— Хорошо, — согласился Боннэ после непродолжительного раздумья. — Но я ничего не подпишу, пока мне не заплатят. За все про все триста франков.
— Вот и прекрасно. Триста франков. Вы их получите.
Равич повесил трубку.
— Мне очень жаль, что вам приходится все это выслушивать, — сказал он женщине. — Но по-другому никак. Без него нам не обойтись.
Женщина уже доставала купюры.
— Ничего страшного, — сказала она. — Для меня это не внове. Вот деньги.
— Не спешите. Он сейчас приедет. Ему и отдадите.
— А сами вы справку о смерти выписать не можете?
— Нет. Тут нужен французский врач, — пояснил Равич. — Желательно тот, кто его лечил, так будет проще всего.
После ухода Боннэ, едва за ним закрылась дверь, в комнате повисла гнетущая тишина. Словно не просто человек вышел, а что-то еще случилось. Шум машин с улицы доносился теперь как будто сквозь воздушную стену, просачиваясь сквозь нее с превеликим трудом. На смену суете и суматохе минувшего часа в свои права полновластно вступил покойный. Его великое безмолвие осязаемо заполнило собой все пространство дешевой гостиничной комнаты, и не важно было, что на нем шелковисто-переливчатая красная пижама, — будь он хоть в шутовском наряде клоуна, он все равно бы властвовал одной этой своей каменной неподвижностью. Ибо все живое движется, а всему, что движется, энергично ли, грациозно или, наоборот, неуклюже, не дано это отрешенное величие неподвижности, величие кончины, после которой лишь распад и тлен. Только в этой неподвижности явлено совершенство, даруемое каждому покойнику, да и то лишь на краткий срок.
— Так он не был вашим мужем? — еще раз спросил Равич.
— Нет. Да и какая разница?
— Законы. Наследство. Полиция будет составлять опись имущества — что принадлежит вам, что ему. Все ваше оставят вам. А на его имущество будет наложен арест. До появления наследников, если таковые обнаружатся. У него вообще есть родственники?
— Не здесь, не во Франции.
— Но вы ведь с ним жили?
Женщина не ответила.
— Долго?
— Два года.
Равич оглядел комнату.
— У вас что, чемоданов нет?
— Почему?… Были. Они… вон там стояли… у стены. Еще вчера вечером…
— Понятно. Хозяин.
Равич распахнул дверь. Уборщица со шваброй испуганно шарахнулась в сторону.
— Мамаша, — укорил ее Равич, — вы не по годам любопытны.
Старуха возмущенно зашипела.
— Вы правы, правы, — опередил ее Равич. — В ваши годы чем еще себя потешить? А сейчас позовите мне хозяина.
Старуха фыркнула и со шваброй наперевес кинулась прочь.
— Весьма сожалею, — вздохнул Равич. — Иначе никак нельзя. Вам, вероятно, все это кажется ужасно беспардонным, но тут чем скорей, тем лучше. А если вы сейчас чего-то не понимаете, вам же легче.
— Я понимаю, — вымолвила женщина.
Равич глянул на нее.
— Понимаете?
— Да.
С листком в руках появился хозяин. Он вошел, даже не постучав.
— Где чемоданы? — спросил Равич.
— Сперва счет. Вот он. Первым делом пусть мне оплатят счет.
— Первым делом вы вернете чемоданы. Никто пока что не отказывался платить по счетам. И от комнаты пока тоже никто не отказался. А в следующий раз, прежде чем войти, потрудитесь постучать. Давайте ваш счет и распорядитесь принести чемоданы.
Толстяк смотрел на него с яростью.
— Да получите вы ваши деньги.
Хлопнув дверью, хозяин вылетел вон.
— Деньги в чемоданах? — спросил Равич.
— Я… Нет, по-моему, нет…
— Тогда где? В костюме? Или их вовсе не было?
— Деньги были у него в бумажнике.
— Где бумажник?
— Он под… — Женщина замялась. — Обычно он держал его под подушкой.
Равич встал. Осторожно приподнял подушку вместе с головой покойного, нашарил кожаный черный бумажник и передал женщине.
— Возьмите деньги и все, что сочтете важным. Да скорей же! Сейчас не до сантиментов. На что-то ведь вам надо жить. А для чего еще нужны деньги? Без пользы в полиции валяться?
Он отвернулся и уставился в окно. На улице водитель грузовика материл зеленщика за то, что тот своим фургоном и парой лошадей перегородил дорогу. Судя по всему, мощный мотор внушал ему чувство бесспорного превосходства. Равич обернулся.
— Все?
— Да.
— Дайте сюда бумажник.
Он сунул бумажник обратно под подушку. Отметил про себя, что бумажник заметно похудел.
— Положите все в сумочку, — велел он.
Женщина повиновалась. Равич принялся изучать счет.
— Вы уже оплачивали здесь счета?
— Точно не помню. По-моему, да.
— Это счет за две недели. Всегда ли… — Равич запнулся. Почему-то язык не поворачивался назвать сейчас покойного просто «господином Рашинским». — Счета всегда оплачивались в срок?
— Да, неукоснительно. Он то и дело повторял: в его положении важно за все платить вовремя.
— Ну и скотина же этот ваш хозяин! Как по-вашему, последний оплаченный счет где может лежать?
В дверь постучали. Равич не смог сдержать улыбку. Коридорный внес чемоданы. За ним шествовал хозяин.
— Чемоданы все? — спросил Равич у женщины.
— Да.
— Разумеется, все, — буркнул толстяк. — А вы как думали?
Равич взял тот, что поменьше.
— Ключ от чемодана у вас есть? Нет? Тогда где он может быть?
— В шкафу? У него в костюме.
Равич распахнул шкаф. Тот был пуст.
— Ну? — спросил он, обернувшись к хозяину.
— Ну? — накинулся тот на коридорного.
— Костюм… Я его вынес, — пролепетал тот.
— Зачем?
— Почистить… отутюжить…
— Это, пожалуй, уже ни к чему, — заметил Равич.
— Сейчас же неси сюда костюм, ворье поганое! — заорал хозяин.
Коридорный как-то странно, чуть ли не с подмигиванием, глянул на хозяина и вышел. И почти сразу вернулся с костюмом. Равич встряхнул пиджак, потом брюки. В брюках что-то тихонько звякнуло. Равич на секунду замешкался. Как-то чудно лезть в брюки мертвеца. Словно костюм вместе с ним скончался. А еще чуднее всякую чушь думать. Костюм — он и есть костюм.
Он вытащил ключ и открыл чемодан. Сверху лежала парусиновая папка.
— Это она? — спросил он у женщины.
Та кивнула.
Счет нашелся сразу. Он был оплачен. Равич сунул его под нос хозяину.
— Вы приписали лишнюю неделю.
— Да? — взвился толстяк. — А переполох? А все это свинство? А волнения? Это, по-вашему, все даром? А что у меня опять желчь разыгралась — это, по-вашему, и так входит в стоимость? Вы сами сказали — постояльцы съедут! Столько убытков! А кровать? А дезинфекция номера? А изгвазданное покрывало?
— Покрывало в счете числится. Но там еще и ужин за двадцать пять франков вчера вечером. Вы вчера что-нибудь заказывали? — спросил он у женщины.
— Нет, — ответила та. — Но, может, я просто заплачу? Я… Мне хотелось бы уладить это поскорее…
Уладить поскорее, мысленно повторил за ней Равич. Знаем, проходили. А потом тишина и только покойник. И, словно дубиной по голове, оглушительная поступь безмолвия. Нет уж, пусть лучше так, хоть это и омерзительно. Он взял со стола карандаш и принялся за подсчеты. Потом протянул счет хозяину.
— Согласны?
Толстяк взглянул на итоговую цифру.
— За сумасшедшего меня держите?
— Согласны? — повторил вопрос Равич.
— Да кто вы вообще такой? И с какой стати лезете не в свое дело?
— Я — брат, — сухо пояснил Равич. — Согласны?
— Плюс десять процентов на обслуживание и налоги. Иначе никак.
— Идет. — Равич накинул десять процентов. — С вас двести девяносто два франка, — сообщил он женщине.
Та извлекла из сумочки три сотенных и протянула хозяину. Толстяк взял купюры и двинулся к двери.
— К шести часам попрошу освободить помещение. Иначе еще за сутки заплатите.
— С вас восемь франков сдачи, — напомнил ему Равич.
— А портье?
— Портье мы отблагодарим сами.
Хозяин шваркнул на стол восемь франков.
— Sales etrangers [10], — буркнул он себе под нос, выходя из комнаты.
— Это особая гордость хозяев иных французских отелей: они полагают себя вправе ненавидеть иностранцев, живя за их счет.
Равич заметил коридорного, который все еще маячил у двери с чаевыми в глазах.
— Вот вам.
Коридорный сперва посмотрел на купюру.
— Благодарю вас, месье, — проговорил он и удалился.
— Теперь надо дождаться полицию, и только потом можно будет его вывезти, — сказал Равич, бросив взгляд на женщину.
В сгущающихся сумерках та сидела в углу между двумя чемоданами.
— Стоит умереть, и ты сразу важная птица… А пока живешь, до тебя никому нет дела.
Равич глянул на женщину еще раз.
— Может, вам лучше вниз спуститься? — предложил он. — Там у них что-то вроде канцелярии…
Она покачала головой.
— Я могу с вами пойти. Сейчас мой приятель приедет, доктор Вебер. Он уладит все вопросы с полицией. Можем подождать его внизу.
— Нет. Я хотела бы остаться здесь.
— Но здесь… здесь уже ничего не поделаешь. Зачем вам тут оставаться?
— Не знаю. Он… ему уже недолго тут лежать… А я часто… Он не был счастлив со мной. Я часто уходила. Хоть теперь останусь.
Она произнесла это спокойно, без всякого надрыва.
— Он об этом уже не узнает, — заметил Равич.
— Не в том дело…
— Ладно. Тогда давайте выпьем. Вам это нужно.
Не дожидаясь ответа, Равич позвонил. Официант явился неожиданно быстро.
— Два двойных коньяка принесите.
— Сюда?
— Конечно. А куда еще?
— Слушаюсь, сударь.
Он принес две рюмки и бутылку курвуазье. Пугливо покосился в угол на смутно мерцающую в сумерках кровать.
— Свет зажечь? — спросил он.
— Не надо. А вот бутылку можете оставить.
Официант поставил поднос на стол и, еще раз оглянувшись на кровать, стремглав удалился.
Равич дополна налил обе рюмки.
— Выпейте, — потребовал он. — Вам станет легче.
Он ожидал, что женщина станет отказываться, и уже приготовился ее уговаривать. Но та без колебаний выпила все до дна.