Равич смотрел в окно. Ну а что кроме? А кроме не так уж много и остается. Он жив, разве этого мало? И вовсе не рвется строить нечто прочное во времена, когда все так шатко и вот-вот начнет рушиться вновь. Лучше уж сплавляться по течению, чем тратить понапрасну силы, ведь силы — это единственное, чего не вернешь. Главное — выстоять, покуда не покажется спасительный берег. Чем меньше растратишь сил, тем лучше, ибо силы еще понадобятся. А с упорством муравья возводить посреди рушащегося столетия гнездышко мещанского счастья, — сколько уж таких гнездышек разорено у него на глазах. Подобный героизм и трогателен, и смешон, но главное — бесполезен. Только попусту себя выматывать. Лавину, если уж сорвалась, не остановишь, под ней только погибнуть можно. Лучше дождаться, пока сойдет, а потом откапывать и спасать кого можно. В дальний поход надо уходить с легким багажом. А уж спасаться бегством и подавно…
Равич взглянул на часы. Пора проведать Люсьену Мартинэ. А потом в «Осирис».
Девицы в «Осирисе» уже ждали. Их, правда, регулярно осматривал казенный врач, но хозяйка считала, что этого недостаточно. Чтобы в ее борделе кто-то подцепил дурную болезнь, — нет, такую роскошь она себе позволить не могла и поэтому заключила договор с частным гинекологом Вебером о дополнительном осмотре каждый четверг. Равич иногда Вебера подменял.
Одну из комнат на втором этаже хозяйка переоборудовала в настоящий смотровой кабинет. Она весьма гордилась тем, что в ее заведении вот уже больше года никто из посетителей ничего не подхватил; зато от самих клиентов, несмотря на все меры предосторожности, семнадцать девиц заразились.
Командующая парадом Роланда принесла ему бутылку бренди и стакан.
— По-моему, Марта не в порядке, — сообщила она.
— Хорошо. Осмотрим с пристрастием.
— Я уже вчера ее к работе не допустила. Она, конечно, отпирается. Но ее белье…
— Хорошо, Роланда.
Девицы в одних комбинашках входили в кабинет по очереди. Почти всех Равич уже знал, новеньких было только две.
— Меня можно не смотреть, доктор, — с порога объявила Леони, рыжая гасконка.
— Это почему же?
— Ни одного клиента за неделю.
— А что хозяйка на это скажет?
— Да ничего. Я для нее на одном шампанском сколько заработала. По семь бутылок за вечер. Трое купчишек из Тулузы. Женатики все. И каждый хочет, но перед другими стесняется. Каждый боится, что если со мной пойдет, остальные двое дома его заложат. Ну и давай напиваться, каждый надеялся других двоих перепить. — Леони хохотнула, лениво почесываясь. — Ну а тот, кто всех перепил, и сам потом подняться не мог.
— Отлично. И все равно я обязан тебя осмотреть.
— Да за милую душу, доктор. Сигаретки не найдется?
— Держи.
Равич взял мазок, проверил на реактив.
— Знаете, чего я никак не пойму? — спросила Леони, не спуская с Равича глаз.
— Чего?
— Как это у вас после таких дел все еще не пропала охота спать с женщинами?
— Я и сам не пойму. Так, ты в порядке. Кто там следующий?
— Марта.
Вошла Марта — бледная, худенькая блондинка. Личико с полотен Боттичелли и ангельские уста, всегда готовые усладить ваш слух отборным матом из подворотен улицы Блонделя.
— Со мной все хорошо, доктор.
— Вот и прекрасно. Сейчас посмотрим.
— Но со мной правда все хорошо.
— Тем лучше.
Тут в комнату вошла Роланда. Глянула на Марту. Та сразу замолкла. Только тревожно посматривала на Равича. Тот обследовал ее с особой тщательностью.
— Да чистенькая я, доктор. Вы же знаете, я всегда остерегаюсь.
Равич не отвечал. Девица продолжала болтать, время от времени испуганно замолкая. Равич взял мазок и теперь его рассматривал.
— Ты больна, Марта, — изрек он наконец.
— Что? — Девица вскочила как ужаленная. — Быть не может!
— Еще как может.
С секунду она смотрела на него молча. И тут ее прорвало:
— Ну, сучий потрох! Кобель паскудный! Я сразу ему не поверила, хмырю болотному! А он заладил: я же студент, медик, уж я-то разбираюсь, ничего не будет, вот козел!
— Ты сама-то почему не береглась?
— Да береглась я, только уж больно наскоро все случилось, а он говорит, мол, я студент…
Равич кивнул. Старая песня: студент-медик, подцепил триппер, решил лечиться сам. Через две недели посчитал себя здоровым, анализы сдавать не стал.
— Это надолго, доктор?
— Месяца полтора. — Равич прекрасно знал: на самом деле дольше.
— Полтора месяца?! — Полтора месяца без заработка. А если еще и в больницу? — Мне что, в больницу теперь?
— Там видно будет. Может, потом будем на дому тебя лечить. Только если ты обещаешь…
— Обещаю! Все, что угодно, обещаю! Только не в больницу.
— Сначала обязательно в больницу. Иначе нельзя.
Марта смотрела на него с отчаянием. Больницы все проститутки боялись как огня. Порядки там очень строгие. Но другого выхода нет. Оставь такую лечиться дома, и уже через день-другой, невзирая на все клятвы, она выйдет на заработки и начнет разносить заразу…
— Мадам заплатит за больницу, — сказал Равич.
— А сама я? Сама? Полтора месяца без заработка! А я только что воротник из чернобурки купила в рассрочку! Пропущу платеж, и всему хана!
Она заплакала.
— Пойдем, Марта, — сказала Роланда.
— И обратно вы меня не возьмете! Я знаю! — Марта всхлипывала все громче. — Вы меня не возьмете потом! Никогда никого не берете! Значит, мне одна дорога — на улицу… И все из-за кобеля этого шелудивого…
— Тебя возьмем. На тебя был хороший спрос. Клиентам ты нравилась.
— Правда? — Марта недоверчиво подняла глаза.
— Конечно. А теперь пошли.
Марта вышла вместе с Роландой. Равич смотрел ей вслед. Черта с два ее обратно возьмут. Мадам в таких делах рисковать не любит. Так что в лучшем случае Марту ждут теперь дешевые притоны на улице Блонделя. Потом просто улица. Потом кокаин, больница, место продавщицы в табачном или цветочном киоске. Или, если повезет, какой-нибудь сутенер, который будет ее поколачивать, вволю попользуется, а уж потом вышвырнет.
Столовая гостиницы «Интернасьональ» располагалась в полуподвале. Поэтому постояльцы без обиняков называли ее «катакомбой». Летом, правда, скудные лучи света еще как-то пробивались сюда сквозь толстые матовые стекла под потолком — эти окна-щели выходили во двор; зимой же электричество не выключали даже днем. Помещение служило одновременно курительной, канцелярией, гостиной, залом собраний, а также убежищем для беспаспортных эмигрантов — когда являлась с проверкой полиция, они могли отсюда двором пробраться в гараж, а уж из гаража смыться на соседнюю улицу.
Равич сидел сейчас с Борисом Морозовым, швейцаром ночного клуба «Шехерезада», в том углу «катакомбы», который хозяйка гордо именовала пальмовым садом, ибо здесь в майоликовой кадке на рахитичном столике доживала свой худосочный век одна чахлая пальма. Морозов вот уже пятнадцать лет жил в Париже. Беженец еще со времен Первой мировой, он был одним из немногих русских, кто не бахвалился службой в царской гвардии и не рассказывал небылицы о своем знатном происхождении.
Они играли в шахматы. В «катакомбе» в этот час было пусто, за исключением одного столика, за которым собралась шумная компания, там много пили и то и дело провозглашали тосты.
Морозов раздраженно оглянулся.
— Равич, ты можешь мне объяснить, по какому случаю здесь сегодня такой галдеж? Какого черта эти эмигранты не отправляются спать?
Равич усмехнулся:
— К этим эмигрантам я лично отношения не имею. В нашей гостинице это фашистская фракция.
— Испания? Но ты ведь тоже там был?
— Был, но на другой стороне. К тому же только как врач. А это испанские монархисты фашистского розлива. Жалкие остатки здешней камарильи, большинство-то уже снова восвояси вернулись. А эти все никак не отважатся. Франко, видите ли, для них недостаточно утончен. Хотя мавры, веками истреблявшие испанцев, — мавры нисколько их не смущали [11].
Морозов уже расставлял фигуры.
— Так, может, они отмечают бойню в Гернике? [12] Или победу итальянских и немецких пулеметов над крестьянами и горняками? Я этих молодчиков ни разу здесь не видел.
— Они уж который год здесь околачиваются. Ты их не видел, потому что не столуешься здесь.
— А ты, что ли, столуешься?
— Нет.
— Ладно, — ухмыльнулся Морозов. — Замнем для ясности мой следующий вопрос, равно как и твой ответ. И то и другое наверняка было бы оскорбительно. По мне, так пусть бы хоть родились здесь. Лишь бы горланили потише. Итак — старый, добрый ферзевый гамбит.
Равич двинул встречную пешку. Первые ходы делались быстро. Но вскоре Морозов начал подолгу задумываться.
— Есть тут один вариантик у Алехина…
Один из испанцев между тем направился в их сторону. То ли взгляд тупой, то ли глаза совсем близко к носу посажены. Остановился возле их столика. Морозов недовольно поднял голову. На ногах испанец держался не слишком твердо.
— Господа, — выговорил он учтиво. — Полковник Гомес приглашает вас выпить с ним бокал вина.
— Сударь, — в тон ему ответил Морозов, — мы как раз разыгрываем партию в шахматы на первенство семнадцатого округа города Парижа. Покорнейше благодарим, но принять приглашение никак не можем.
Испанец и бровью не повел. Он обратился к Равичу с церемонностью, которая сделала бы честь и двору Филиппа Второго:
— Некоторое время назад вы оказали полковнику Гомесу любезность. Вот почему накануне своего отъезда он весьма желал бы выпить с вами бокал вина.
— Мой партнер, — ответил Равич с той же церемонностью, — уже объяснил вам: мы сегодня должны сыграть партию в шахматы. Поблагодарите от нас полковника Гомеса. Весьма сожалею.
Испанец с поклоном удалился. Морозов ухмыльнулся:
— Совсем как мы, русские, в первые годы. Как утопающий за соломинку, из последних сил цеплялись за свои титулы и учтивые манеры. И какую же любезность ты оказал этому готтентоту?