— Значит, город Бунцлау есть. Можете не сомневаться. Раз там живет секретарь канцелярии…
— Это конечно. Но всё-таки довольно странно, что никто не знает про Бунцлау.
Мы согласились.
— Почему же вы сами за все эти годы ни разу не съездили туда? — спросил я.
Матильда ухмыльнулась:
— Это целая история. Но теперь я должна поехать к внукам. Их уже четверо.
— Мне кажется, что в тех краях изготовляют отличный шнапс, — сказал я. — Из слив или чего-то в этом роде…
Матильда замахала рукой:
— В том-то и всё дело. Мой зять, видите ли, трезвенник. Ничего не пьет.
Кестер достал с опустевшей полки последнюю бутылку:
— Ну что ж, фрау Штосс, придется выпить на прощанье по рюмочке.
— Я готова, — сказала Матильда.
Кестер поставил на стол рюмки и наполнил их. Матильда выпила ром с такой быстротой, словно пропустила его через сито. Ее верхняя губа резко вздрагивала, усики подергивались.
— Еще одну? — спросил я.
— Не откажусь.
Я налил ей доверху еще большую рюмку. Потом она простилась.
— Всего доброго на новом месте, — сказал я.
— Премного благодарна. И вам всего хорошего. Но странно, что никто не знает про Бунцлау, не правда ли?
Она вышла неверной походкой. Мы постояли еще немного в пустой мастерской.
— Собственно, и нам можно идти, — сказал Кестер.
— Да, — согласился я. — Здесь больше нечего делать.
Мы заперли дверь и пошли за «Карлом». Его мы не продали, и он стоял в соседнем гараже. Мы заехали на почту и в банк, где Кестер внес гербовый сбор заведующему управлением аукционов.
— Теперь я пойду спать, — сказал он. — Будешь у себя?
— У меня сегодня весь вечер свободен.
— Ладно, зайду за тобой к восьми.
Мы поели в небольшом пригородном трактире и поехали обратно. На первой же улице у нас лопнул передний баллон. Мы сменили его. «Карл» давно не был в мойке, и я здорово перепачкался.
— Я хотел бы вымыть руки, Отто, — сказал я.
Поблизости находилось довольно большое кафе. Мы вошли и сели за столик у входа. К нашему удивлению, почти все места были заняты. Играл женский ансамбль, и все шумно веселились. На оркестрантках красовались пестрые бумажные шапки, многие посетители были в маскарадных костюмах, над столиками взвивались ленты серпантина, к потолку взлетали воздушные шары, кельнеры с тяжело нагруженными подносами сновали по залу. Всё было в движении, гости хохотали и галдели.
— Что здесь происходит? — спросил Кестер.
Молодая блондинка за соседним столиком швырнула в нас пригоршню конфетти.
— Вы что, с луны свалились? — рассмеялась она. — Разве вы не знаете, что сегодня первый день масленицы?
— Вот оно что! — сказал я. — Ну, тогда пойду вымою руки.
Чтобы добраться до туалета, мне пришлось пройти через весь зал. У одного из столиков я задержался — несколько пьяных гостей пытались поднять какую-то девицу на столик, чтобы она им спела. Девица отбивалась и визжала. При этом она опрокинула столик, и вся компания повалилась на пол. Я ждал, пока освободится проход. Вдруг меня словно ударило током. Я оцепенел, кафе куда-то провалилось, не было больше ни шума, ни музыки. Кругом мелькали расплывчатые, неясные тени, но необыкновенно резко и отчетливо вырисовывался один столик, один-единственный столик, за которым сидел молодой человек в шутовском колпаке и обнимал за талию охмелевшую соседку. У него были стеклянные тупые глаза, очень тонкие губы. Из-под стола торчали ярко-желтые, начищенные до блеска краги…
Меня толкнул кельнер. Как пьяный, я прошел несколько шагов и остановился. Стало невыносимо жарко, но я трясся, как в ознобе, руки повлажнели. Теперь я видел и остальных, сидевших за столиком. С вызывающими лицами они что-то распевали хором, отбивая такт пивными кружками. Меня снова толкнули.
— Не загораживайте проход, — услышал я.
Я машинально двинулся дальше, нашел туалет, стал мыть руки и, только когда почувствовал резкую боль, сообразил, что держу их под струёй кипятка. Затем я вернулся к Кестеру.
— Что с тобой? — спросил он.
Я не мог ответить.
— Тебе плохо? — спросил он.
Я покачал головой и посмотрел на соседний столик, за которым сидела блондинка и поглядывала на нас. Вдруг Кестер побледнел. Его глаза сузились. Он подался вперед.
— Да? — спросил он очень тихо.
— Да, — ответил я.
— Где?
Я кивнул в сторону столика, за которым сидел убийца Готтфрида.
Кестер медленно поднялся. Казалось, кобра выпрямляет свое тело.
— Будь осторожен, — шепнул я. — Не здесь, Отто.
Он едва заметно махнул рукой и медленно пошел вперед. Я был готов броситься за ним. Какая-то женщина нахлобучила ему на голову красно-зеленый бумажный колпак и повисла у него на шее. Отто даже не заметил ее. Женщина отошла и удивленно посмотрела ему вслед. Обойдя вокруг зала, Отто вернулся к столику.
— Его там нет, — сказал он.
Я встал, окинул взглядом зал. Кестер был прав.
— Думаешь, он узнал меня? — спросил я.
Кестер пожал плечами. Только теперь он почувствовал, что на нем бумажная шапка, и смахнул ее.
— Не понимаю, — сказал я. — Я был в туалете не более одной-двух минут.
— Более четверти часа. — Что?.. — Я снова посмотрел в сторону столика. — Остальные тоже ушли. С ними была девушка, ее тоже нет. Если бы он меня узнал, он бы наверняка исчез один.
Кестер подозвал кельнера:
— Здесь есть еще второй выход?
— Да, с другой стороны есть выход на Гарденбергштрассе.
Кестер достал монету и дал ее кельнеру.
— Пойдем, — сказал он.
— Жаль, — сказала блондинка за соседним столиком. — Такие солидные кавалеры.
Мы вышли. Ветер ударил нам в лицо. После душного угара кафе он показался нам ледяным.
— Иди домой, — сказал Кестер.
— Их было несколько, — ответил я и сел рядом с ним.
Машина рванулась с места. Мы изъездили все улицы в районе кафе, всё больше удаляясь от него, но не нашли никого. Наконец Кестер остановился.
— Улизнул, — сказал он. — Но это ничего. Теперь он нам попадется рано или поздно.
— Отто, — сказал я. — Надо бросить это дело.
Он посмотрел на меня.
— Готтфрид мертв, — сказал я и сам удивился своим словам. — От этого он не воскреснет…
Кестер всё еще смотрел на меня.
— Робби, — медленно заговорил он, — не помню, скольких я убил. Но помню, как я сбил молодого английского летчика. У него заело патрон, задержка в подаче, и он ничего не мог сделать. Я был со своим пулеметом в нескольких метрах от него и ясно видел испуганное детское лицо с глазами, полными страха; потом выяснилось, что это был его первый боевой вылет и ему едва исполнилось восемнадцать лет. И в это испуганное, беспомощное и красивое лицо ребенка я всадил почти в упор пулеметную очередь. Его череп лопнул, как куриное яйцо. Я не знал этого паренька, и он мне ничего плохого не сделал. Я долго не мог успокоиться, гораздо дольше, чем в других случаях. С трудом заглушил совесть, сказав себе: "Война есть война!" Но, говорю тебе, если я не прикончу подлеца, убившего Готтфрида, пристрелившего его без всякой причины, как собаку, значит эта история с англичанином была страшным преступлением. Понимаешь ты это? — Да, — сказал я.
— А теперь иди домой. Я хочу довести дело до конца. Это как стена. Не могу идти дальше, пока не свалю ее.
— Я не пойду домой, Отто. Уж если так, останемся вместе.
— Ерунда, — нетерпеливо сказал он. — Ты мне не нужен. — Он поднял руку, заметив, что я хочу возразить. — Я его не прозеваю! Найду его одного, без остальных! Совсем одного! Не бойся.
Он столкнул меня с сиденья и тут же умчался. Я знал — ничто не сможет его удержать. Я знал также, почему он меня не взял с собой. Из-за Пат. Готтфрида он бы не прогнал.
Я пошел к Альфонсу. Теперь я мог говорить только с ним. Хотелось посоветоваться, можно ли что-нибудь предпринять. Но Альфонса я не застал. Заспанная девушка сообщила мне, что час назад он ушел на собрание. Я сел за столик и стал ждать.
В трактире было пусто. Над пивной стойкой горела маленькая лампочка. Девушка снова уселась и заснула. Я думал об Отто и Готтфриде и смотрел из окна на улицу, освещенную полной луной, медленно поднимавшейся над крышами, я думал о могиле с черным деревянным крестом и стальной каской и вдруг заметил, что плачу. Я смахнул слёзы.
Вскоре послышались быстрые тихие шаги. Альфонс вошел с черного хода. Его лицо блестело от пота.
— Это я, Альфонс!
— Иди сюда, скорее! — сказал он.
Я последовал за ним в комнату справа за стойкой. Альфонс подошел к шкафу и достал из него два старых санитарных пакета времен войны.
— Можешь сделать перевязку? — спросил он, осторожно стягивая штаны.
У него была рваная рана на бедре.
— Похоже на касательное ранение, — сказал я.
— Так и есть, — буркнул Альфонс. — Давай перевязывай!
— Альфонс, — сказал я, выпрямляясь. — Где Отто?
— Откуда мне знать, где Отто, — пробормотал он, выжимая из раны кровь. — Вы не были вместе?
— Нет.
— Ты его не видел?
— И не думал. Разверни второй пакет и наложи его сверху. Это только царапина.
Занятый своей раной, он продолжал бормотать.
— Альфонс, — сказал я, — мы видели его… того, который убил Готтфрида… ты ведь знаешь… мы видели его сегодня вечером. Отто выслеживает его.
— Что? Отто? — Альфонс насторожился. — Где же он? Теперь это уже ни к чему! Пусть убирается оттуда!
— Он не уйдет.
Альфонс отбросил ножницы:
— Поезжай туда! Ты знаешь, где он? Пускай убирается. Скажи ему, что за Готтфрида я расквитался. Я знал об этом раньше вас! Сам видишь, что я ранен! Он стрелял, но я сбил его руку. А потом стрелял я. Где Отто?
— Где-то в районе Менкештрассе.
— Слава богу. Там он уже давно не живет. Но всё равно, убери оттуда Отто.
Я подошел к телефону и вызвал стоянку такси, где обычно находился Густав. Он оказался на месте.