Ненависть к блестящему халату и хрустальной пепельнице окончательно перешла на их владельцев. Вот, значит, как вы со мной! Не на ту напали, папочка! Я вам такое устрою!
И устроила. В среду, пообещав Борьке, что на этот раз – наверняка, она спряталась не в ванной комнате, а в родительской спальне. Пока дурак Борька стыл в ожидании женских чудес, Лялька порылась в трюмо и выудила золотую цепочку, серебряный портсигар и браслет из дутого золота – широкий, красивый. Уложив добычу в портфель, предусмотрительно захваченный в комнату, Лялька сделала страшные глаза и выскочила к Борьке: «Твой папа! Я в окно видела!» И он сам выпроводил ее, а вместе с ней и золотишко.
Лялька ликовала полдня. А к вечеру пошла к вокзалу, попытать счастья.
– Дай копейку, девонька, – прошамкал ей беззубый калека с перрона.
Лялька обернулась и тут же прониклась к дядьке доверием. Этот – свой. Пьянь и рвань. Этого можно не бояться.
– Ай, дяденька, – запричитала Лялька. – Мамку в больницу забрали, а папка уже неделю пятнадцать суток высиживает. Денег нету. Как бы мне вещички продать? Помру же с голодухи!
Лицо у калеки слегка вытянулось. Он посмотрел куда-то через зал, словно искал там кого-то глазами. Пожал плечами. Девочка проследила направление его взгляда и… пропала.
Так она попала к Корнилычу. Вдоволь посмеявшись над ее историей, он решил использовать ее чары в своих интересах. Родителям было сказано, что Лялька бросает школу и устраивается на работу. Родители не спросили куда, а только – сколько платят. Вздохнули облегченно. История с кражей у Борьки последствий не имела. Кандидат-биолог приложил все усилия, чтобы удержать бьющуюся в истерике жену от заявлений в милицию. Отпоил валерианкой, объяснил, что давал ключи декану для встречи с юной и очень ветреной особой. Декан обещал компенсировать пропажу.
Лялька принялась за работу с азартом. Любимыми клиентами у нее стали простачки, приехавшие с северными деньгами, дабы быстро и бурно насладиться питерской жизнью. Ее юность и свежесть работали без сбоев. За первые три месяца она принесла Корнилычу столько же, сколько все остальные приживалы вместе взятые. «Смотри, старик, какие потроха!» – частенько говорила она перед тем, как «снять» очередного типа в дубленке и предоставить на растерзание серым крысам.
Разумеется, случалось ей оказывать клиентам и другие услуги. Напоролась однажды на ментов в штатском, пришлось ублажить сразу троих. «Корочки» свои под нос совали, Корнилыч вступиться не решился. И Лялька обслужила – бесплатно и быстро. «Промахнулась, – объяснялась она чуть позже с Корнилычем. – Не я потрошила – меня. Ничего, наверстаем».
Появлялись у нее, конечно, богатенькие клиенты и для души. Когда норму перевыполняла, Корнилыч не возражал, и Лялька укатывала дня на три – в отпуск. Лет за десять перебывала во всех питерских ресторанах, во всех пригородных дешевых гостиницах. Но дальше пригородного захолустья никогда не звали. А ей на юг хотелось, хоть разок… Где там! Держи карман шире!
От беспросветного пьянства красота ее так окончательно и не расцвела, а лет через пять тихо скончалось и то очарование, которое заставляло мужчин смотреть ей вслед. Им на смену пришла зазывная развязность, обещавшая профессионализм и полное отсутствие комплексов. Работа шла ничуть не хуже. Но за десять лет все это ей ох как обрыдло. Однообразие мучило. Стала Лялька чаще сидеть по вечерам с цыганами – вино пить. А потом с «убогими» – портвейн и водку. Каждый вечер встречал ее Корнилыч пьяной в дым, в хлам. Понял – тоскует девка. Какой из нее теперь работник!
Хотел было Корнилыч отвалить ей отступного да домой отправить, но тут подвернулся Феликс. Пусть девчонка порадуется, решил. Таких мужиков она отродясь не цепляла.
В первый день Лялька спьяну не разглядела «сюрприз» Корнилыча. Обматерила, бухнулась спать. А на следующее утро присмотрелась – и даже голова похмельная гудеть перестала. Вот это птичка залетная! Черты лица – как из камня выточены. Породистый, не здешняя шелупонь. Такие на нее и не смотрят обычно. Да и ей к таким подходить боязно – окатят презрением: мол, куда ты, красотка, со свиным рылом да в калашный ряд. А тут – рядом лежит себе на кровати, не храпит, как слон, а дышит тихо, как котенок.
Лялька изменилась в два счета. Состригла завешивающие лицо лохмы, краситься стала поприличней, белье полностью обновила – и постельное, и то, что на теле. Мыло завела душистое, вместо дурных французских духов. А главное – пить бросила, как отрезало.
Он, правда, редко к ней прикасался. Так, если уж очень пристанет. Да и как мужик он был не то чтобы полный ноль, ну так, на одну десятую. Она минут по сорок каждый раз ухлопывала, чтобы в нем хоть что-то зашевелилось. Это Лялька-то, профессионалка, которая любого мужика за пять минут заводила обычно.
Но ее тянуло к нему страшно, люто. Слезами по ночам обливалась Лялька от безысходной своей страсти, лежала с ним, спящим, рядом и утопала в собственных слезах. А утром всю свою нежность нерастраченную пускала на скудное их домашнее хозяйство: чистоту блюла для своего принца, щи варила ему отдельно от общей бурды, всякую вкуснятину покупала в кулинарии.
Он то ли не видел, как она старается, то ли привык к такому и считал нормальным, но ни разу не похвалил. Тогда Лялька захотела ребеночка. Чтобы такой же был, породистый. И глазки – такие же черненькие, и профиль – такой же точеный. И как он ни сопротивлялся безумному ее желанию, все равно она по-своему сделала. Феликс даже Корнилычу жаловался, нес ахинею про проклятия да пророчества, она ничего не поняла, но Корнилыч за Ляльку заступился, сказал, пусть, ее дело. Но Лялька почуяла сговор. И испугалась. Мало ли чего они с ее ребеночком сотворить захотят?
Время шло, Феликс как был к Ляльке замороженным, так и остался. Она хозяйство забросила и плакать по ночам перестала, смирилась с несчастной любовью. Но искра надежды в ней не погасла, а переметнулась к нарождающемуся в ее животе ребеночку. Дважды Лялька ездила домой, оказалось, что отец помер год назад, а мать еле ноги волочит. Стало быть, квартира в ее распоряжении. Захотелось пожить как все. Денег ей Корнилыч обещал достаточно. Проживет.
Она сказала Феликсу все так, как они договорились с Корнилычем. Она сказала, что родился сын. Что умер в больнице. А потом смотрела, как он радовался. Даже приплясывать стал. «Пропади ты пропадом!» – подумала про себя Лялька, решив, что никогда не скажет ему про дочь…
Лялька вернулась домой и на пороге столкнулась с Иркой.
– Ты куда? – прищурилась на нее.
– А ты откуда?
– Не смей…
– Ой, отстань, Бога ради. Иди рот прополощи, а то дышать в квартире уже нечем.
– Ты как с матерью…
– И быстро! – прикрикнула Ирка.
Лялька поплелась на кухню. Дочка выросла решительная и властная. Не дай Бог, сейчас про деньги спросит. Нужно было подготовиться к этому вопросу, чтобы солгать искренне, изобразив полное недоумение.
Ирка при такой матери с детства хорошо знала, где раки зимуют. Но в отсутствие тяжелой отцовской руки выросла человеком независимым и не терпящим посягательств на свою волю. Ей никто был не указ, и она частенько вышвыривала из квартиры мамочкиных сожителей, как только те решали, что пора бы заняться воспитанием «доченьки».
Мать превратилась в развалину до сорока. Выхлопотали ей с Божьей помощью инвалидность. Но платили по инвалидности гроши, поэтому Ирка бросила школу сразу после восьмого класса. Наслушавшись историй о молодости матери, Ирка быстро сообразила, как может девочка с ее внешностью зарабатывать себе на хлеб с толстым слоем масла. Благо внешностью ее природа не обидела, женскими прелестями наградила от души. Соседи говорили, что она похожа на мать как две капли воды. Ирка обижалась. Мать выглядела старой унылой клячей, да и плоской была, как вобла, не Иркины у нее были формы. Но если бы когда-нибудь Лялькиным родителям пришло в голову запечатлеть единственное чадо на фотографии, Ирка бесспорно потеряла бы весь свой гонор: она повторяла мать с макушки до розовых пяточек.
Ирка не стала растрачивать себя на мальчишек с липкими руками. Она открыла газету, пестревшую объявлениями о тайском массаже, саунах с развлечениями и прочих сопутствующих услугах, и позвонила по нескольким телефонам, пытаясь устроиться на работу.
Три конторы оказались захудалыми берлогами, уровня ее собственного жилища, – голые стены, грязное белье, усталые престарелые тетки. А вот четвертая ей приглянулась. Контора располагалась нелегально в стенах плавательного бассейна. Да какого! Блестящий изумрудный кафель, голубая прозрачная вода, тренажеры, сауна и шикарные помещения для приема посетителей в подвале.
И еще приглянулся ей парень, показавший все эти прелести и потребовавший, чтобы и Ирка предъявила свои. Претендентка на вакансию представила товар лицом, и парень, Жорик его звали, не устоял перед дегустацией этого редкостного товара. После, когда они, покуривая, лежали на обитом бархатом диване, он пообещал ей золотые горы и что-то еще по мелочам от себя в придачу.
С начала новой недели Ирку оформили на работу инструктором по плаванию. Ей выдали ярко-красный купальник и заставили собрать непокорные кудри на затылке. Первые три дня пожилая женщина, работающая в раздевалке, повторяла ей часто: «Подбери живот!» Ирка втягивала в себя живот перед зеркалом и сама же собой восхищалась: она была точно тростинка, на которой выросли четыре упругих мяча – два впереди сверху и два сзади внизу. Она легкой походкой перебегала из одного угла бассейна в другой, чтобы напомнить нерадивым пловцам надеть шапочку или сообщить, что оплаченное время их пребывания в голубой воде закончилось. Женщины смотрели ей вслед с ненавистью, мужчины торопились поскорее нырнуть, чтобы остыть.
Заказы посыпались с первых же минут ее пребывания в бассейне. Каждые два часа Ирка бесследно исчезала со своего поста у воды и появлялась всегда ровно через тридцать минут, одаривая пловцов, рыщущих взглядом в поисках ее быстрых ножек, сияющей улыбкой.