дмитрия, доставал бинокль, рассматривал лица охранников, наблюдал передвижение людей за окнами. Изучал повадки. Хотел нанести удар потяжелее. В один из таких своих приездов он заметил, что у Норы выпирает живот. Мысли закружились в голове вихрем, он рассмеялся от напряжения и прикрыл ладонями глаза. Дикая мысль, конечно. Но что, если все действительно так? Если это его ребенок? Вот потеха! Получается, что он уже нанес удар. И какой! Подарил им девочку. Девочку, которая не доживет до восемнадцати. Какая трагедия для родителей! Этого, конечно, может не быть, но все-таки весело…
Через год он «поймал» Нору, когда она гуляла с коляской по окрестностям. Пока та смотрела неподвижно в одну точку, Феликс подошел и заглянул в коляску. Девочка была очень похожа на Нору. Похожа так, словно об отце речи и не было, словно Нора родила ее без чьей-либо помощи. «Не ты ли, – думал Феликс, – последняя в роду? Если ты, то недолго тебе мучиться на этом
свете. Если только… Где же та добрая фея, что в состоянии разрушить злые чары? Знал бы, перерезал бы этой фее горло…»
Отцовские чувства не проснулись. Девочка казалась почему-то опасной. Как только Феликс склонился над коляской, безмятежно спящий ребенок вылупил глаза и заорал во все горло. Пришлось отойти, Нора-Нина стала тихо вздрагивать, и «удержать» ее становилось все труднее.
Он рассказал о девочке старику. Тот пожал плечами.
– Ты и придумать не мог бы лучшей мести. Чего еще тебе надо? Во-первых, он всю жизнь будет воспитывать чужого ребенка. Во-вторых, через семнадцать лет его ждет большое потрясение. Но поверь мне – это не твоя девочка. Ни одна женщина такого бы не допустила. Так что выбрось из головы и работай, мой мальчик. Кстати, дельце одно дружок подсунул – обхохочешься…
Дельце действительно было из ряда вон выходящим. Не то, что вокзальная обдираловка граждан… «Сделаешь – озолочу, – говорил Феликсу старинный приятель Корнилыча. – Очень прошу, постарайся».
11(Феликс)
Она сидела в прокуренной гримерной перед зеркалом, потная, запахнувшись в толстый вылинявший махровый халат не первой свежести. Сидела, расставив по-мужицки ноги, распластав жирные ляжки на стуле. Медленно снимала толстый слой грима ватным тампоном. Отклеила ресницы, умылась и снова села перед зеркалом, тупо уставившись в одну точку. Волосы склеились от пота и стояли теперь дыбом. Хороша! Знал бы кто, что эта образина и есть Екатерина Буранова – любимица публики, сверхъяркая звезда первой величины.
Двадцать лет назад она стремительно взлетела на вершину музыкального Олимпа. Ее карьера не вызревала на широких просторах необъятной родины: в гастрольных поездках по колхозам, на целину, на БАМ, по грязной российской глубинке. Ей повезло. В мюзик-холле у нее был маленький номер. Всего пять минут. Но тоненькая девочка с печальными серыми глазами и бюстом четвертого размера приглянулась безнадежно стареющему донжуану, отбирающему «музыку» для юбилея одного из высоких партийных чинов.
Катенька отдала ему свою девственность безропотно, по первому же требованию, но он, выпив от волнения больше обычного, так и не смог сделать ее женщиной. Но зато, то ли испытывая чувство вины, то ли чтобы загладить неловкость, сделал знаменитой певицей в самые короткие сроки.
После банкета Катя снялась сразу в трех музыкальных передачах и приняла участие в четырех концертах, посвященных главным праздникам страны: Дню Военно-морского флота, Международному женскому дню, Празднику трудящихся и Дню Победы. Таким образом в кратчайший срок – с февраля по май – она стала любимицей каждого жителя могучей державы.
Быстрая слава не вскружила ей голову. Она долгое время не могла к ней привыкнуть, не верила, что это именно она, Катя, вызывает бурю восторга у зрительного зала. Ей даже казалось, что произошла какая-то ошибка, что эти люди аплодируют так каждому, выходящему на сцену.
Но через пять лет она привыкла, перестала стесняться и убегать со сцены сразу после своего номера. Меньше времени отдавала репетициям и больше проводила за столами, накрытыми в ее честь поклонниками. Благо от них отбоя никогда не было.
В расцвете своей славы она вышла замуж за одного из своих самых настойчивых ухажеров. Но уже через год ей показалось, что она ошиблась, продешевила, могла бы сделать куда более блестящую партию. Она развелась и снова вышла замуж, на этот раз за человека более состоятельного, хотя и более пьющего.
Второй муж оказался чрезвычайно ревнивым и скорым на расправу. Не раз и не два Кате приходилось замазывать гримом синяки перед выходом на сцену. Ее жалели. Особенно мужчины. Каждый говорил: «А вот со мной бы…» С ними она не знала бы горя. Не знала бы побоев и жила бы как у Христа за пазухой. Катя верила. Оставив второго мужа, она решила не устраивать больше громких помолвок и торжественных свадебных церемоний.
Ее третий муж, с которым она предпочла жить в гражданском браке, был страшно недоволен тем, что Катя не желает больше громоздить в паспорте печати. Полтора года он ныл и требовал, чтобы они наконец оформили их отношения по-человечески. Однако вскоре после регистрации Катю ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что у мужа давно уже роман с молоденькой танцовщицей из ее труппы. Катя бросилась к директору, и девушку тут же с позором изгнали. Каково же было ее удивление, когда, вернувшись домой, она застала ту же девушку хлопочущей в кухне, как у себя дома. Муж объяснил, что сегодня подал документы на развод и на раздел имущества. А это