Когда напряжение достигло критической отметки, Людмила собралась и поехала к Феликсу.
Дома у него было как в театре: иконы, кадильницы, свечи, драпировки на стенах. Смешная карикатура на церковь. Плохая декорация. Организация никогда не прибегала к дешевой атрибутике. Для того чтобы завладеть человеческим сознанием, есть масса других методов.
– Чай? Кофе? – спросил Феликс.
– Я принесла свой. Пью только тибетский.
Они сидели перед маленьким круглым столом, вдыхая аромат дымящегося чая. Людмила жадно смотрела на Феликса. Ее нетерпение возрастало с каждой минутой, но он почему-то медлил, рассказывал о доме, о том, как собирался в монастырь в юности.
– Остынет! – Слишком требовательно, может быть, прозвучало это слово, слишком настойчиво.
– Вы пришли по делу?
– Это подождет.
– Отчего же?
– Да пейте же чай, потом поговорим!
Он целую вечность смотрел в чашку, вертел ее в руках и вдруг неожиданно поставил на столик. Людмила скрипнула зубами.
– Это ведь не просто чай?
– Не все ли вам равно?
– Я хочу понять вас без этого. Мне нравится все, что вы делаете, честное слово – нравится, я и так – с вами. Мне не нужен дополнительный стимул для этого, – он кивнул в сторону чашки. – Кстати, что это за вещество?
– Новое синтетическое средство. Изобрели в Канадском отделении. Никакого привыкания, никакого постэффекта. Расширяет границы сознания на время.
– А в это время…
– Можно закладывать программу.
– Здорово. Хотя так я себе приблизительно все и представлял. Можете говорить со мной прямо… без чая. Я ваш. И потом, я столько повидал в жизни, что вы вряд ли меня чем-то удивите.
«Глупенький, – подумала она, – а то я про твое дешевое воровское прошлое не знаю! Знал бы ты, чем занимаются наши люди из окружения президента! Повидал он там что-то! Смешно».
Людмила сделала маленький глоток и принялась медленно раздеваться. Клубный стриптиз по сравнению с тем, как это проделала она, казался жалким. В полумраке комнаты безукоризненные формы ее тела светились, как розовый мрамор. Она протянула руку слегка вперед и позвала:
– Ну же!
Феликс прикрыл глаза, чувствуя, как кровь разгоняется по жилам, но круговорот ее работает вхолостую, не в состоянии возвратить ему утраченную мужскую силу. Он вздохнул и посмотрел на свою гостью. В ее позе слились и мольба, и приказ. Она была и рабыней, и царицей одновременно. И кто знает, не означал бы его отказ немедленной смертной казни?
Он подошел к Людмиле, поднял ее на руки и отнес в соседнюю комнату, опустил на старую медвежью шкуру. Она закрыла глаза и изогнулась ему навстречу. Он сел рядом и, путешествуя ладонями по ее атласной коже, принялся тихо рассказывать старую, глупую историю с Катей Бурановой. Ему приходилось «обслуживать» даму, которая вызывала у него лишь омерзение. Ему приходилось делать себе каждый раз инъекции перед этим, чтобы быть мужчиной. Всего пять уколов, он помнит. А потом никакие уколы больше не помогали. Мужская сила, выплеснутая целиком с нелюбимой женщиной, никогда больше не возвращалась. Ему приходилось избегать женщин…
Людмила вскочила как ошпаренная, закрыла руками грудь. Единственным желанием ее было убраться отсюда поскорее. Она заглянула ему в глаза, потому что еще не верила, не хотела верить, не могла поверить, пребывая в состоянии такого тяжелого опьянения от его ласк. Она заглянула ему в глаза и провалилась в медовый рай удовлетворения всех желаний. Всех на свете желаний.
Через полчаса она, удовлетворенная и успокоенная, закутанная в его теплый махровый халат, лежала с ним рядом на кровати и курила.
– Ты бесценный человек для нас, – говорила она смеясь, – ну и для меня тоже, разумеется. Не буду тебя рекламировать слишком, не то заберут куда-нибудь в Москву или в Нью-Йорк. Ты хочешь в Нью-Йорк?
Она спросила это в шутку, но он почему-то промолчал, задумался.
– Что с тобой?
– Сейчас я бы не отказался оказаться где-нибудь далеко-далеко.
– Почему?
Феликс рассказал ей про свой последний визит в привокзальный дом, про цыганку.
– И ты веришь?
– Это почти совпадает с текстом манускрипта.
– Ах, того самого… Он еще жив у тебя?
– Да. Хочешь посмотреть?
– Нет, подожди. Так у тебя есть дочь?
Феликс снова принялся рассказывать о матери, о Норе, о дочери, так странно появившейся на свет. И главное, о том, как он пытался подойти к ней в парке.
– И только поэтому ты готов бежать на край света?
– Да мне, собственно, ненадолго. Осенью ей исполнится восемнадцать, и все. Полгода осталось.
– Ты сумасшедший. Прощаешь врага своего как добропорядочный христианин, бежишь от сопливой девчонки. Вот что значит – непосвященный.
– О чем ты?
– Перед тем как принять в свою организацию нового члена, мы обязаны начисто вытравить из его головы ту мораль, которой его пичкали с детства. Иначе он не справится с задачей влияния. На все будет смотреть с колокольни церковных догм. Как ты, например. Тебе тоже не мешало бы освоить первую ступень и хорошенько прополоскать мозги. Обязательно отправлю тебя потом на курсы…
– Потом?
– Сначала запустим воинов.
– О чем ты?
– Проверим воинов в деле. Ты поможешь нам, я помогу тебе. Запиши мне, пожалуйста, адресок твоей Норы. Я так понимаю, это самое слабое звено в прочной цепи твоих врагов?
– Что ты собираешься сделать?
– Посмотрим сначала, что там за люди. Но организация борется со своими врагами вплоть до полного их физического уничтожения, запомни.
У Феликса по спине побежали мурашки. Эта женщина была намного сильнее его. То, на что он никак не мог решиться долгие годы, было для нее делом как будто обычным. У нее не было внутренних барьеров. Может быть, действительно старая привычка все мерить поповскими догмами мешает ему?
– Что с тобой? – спросила Людмила надменно. – У тебя похолодели руки. В тебе снова проснулся монах? Поздно, дорогой мой, слишком поздно. Советую тебе придушить этого монаха. Души его и запивай этот процесс моим чаем, хорошо? А потом я отправлю тебя на курсы…
Феликс стал активным членом организации. Он побывал на каких-то процедурах, на лекциях, приправленных, разумеется, чаепитием, занимался с инструктором. Его готовили для работы целый месяц. Инструкции были жесткими, четкими, не допускающими ни импровизации, ни каких-либо отступлений.
Он должен был приехать по указанному адресу, войти в зал по билету, который ему должны были выдать лишь в день операции, занять свое место и ровно через полчаса после начала обратиться к соседу справа с вопросом: «Вы здесь впервые?» Потом воздействовать на него взглядом около минуты, затем подняться и, стараясь не привлекать внимания, выйти из зала.
Из болтовни Людмилы Феликс знал, что ребят, которые окажутся его соседями по залу, готовят на роль воинов. Что это могло означать? Может быть, слово «воин» употреблялось в переносном смысле?
В четверг утром ему привезли три билета в три разных Дома культуры. Один из них был на пятницу, а перерыв между двумя первыми составлял четыре часа. Плотный график.
В первом зале ему показалось, что он попал на богомолье. Несколько молодых людей с безумными глазами, бабки в черных платочках, мужчины среднего возраста с оранжевыми повязками и отмороженными взглядами. Народ жужжал словно улей, яблоку упасть было негде.
В зале соседом Феликса справа оказался молодой человек лет восемнадцати с мутными глазами. Он поворачивал голову то вправо, то влево, но, похоже, ничего происходящего вокруг то ли не видел, то ли не понимал. Свет погас, и на сцене появилась пожилая женщина. Поговорила немного о том, какие недобрые люди попадаются человеку на жизненном пути, о сглазе, о хитрых соперницах, о болезнях, которые наводят на человека темные силы недругов. Потом на сцену к ней повалили люди, она размахивала над ними руками, силясь разогнать злые чары. Бабушка была настолько маленькая, слабенькая и безответная, что у Феликса шевельнулось чувство жалости: кто знает, что этот воин с бессмысленным взглядом способен с ней сотворить. Он посмотрел на часы, до назначенного срока оставалось пять минут.
– Эй, – толкнул он тихонечко парня в бок, – слышишь меня?
Но тот ничего не слышал и ничего не видел. Какой смысл говорить ему что-нибудь? Он ведь ни на что не реагирует! Феликс еще пару раз толкнул его в бок: один раз осторожно, другой – сильно. Но парень, как завороженный, смотрел вперед на сцену и ни на что больше не обращал внимания.
– Вы здесь впервые? – спросил Феликс, когда подошло время, и, пригнувшись, направился к проходу.
Он был совершенно уверен, что ничего не произойдет, но на всякий случай оглянулся на своего соседа. Ему показалось, что лицо парня точно свело судорогой и еще что у него на лице блестят капельки пота.
В последний раз он оглянулся, стоя у входной двери. Место, где только что сидел молодой человек, было пусто. Феликс успел разглядеть, как он медленной, неуверенной походкой движется к сцене.
– Выйти хотели, так выходите, – сказала Феликсу женщина, сидящая у двери.
– Сейчас, сейчас…
– Вам нужно идти. – Женщина настойчиво потянула Феликса за рукав, и он вдруг понял, что не один здесь из организации, что, возможно, в зале сейчас много их народа и все наблюдают друг за другом.
– Извините, – пробормотал он и быстро вышел из зала.
Получая номерок в гардеробе, Феликс прислушивался к шуму, доносящемуся из-за закрытых дверей. А когда уходил, ему почудилось, что за спиной начинается страшный переполох: крики, визг. Феликс на улице сел в автобус, даже не взглянув на его номер.
Второй зал был другим, но и здесь занимались все тем же: говорили о здоровье, делали какие-то бессмысленные движения. Его сосед слева был похож на молодого человека из предыдущего зала как две капли воды: тоже лет восемнадцать, невидящий взгляд. Но мужчина на сцене Феликсу почему-то очень не понравился, не понравилась и молитвенная тишина в зале, и внимание, с которым люди ловили каждое его слово, повторяли каждое движение. Взгляд мужчины скользнул по залу и, как показалось Феликсу, на несколько секунд задержался на его лице. По спине пробежали мурашки. У Феликса возникло ощущение, что мужчина не только разглядел его, но и понял, зачем он зд