Ребята уже готовы были дать стрекача. Но старик схватил геолога за руку:
— Нет, нет, какая милиция!.. Свои люди… Вы же не думайте: не тот телевизор, что кино показывает! «Телевизор» по-нашему — такая сеточка… сеть, метра полтора.
— А, сеть, — геолог сразу остыл.
— Да! Снизу грузик — какой-нибудь металлический прут, а сверху-поплавок, палка орешниковая… И эта сеточка стоит в воде торчком, вертикально, рыба запутывается, поэтому и «телевизором» называем…
Глава 15. Курт
Устроились, называется, на работу… Ребята, повесив носы, молча развернулись и побрели по улице.
Но тут хлопнула дверь дедового дома, оттуда выскочил Вова-Курт, бросился к калитке.
— Ребята, подождите!
Они остановились. Курт, немного косолапя, подбежал к ним. На ходу он дожевывал что-то. Маленький, черноволосый, но такой же, как и дед, быстрый, подвижный. Глубокие хитрые глазки бегают и постоянно мигают. Одним словом, «куцый», «курт»… Кличку эту, сам о том не догадываясь, придумал внуку его дед Макар. Как-то у речки просил ребят: «Приняли бы вы моего Вовку к себе в компанию! А то куцый он какой-то, один и один, никто с ним не хочет дружить». Так и пошло — Курт. В компанию его не приняли. Может, дед им за то и мстит, выдумывает какие-то «телевизоры»?..
— Привет! С тобой, Дмитрок, виделись уже.
Михаль и Чэсь неохотно пожали с ним руки.
— Твоему деду что, делать нечего? — сказал Чэсь. — Кому надо его «телевизор»?
Курт заморгал глазами, оглянулся почему-то на калитку. Геолог стоял и стоял, дымил сигаретой. А дед Макар вернулся снова к машине.
— Ребята, при чем здесь я? — Курт приложил к груди руки. — Я сам только что приехал, вот Дмитрий может подтвердить.
Но вид у него был такой, будто Курт знает не только о злосчастный «телевизор», аи еще кое о чем.
— Уж не твоих рук это дело? — подозрительно вглядываясь в него, спросил Чэсь.
— Какая работа?
— Наплести деду, что мы могли посягнуть на его «телевизор».
— Нужно мне очень, — обиделся Курт. — Говорю же, приехал только.
— Ну, смотри!
— Играй, Вова.
Они снова повернулись, чтобы уходить.
— Эх, вы, — сказал им в спины Курт. — А я хотел… Я, может, работать буду у геологов! Не верите?
Никто не обернулся.
— Вам же разбогатеть надо, — вдруг сказал Курт. — Были бы хорошие, я попросил бы геологов, и вас бы взяли.
Чэсь с Михалем почти споткнулись. Вытаращились на Дмитрока. Надо же, вот так молчун-тихоня! Умудрился разболтать Курту их планы, пока ехал с ним в автобусе!
— Что еще за новости? — прошипел на Дмитрока Чэсь. — А ну, вернемся.
Курту только это и нужно было. Заинтересовал, вернул. Пусть не задаются, теперь вынуждены будут считаться с ним.
— Десять долларов в день обещали, — похвастался Курт и сплюнул под ноги.
Ребята даже остолбенели. Такая цифра заставила их даже забыть измену Дмитрока. Десять долларов в день — это сумма.
— Врешь, — сказал Чэсь.
— Я? Спросите у лысого… ой, я хотел сказать у дяди Жоры… Дядя Жора! — оглянувшись, крикнул он вдруг, — нет выбрасывайте!
Он подбежал к калитке и осторожно принял из рук геолого окурок, затянулся.
— Они не верят, что вы мне по десять долларов в день платить будете.
— Буду, — подтвердил геолог.
— Они сами к вам наниматься пришли, — льстиво заглядывая геологу в темные очки, хихикнул Курт, — да опоздали!
Но геолог вдруг проявил интерес:
— Это правда, ребята? Вы хотите помогать нам?
— Хотели. Какая теперь разница? — сказал Михаль.
— Ну, почему. Может, и вам занятие найдется. Зайдите через неделю, когда у вас каникулы начнутся. Мы здесь все лето будем.
Работать вместе с Куртом? С этой лисой — подлизой? Как ни звучало в ушах у каждого «десять долларов в день», как ни заманчиво это было, ребята твердо знали, что к геологам больше не придут.
— Кстати, чьи это сотки внизу, у самого памятника? — спросил геолог.
— А что? — отозвался Чэсь. — Ну, мои.
— Ничего. Земли оттуда требуется будет взять на пробу. Геолог зевнул:
— Так через неделю ждем вас, — поплелся обратно во двор, загорать.
Курт побежал следом. Наконец ребята остались одни. Михаль с Чэсем дали себе волю, накинувшись на покрасневшего, растерянного Дмитрока.
— Откуда этот Курт знает, что мы приходили искать работу?
— Откуда знает, что мы собрались разбогатеть?!
— Спросите у него сами.
— Допустим, про геологов он сам догадался… но о нашем «разбогатеть» — откуда?
— Ребята, вы можете не верить мне, — справившись с собой, спокойно ответил Дмитрок, — можете не дружить со мной. Но в автобусе я не сказал ему ни слова. «Привет — привет», вот и все.
— Ага, значит, сказал! «Привет» сказал же?
— Не молча же ехать. Впрочем, думайте что хотите, — махнул рукой Дмитрок.
— Хорошо. С этим мы еще разберемся… — Михаль взглянул на солнце, которое постепенно садилось за рекою. — Теперь разбегаемся завтракать, а вечером — сбор возле Оксаниного дома.
Глава 16. Офицер наполеоновской армии
Улица утопала в ранних сумерках. С низменности, от реки, тянуло ночным легким ветерком. «Толкла мак», звенела мошкара — настырный гнус не боялся ни ветерка, ни сумерек. Целые тучки его вились над головами парней, Оксаны и ее отца. Разве что немного помогали ветки сирени, которыми обмахивались, да еще «курение дыма» — кучка горящего старого тряпья, ветхого дерева, коры… Копоть потому так и называется, что не столько горит, сколько дымится и одурманивает гнус.
Отец с Оксаной сидели на маленькой скамеечке под забором, Чэсь, Михаль и Дмитрок — полукругом напротив, прямо на траве. В центре дымился, вспыхивал редкими огоньками дымокур. Отец подшуровывал его прутиком.
Только что отцу пришлось коротко повторить парням то, о чем уже знала Оксана: о Великом княжестве, испанской чеканки талерах, о беспутном шляхтиче Трушке и его родовой коллекции монет…
— Вы, может, не знаете, что наш памятник на холме около Березины, — показал отец прутиком себе за спину, — просто символ. Это просто знак памяти солдатам всех войн, которые затронули нашу обитель: наполеоновской 1812 года, Первой мировой, гражданской, Второй мировой… А непосредственно захоронения были, конечно, в самых разных местах. Например, первое захоронение, еще со времен отступления французской армии, было куда дальше от реки — приблизительно там, где сейчас Чэсевы сотки, а может, и еще выше, вот здесь, где мы сидим.
Чэсь уздрыгаув. Самые невероятные предположения кружили ему голову. Он слушал, забывая отмахиваться от мошкары, ловил каждое слово. В кармане он сжимал найденный на своих сотках талер.
— Тогда как хоронили? — неторопливо рассказывал дальше отец. — Часто всех вместе — русских и французов, красных и белых, советских воинов и гитлеровцев — всех в одном месте, ставили один крест на могиле. Все люди, каждому страшно умирать, каждого где-то в Рязани, или в Мозыре, или в Париже кто-то ждет, молится, чтобы миновала близкого человека беда… И вот какая выходит интересная история. Вскоре после окончания войны с Наполеоном царь издает два указа, в которых гражданские власти обязуются собирать брошенную неприятелем амуницию, оружие и другие трофеи. Все это не бесплатно. Например, пушка стоила аж пятьдесят рублей, ружье — пять, холодное оружие — сабли, тесаки-немного дешевле… Собрать амуницию было, конечно, куда сложнее-крестьяне еще раньше растаскали. И долго после войны белорусские крестьяне форсили в сапогах и в головных уборах всех европейских армий, входивших в состав Великой наполеоновской армии. В деревнях на путях отступления, то есть и в наших Поплавах, долго не покупали железо, из сабель и палашей местные кузнецы делали ножи и серпы, из кирас — сковородки, кружки… Пуговицы, на которых часто были выгравированы номера полков, и через сто лет после французского нашествия украшали пальто и дубленки белорусов.
Ища трофеи, заодно раскапывали старые, наспех сделанные могилы, перезахоранивали их уже в других местах, торжественно, с почестями, молебном… Присутствовали и местные власти. Так была вскрыта могила в Поплавах. В могиле нашли останки трех русских солдат и французского офицера. Свидетели из местных крестьян показали: действительно, осенью 1812 у самой деревни, на опушке, наткнулись на «пранцуза», раненого, обмерзшего, бессознательного, обвязанного женской платком, в каких-то лохмотьях сверху порванного вдрызг мундира… «Пранцуза» внесли в ближайшую дом, пытались выходить, но тщетно. Раненый даже не шевелился, очень много потерял крови на морозе. Ночью в Поплавы подошел обоз русских. На лафете везли трех мертвых солдат. За ночь тихо, не произнеся ни слова, скончался и француз. Чуть рассвет, обоз тронулся дальше, оставив своих покойников, и местные крестьяне похоронили их вместе с французом.
И вот после войны, при раскопке той могилы, находят медную начинавших пластинку, на которой едва-едва можно-разобрать: «Anrі-В…n іngenіr…», два талера испанской чеканки, а также кусок обычной бересты, в которую талеры были завернуты. Береста хотя и изменилась от времени, потемнела, потрескалась, но сохранилось еще довольно хорошо. На ней можно было разобрать какие-то линии, сделанные рукой человека. Но главное, из-за чего потом все и закрутилось — это разборчиво, глубоко вырезанные ножом латинские буквы: «CLAD…» — «Клад». И сверху над словом — маленький крестик.
Глава 17. Все сходится!
— Почему же крестьяне не забрали эти вещи? — воскликнул Чэсь, облизывая от волнения губы. — Еще тогда, когда подобрали этого француза раненого?
— У такого бедолаги? — Оксана поддернула плечами, то ли от вечернего холода, то ли от жалости к француза.
— Действительно, человек в таких лохмотьях — что ценного при нем может быть, — подтвердил отец. — Видимо, просто в голову не пришло обыскивать беднягу. А может, постеснялись обыскивать, все же умирает человек.
— А при перезахоронение? — вмешался Михаль. — Вот когда раскопали могилу, неужели никто не позарился на монеты?