— Психология… — заявил он пренебрежительно. — Удачный случай — вот лучшая психология! И такой случай ты упустил! Булочник никогда больше не вернется…
— В четыре часа он будет здесь.
Готтфрид с сожалением посмотрел на меня.
— Пари? — спросил он.
— Давай, — сказал я, — но ты влипнешь. Я его знаю лучше, чем ты! Он любит залетать на огонек несколько раз. Кроме того, не могу же я ему продать вещь, которую мы сами еще не имеем.
— Господи, Боже мой! И это все, что ты можешь сказать, детка! — воскликнул Готтфрид, сокрушенно качая головой. — Ничего из тебя в этой жизни не выйдет. Ведь у нас только начинаются настоящие дела! Пойдем, я бесплатно прочту тебе лекцию о современной экономической жизни…
Днем я пошел к Блюменталю. По пути я сравнивал себя с молодым козленком, которому надо навестить старого волка. Солнце жгло асфальт, и с каждым шагом мне все меньше хотелось, чтобы Блюменталь зажарил меня на вертеле. Так или иначе, лучше всего было действовать быстро.
— Господин Блюменталь, — торопливо проговорил я, едва переступив порог кабинета и не дав ему опомниться, — я пришел к вам с приличным предложением. Вы заплатили за «кадиллак» пять тысяч пятьсот марок. Предлагаю вам шесть, но при условии, что действительно продам его. Это должно решиться сегодня вечером.
Блюменталь восседал за письменным столом и ел яблоко. Теперь он перестал жевать и внимательно посмотрел на меня.
— Ладно, — просопел он через несколько секунд, снова принимаясь за яблоко.
Я подождал, пока он бросил огрызок в бумажную корзину.
Когда он это сделал, я спросил:
— Так, значит, вы согласны?
— Минуточку! — Он достал из ящика письменного стола другое яблоко и с треском надкусил его. — Дать вам тоже?
— Благодарю, сейчас не надо.
— Ешьте побольше яблок, господин Локамп! Яблоки продлевают жизнь! Несколько яблок в день — и вам никогда не нужен врач!
— Даже если я сломаю руку?
Он ухмыльнулся, выбросил второй огрызок и встал.
— А вы не ломайте руки!
— Практический совет, — сказал я и подумал, что же будет дальше. Этот яблочный разговор показался мне слишком подозрительным.
Блюменталь достал ящик с сигарами и предложил мне закурить. Это были уже знакомые мне «Корона-Корона».
— Они тоже продлевают жизнь? — спросил я.
— Нет, они укорачивают ее. Потом это уравновешивается яблоками. — Он выпустил клуб дыма и посмотрел на меня снизу, откинув голову, словно задумчивая птица. — Надо все уравновешивать, — вот в чем весь секрет жизни…
— Это надо уметь.
Он подмигнул мне.
— Именно уметь, в этом весь секрет. Мы слишком много знаем и слишком мало умеем… потому что знаем слишком много.
Он рассмеялся.
— Простите меня. После обеда я всегда слегка настроен на философский лад.
— Самое время для философии, — сказал я. — Значит, с «кадиллаком» мы тоже добьемся равновесия, не так ли?
Он поднял руку.
— Секунду…
Я покорно склонил голову. Блюменталь заметил мой жест и рассмеялся.
— Нет, вы меня не поняли. Я вам только хотел сделать комплимент. Вы ошеломили меня, явившись с открытыми картами в руках! Вы точно рассчитали, как это подействует на старого Блюменталя. А знаете, чего я ждал?
— Что я предложу вам для начала четыре тысячи пятьсот.
— Верно! Но тут бы вам несдобровать. Ведь вы хотите продать за семь, не так ли?
Из предосторожности я пожал плечами.
— Почему именно за семь?
— Потому что в свое время это было вашей первой ценой.
— У вас блестящая память, — сказал я.
— На цифры. Только на цифры. К сожалению. Итак, чтобы покончить: берите машину за шесть тысяч.
Мы ударили по рукам.
— Слава Богу, — сказал я, переводя дух. — Первая сделка после долгого перерыва. «Кадиллак», видимо, приносит нам счастье.
— Мне тоже, — сказал Блюменталь. — Ведь и я заработал на нем пятьсот марок.
— Правильно. Но почему, собственно, вы его так скоро продаете? Он не нравился вам?
— Просто суеверие, — объяснил Блюменталь. — Я совершаю любую сделку, при которой что-то зарабатываю.
— Чудесное суеверие… — ответил я.
Он покачал своим блестящим лысым черепом.
— Вот вы не верите, но это так. Чтобы не было неудачи в других делах. Упустить в наши дни выгодную сделку — значит бросить вызов судьбе. А этого никто себе больше позволить не может.
В половине пятого Ленц, весьма выразительно посмотрев на меня, поставил на стол передо мной пустую бутылку из-под джина.
— Я желаю, чтобы ты мне ее наполнил, детка! Ты помнишь о нашем пари?
— Помню, — сказал я, — но ты пришел слишком рано.
Готтфрид безмолвно поднес часы к моему носу.
— Половина пятого, — сказал я, — думаю, что это астрономически точное время. Опоздать может всякий. Впрочем, я меняю условия пари — ставлю два против одного.
— Принято, — торжественно заявил Готтфрид. — Значит, я получу бесплатно четыре бутылки джина. Ты проявляешь героизм на потерянной позиции. Весьма почетно, деточка, но глупо.
— Подождем…
Я притворялся уверенным, но меня одолевали сомнения. Я считал, что булочник скорее всего уж не придет. Надо было задержать его в первый раз. Он был слишком ненадежным человеком.
В пять часов на соседней фабрике перин завыла сирена. Готтфрид молча поставил передо мной еще три пустые бутылки. Затем он прислонился к окну и уставился на меня.
— Меня одолевает жажда, — многозначительно произнес он.
В этот момент с улицы донесся характерный шум фордовского мотора, и тут же машина булочника въехала в ворота.
— Если тебя одолевает жажда, дорогой Готтфрид, — ответил я с большим достоинством, — сбегай поскорее в магазин и купи две бутылки рома, которые я выиграл. Я позволю тебе отпить глоток бесплатно. Видишь булочника во дворе? Психология, мой мальчик! А теперь убери отсюда пустые бутылки! Потом можешь взять такси и поехать на промысел. А для более тонких дел ты еще молод. Привет, мой сын!
Я вышел к булочнику и сказал ему, что машину, вероятно, можно будет купить. Правда, наш бывший клиент требует семь тысяч пятьсот марок, но если он увидит наличные деньги, то уж как-нибудь уступит за семь.
Булочник слушал меня так рассеянно, что я немного растерялся.
— В шесть часов я позвоню этому человеку еще раз, — сказал я наконец.
— В шесть? — очнулся булочник. — В шесть мне нужно… — Вдруг он повернулся ко мне: — Поедете со мной?
— Куда? — удивился я.
— К вашему другу, художнику. Портрет готов.
— Ах так, к Фердинанду Грау…
Он кивнул.
— Поедемте со мной. О машине мы сможем поговорить и потом.
По-видимому, он почему-то не хотел идти к Фердинанду без меня. Со своей стороны, я также был весьма заинтересован в том, чтобы не оставлять его одного. Поэтому я сказал:
— Хорошо, но это довольно далеко. Давайте поедем сразу.
Фердинанд выглядел очень плохо. Его лицо имело серовато-зеленый оттенок и было помятым и обрюзгшим. Он встретил нас у входа в мастерскую. Булочник едва взглянул на него. Он был явно возбужден.
— Где портрет? — сразу спросил он.
Фердинанд показал рукой в сторону окна. Там стоял мольберт с портретом. Булочник быстро вошел в мастерскую и застыл перед ним. Немного погодя он снял шляпу. Он так торопился, что сначала и не подумал об этом.
Фердинанд остался со мной в дверях.
— Как поживаешь, Фердинанд? — спросил я.
Он сделал неопределенный жест рукой.
— Что-нибудь случилось?
— Что могло случиться?
— Ты плохо выглядишь.
— И только-то?
— Да, — сказал я, — больше ничего…
Он положил мне на плечо свою большую ладонь и улыбнулся, напоминая чем-то старого сенбернара.
Подождав еще немного, мы подошли к булочнику. Портрет его жены удивил меня: лицо получилось отлично. По свадебной фотографии и другому снимку, на котором покойница выглядела весьма удрученной, Фердинанд написал портрет еще довольно молодой женщины. Она смотрела на нас серьезными, несколько беспомощными глазами.
— Да, — сказал булочник, не оборачиваясь, — это она. — Он сказал это скорее для себя, и я подумал, что он даже не слышал своих слов.
— Вам достаточно светло? — спросил Фердинанд.
Булочник не ответил.
Фердинанд подошел к мольберту и слегка повернул его. Потом он отошел назад и кивком головы пригласил меня в маленькую комнату рядом с мастерской.
— Вот уж чего никак не ожидал, — сказал он удивленно. — Скидка подействовала на него. Он рыдает…
— Всякого может задеть за живое, — ответил я. — Но с ним это случилось слишком поздно…
— Слишком поздно, — сказал Фердинанд, — всегда все слишком поздно. Так уж повелось в жизни, Робби.
Он медленно расхаживал по комнате.
— Пусть булочник побудет немного один, а мы с тобой можем пока сыграть в шахматы.
— У тебя золотой характер, — сказал я.
Он остановился.
— При чем тут характер? Ведь ему все равно ничем не помочь. А если вечно думать только о грустных вещах, то никто на свете не будет иметь права смеяться…
— Ты опять прав, — сказал я. — Ну, давай — быстро сыграем партию.
Мы расставили фигуры и начали. Фердинанд довольно легко выиграл. Не трогая королевы, действуя ладьей и слоном, он скоро объявил мне мат.
— Здорово! — сказал я. — Вид у тебя такой, будто ты не спал три дня, а играешь, как морской разбойник.
— Я всегда играю хорошо, когда меланхоличен, — ответил Фердинанд.
— А почему ты меланхоличен?
— Просто так. Потому что темнеет. Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Просто так… вообще…
— Но только если он одинок, — сказал я.
— Конечно… Час теней… Час одиночества… Час, когда коньяк кажется особенно вкусным.
Он достал бутылку и рюмки.
— Не пойти ли нам к булочнику? — спросил я.
— Сейчас. — Он налил коньяк. — За твое здоровье, Робби, за то, что мы все когда-нибудь подохнем!