Липкая теплынь разлилась по комнате, как свинец.
— Еще не прекратилось? — спросил я.
— Нет, — сказал врач.
Пат посмотрела на меня. Вместо улыбки у меня получилась гримаса.
— Еще полчаса, — сказал я.
Врач поднял глаза:
— Еще полтора часа, если не все два. Идет дождь. С тихим напевным шумом падали капли на листья и кусты в саду. Ослепленными глазами я вглядывался в тьму. Давно ли мы вставали по ночам, забирались в резеду и левкои и Пат распевала смешные детские песенки? Давно ли садовая дорожка сверкала белизной в лунном свете и Пат бегала среди кустов, как гибкое животное?..
В сотый раз я вышел на крыльцо. Я знал, что это бесцельно, но всё-таки ожидание как-то сокращалось. В воздухе висел туман. Я проклинал его; я понимал, каково было Кестеру. Сквозь теплую пелену донесся крик птицы.
— Заткнись! — проворчал я. Мне пришли на память рассказы о вещих птицах. — Ерунда! — громко сказал я.
Меня знобило. Где-то гудел жук, но он не приближался… он не приближался. Он гудел ровно и тихо: потом гудение исчезло; вот оно послышалось снова… вот опять… Я вдруг задрожал… это был не жук, а машина; где-то далеко она брала повороты на огромной скорости. Я словно окостенел и затаил дыхание, чтобы лучше слышать: снова… снова тихий, высокий звук, словно жужжание разгневанной осы. А теперь громче… я отчетливо различал высокий тон компрессора! И тогда натянутый до предела горизонт рухнул и провалился в мягкую бесконечность, погребая под собой ночь, боязнь, ужас, — я подскочил к двери и, держась за косяк, сказал:
— Они едут! Доктор, Пат, они едут. Я их уже слышу! В течение всего вечера врач считал меня сумасшедшим. Он встал и тоже прислушался.
— Это, вероятно, другая машина, — сказал он наконец.
— Нет, я узнаю мотор.
Он раздраженно посмотрел на меня. Видно, он считал себя специалистом по автомобилям. С Пат он обращался терпеливо и бережно, как мать; но стоило мне заговорить об автомобилях, как он начинал метать сквозь очки гневные искры и ни в чем не соглашался со мной.
— Невозможно, — коротко отрезал он и вернулся в комнату.
Я остался на месте, дрожа от волнения.
— "Карл", "Карл"! — повторял я. Теперь чередовались приглушенные удары и взрывы. Машина, очевидно, уже была в деревне и мчалась с бешеной скоростью вдоль домов. Вот рев мотора стал тише; он слышался за лесом, а теперь он снова нарастал, неистовый и ликующий. Яркая полоса прорезала туман… Фары… Гром… Ошеломленный врач стоял около меня. Слепящий свет стремительно надвигался на нас. Заскрежетали тормоза, а машина остановилась у калитки. Я побежал к ней. Профессор сошел с подножки. Он не обратил на меня внимания и направился прямо к врачу. За ним шел Кестер.
— Как Пат? — спросил он.
— Кровь еще идет.
— Так бывает, — сказал он. — Пока не надо беспокоиться.
Я молчал и смотрел на него.
— У тебя есть сигарета? — спросил он.
Я дал ему закурить.
— Хорошо, что ты приехал, Отто.
Он глубоко затянулся:
— Решил, так будет лучше.
— Ты очень быстро ехал.
— Да, довольно быстро. Туман немного помешал.
Мы сидели рядом и ждали.
— Думаешь, она выживет? — спросил я.
— Конечно. Такое кровотечение не опасно. — Она никогда ничего не говорила мне об этом.
Кестер кивнул.
— Она должна выжить, Отто! — сказал я.
Он не смотрел на меня.
— Дай мне еще сигарету, — сказал он. — Забыл свои дома.
— Она должна выжить, — сказал я, — иначе всё полетит к чертям.
Вышел профессор. Я встал.
— Будь я проклят, если когда-нибудь еще поеду с вами, — сказал он Кестеру.
— Простите меня, — сказал Кестер, — это жена моего друга.
— Вот как! — сказал Жаффе.
— Она выживет? — спросил я.
Он внимательно посмотрел на меня. Я отвел глаза и сторону.
— Думаете, я бы стоял тут с вами так долго, если бы она была безнадежна? — сказал он.
Я стиснул зубы и сжал кулаки. Я плакал.
— Извините, пожалуйста, — сказал я, — но всё это произошло слишком быстро.
— Такие вещи только так и происходят, — сказал Жаффе и улыбнулся.
— Не сердись на меня, Отто, что я захныкал, — сказал я.
Он повернул меня за плечи и подтолкнул в сторону двери:
— Войди в комнату. Если профессор позволит.
— Я больше не плачу, — сказал я. — Можно мне войти туда?
— Да, но не разговаривайте, — ответил Жаффе, — и только на минутку. Ей нельзя волноваться.
От слез я не видел ничего, кроме зыбкого светового пятна, мои веки дрожали, но я не решался вытереть глаза. Увидев этот жест, Пат подумала бы, что дело обстоит совсем плохо. Не переступая порога, я попробовал улыбнуться. Затем быстро повернулся к Жаффе и Кестеру.
— Хорошо, что вы приехали сюда? — спросил Кестер.
— Да, — сказал Жаффе, — так лучше.
— Завтра утром могу вас увезти обратно.
— Лучше не надо, — сказал Жаффе.
— Я поеду осторожно. — Нет, останусь еще на денек, понаблюдаю за ней. Ваша постель свободна? — обратился Жаффе ко мне. Я кивнул.
— Хорошо, тогда я сплю здесь. Вы сможете устроиться в деревне?
— Да. Приготовить вам зубную щетку и пижаму?
— Не надо. Имею всё при себе. Всегда готов к таким делам, хотя и не к подобным гонкам.
— Извините меня, — сказал Кестер, — охотно верю, что вы злитесь на меня.
— Нет, не злюсь, — сказал Жаффе.
— Тогда мне жаль, что я сразу не сказал вам правду. Жаффе рассмеялся:
— Вы плохо думаете о врачах. А теперь можете идти и не беспокоиться. Я остаюсь здесь.
Я быстро собрал постельные принадлежности. Мы с Кестером отправились в деревню.
— Ты устал? — спросил я.
— Нет, — сказал он, — давай посидим еще где-нибудь. Через час я опять забеспокоился.
— Если он остается, значит это опасно, Отто, — сказал я. — Иначе он бы этого не сделал…
— Думаю, он остался из предосторожности, — ответил Кестер. — Он очень любит Пат. Когда мы ехали сюда, он говорил мне об этом. Он лечил еще ее мать…
— Разве и она болела этим?..
— Не знаю, — поспешно ответил Кестер, — может быть, чем-то другим. Пойдем спать?
— Пойди, Отто. Я еще взгляну на нее разок… так… издалека.
— Ладно. Пойдем вместе.
— Знаешь, Отто, в такую теплую погоду я очень люблю спать на воздухе. Ты не беспокойся. В последнее время я это делал часто.
— Ведь сыро.
— Неважно. Я подниму верх и посижу немного в машине.
— Хорошо. И я с удовольствием посплю на воздухе. Я понял, что мне от него не избавиться. Мы взяли несколько одеял и подушек и пошли обратно к «Карлу». Отстегнув привязанные ремни, мы откинули спинки передних сидений. Так можно было довольно прилично устроиться. — Лучше, чем иной раз на фронте, — сказал Кестлер. Яркое пятно окна светило сквозь мглистый воздух. Несколько раз за стеклом мелькнул силуэт Жаффе. Мы выкурили целую пачку сигарет. Потом увидели, что большой свет в комнате выключили и зажгли маленькую ночную лампочку.
— Слава богу, — сказал я.
На брезентовый верх падали капли. Дул слабый ветерок. Стало свежо.
— Возьми у меня еще одно одеяло, — сказал я,
— Нет, не надо, мне тепло.
— Замечательный парень этот Жаффе, правда?
— Замечательный и, кажется, очень дельный.
— Безусловно.
Я очнулся от беспокойного полусна. Брезжил серый, холодный рассвет. Кестер уже проснулся.
— Ты не спал, Отто?
— Спал.
Я выбрался из машины и прошел по дорожке к окну. Маленький ночник всё еще горел. Пат лежала в постели с закрытыми глазами. Кровотечение прекратилось, но она была очень бледна. На мгновение я испугался: мне показалось, что она умерла. Но потом я заметил слабое движение ее правой руки. В ту же минуту Жаффе, лежавший на второй кровати, открыл глаза. Успокоенный, я быстро отошел от окна, — он следил за Пат.
— Нам лучше исчезнуть, — сказал я Кестеру, — а то он подумает, что мы его проверяем.
— Там всё в порядке? — спросил Отто.
— Да, насколько я могу судить. У профессора сон правильный: такой человек может дрыхнуть при ураганном огне, но стоит мышонку зашуршать у его вещевого мешка — и он сразу просыпается.
— Можно пойти выкупаться, — сказал Кестер. — Какой тут чудесный воздух! — Он потянулся.
— Пойди.
— Пойдем со мной.
Серое небо прояснялось. В разрывы облаков хлынули оранжево-красные полосы. Облачная завеса у горизонта приподнялась, и за ней показалась светлая бирюза воды. Мы прыгнули в воду и поплыли. Вода светилась серыми и красными переливами.
Потом мы пошли обратно. Фройляйн Мюллер уже была на ногах. Она срезала на огороде петрушку. Услышав мой голос, она вздрогнула. Я смущенно извинился за вчерашнюю грубость. Она разрыдалась:
— Бедная дама. Она так хороша и еще так молода.
— Пат доживет до ста лет, — сказал я, досадуя на то, что хозяина плачет, словно Пат умирает. Нет, она не может умереть. Прохладное утро, ветер, и столько светлой, вспененной морем жизни во мне, — нет, Пат не может умереть… Разве только если я потеряю мужество. Рядом был Кестер, мой товарищ; был я — верный товарищ Пат. Сначала должны умереть мы. А пока мы живы, мы ее вытянем. Так было всегда. Пока жив Кестер, я не мог умереть. А пока живы мы оба, Пат не умрет.
— Надо покоряться судьбе, — сказала старая фройляйн, обратив ко мне свое коричневое лицо, сморщенное, как печеное яблоко. В ее словах звучал упрек. Вероятно, ей вспомнились мои проклятья.
— Покоряться? — спросил я. — Зачем же покоряться? Пользы от этого нет. В жизни мы платим за всё двойной и тройной ценой. Зачем же еще покорность?
— Нет, нет… так лучше.
"Покорность, — подумал я. — Что она изменяет? Бороться, бороться — вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счете так или иначе будешь побежден. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет".
Кестер сказал ей несколько слов. Она улыбнулась и спросила, чего бы ему хотелось на обед.