— Как-то раз слабительное прописал. Латинские народы весьма щепетильны в вопросах пищеварения.
— Недурственно! — Морозов снова ухмыльнулся. — Извечная слабина демократии. Фашист в подобном случае прописал бы демократу мышьяк.
Испанец уже подходил к ним снова.
— Позвольте представиться: старший лейтенант Наварро, — объявил он с убийственной серьезностью человека, который явно выпил лишнего, но пока этого не осознает. — Я адъютант полковника Гомеса. Сегодня ночью полковник уезжает из Парижа. Он направляется в Испанию, дабы присоединиться к доблестным войскам генералиссимуса Франко. И в честь этого события желает выпить с вами бокал вина за свободу Испании и ее победоносную армию.
— Старший лейтенант Наварро, — сухо отозвался Равич, — я не испанец.
— Нам это известно. Вы немец. — Тень заговорщицкой улыбки промелькнула на его пьяном лице. — Именно поэтому полковник Гомес и желает с вами выпить. Германия и Испания — друзья.
Равич и Морозов переглянулись. Это становилось забавным. Уголки губ у Морозова подрагивали.
— Старший лейтенант Наварро, — сказал он. — Как ни жаль, но я вынужден настаивать на необходимости завершения нашей партии с доктором Равичем. Результат сегодня же ночью будет телеграфирован в Нью-Йорк и Калькутту.
— Сударь! — надменно произнес Наварро. — Мы ожидали, что вы откажетесь, ведь Россия — враг Испании. Приглашение касалось только доктора Равича. Вас мы пригласили только потому, что вы вместе.
Морозов поставил на свою огромную, как лопата, ладонь выигранного коня и посмотрел на Равича.
— Пора прекратить этот балаган, тебе не кажется?
— Думаю, да. — Равич повернулся. — Полагаю, молодой человек, вам лучше вернуться на место. Вы совершенно незаслуженно пытаетесь задеть честь полковника Морозова, ибо он враг Советов.
Не дожидаясь ответа, Равич снова склонился над доской. Наварро какое-то время стоял над ними, недоуменно таращась. Потом удалился.
— Он пьян и, как многие латиняне, в пьяном виде напрочь лишен чувства юмора, — заметил Равич. — Однако мы отнюдь не обязаны следовать его примеру. Вот почему я решил произвести тебя в полковники. Хотя, сколько мне известно, ты всего лишь жалкий подполковник. Мысль, что этот Гомес старше тебя по званию, показалась мне нестерпимой.
— Помолчи немного, дружок. Со всей этой суетней я, кажется, напортачил в алехинском варианте. Похоже, слона я теряю. — Морозов поднял голову. — Бог ты мой, еще один пожаловал. Второй адъютант. Ну и народ!
— Не иначе это полковник Гомес собственной персоной. — Равич с интересом откинулся в кресле. — Нас ждет дискуссия двух полковников.
— Недолгая, сын мой.
Полковник оказался еще церемоннее лейтенанта. Он начал с того, что извинился перед Морозовым за промашку своего адъютанта. Извинение было милостиво принято. После чего, поскольку все недоразумения вроде бы благополучно улажены, полковник, усугубляя учтивость почти до неправдоподобия, предложил в знак примирения всем вместе выпить бокал вина за генералиссимуса Франко. На сей раз отказался Равич.
— Но как немец, как союзник… — Полковник явно был в замешательстве.
— Полковник Гомес, — сказал Равич, постепенно теряя терпение, — оставим лучше все как есть. Вы будете пить за кого вам вздумается, а я продолжу играть в шахматы.
На лице полковника отразилась мучительная работа мысли.
— Тогда, выходит, вы…
— Лучше не будем уточнять, — остановил его Морозов. — Во избежание дальнейших разногласий.
Гомес вконец запутался.
— Но тогда вы, белогвардеец и царский офицер, должны бы…
— Ничего мы никому не должны. Мы скроены по старинке. Да, мы разных взглядов, но не считаем, что из-за этого надо сносить друг другу башку.
До Гомеса наконец дошло. Он надменно вскинул голову.
— Понятно! — злобно прокаркал он. — Гнилая демократическая…
— Вот что, любезный! — Голос Морозова не сулил ничего хорошего. — Уматывайте отсюда! Вам давным-давно пора было уматывать. К себе в Испанию. В окопы. А то там за вас итальянцы да немцы воюют. Свободны!
Он встал. Гомес отшатнулся. Посмотрел на Морозова. Потом, как по команде, резко повернулся кругом и зашагал к своему столику. Морозов сел на место, вздохнул и позвонил официантке.
— Принесите-ка нам кальвадоса, Кларисса. Два двойных.
Кивнув, Кларисса ушла.
— Тоже мне вояки. — Равич усмехнулся. — Такой короткий ум и такие сложные представления о чести. Этак и свихнуться недолго, а уж спьяну и подавно.
— Оно и видно. Вон уже следующий идет. Еще немного — и они начнут ходить процессиями. Кто пожалует на сей раз? Может, сам Франко?
Это снова был Наварро. Опасливо остановившись от столика в двух шагах, он на сей раз обратился к Морозову:
— Полковник Гомес сожалеет, что не имеет возможности послать вам вызов. Сегодня ночью он покидает Париж. К тому же его миссия слишком ответственна, и он не может позволить себе неприятности с полицией. — Он повернулся к Равичу. — Полковник должен вам гонорар за консультацию. — С этими словами он бросил на стол сложенную пятифранковую купюру и попытался гордо удалиться.
— Секундочку, — проговорил Морозов. Кларисса как раз подошла к их столику с подносом. Морозов взял рюмку кальвадоса, но, глянув на нее, покачал головой и поставил на место. После чего взял с подноса стакан воды и невозмутимо выплеснул Наварро в лицо. — Это чтобы вы протрезвели, — невозмутимо пояснил он. — И зарубите себе на носу: деньгами не швыряются. А теперь катитесь отсюда, идиот ламанческий…
Наварро ошеломленно утирался. К их столику уже спешили остальные испанцы. Их было четверо. Морозов не спеша поднялся во весь рост. Он был на голову, а то на две выше каждого из испанцев. Равич продолжал сидеть. Он посмотрел на Гомеса.
— Не смешите людей, — посоветовал он. — Вы все, мягко говоря, не трезвы. У вас ни малейшего шанса. Минуты не пройдет, и вы костей не соберете. Даже на трезвую голову у вас все равно шансов никаких.
Он встал, подхватил Наварро под локти, приподнял, повернул и, как болванчика, поставил настолько вплотную к Гомесу, что тому пришлось отступить.
— А теперь оставьте нас в покое. Мы вас не звали, не просили к нам приставать. — Он взял со стола пятифранковую купюру и положил на поднос. — Это вам, Кларисса. Господа хотят вас отблагодарить.
— Первый раз хоть что-то на чай от них получаю, — буркнула официантка. — Ну, спасибо.
Гомес что-то скомандовал по-испански. Все пятеро дружно повернулись кругом и отошли к своему столику.
— Жаль, — вздохнул Морозов. — Этих голубчиков я бы с радостью отделал. А нельзя — и все из-за тебя, бродяги беспаспортного. Ты хоть сам-то жалеешь, что не смог отвести душу?
— Не на этих же. Мне с другими поквитаться надо.
Из-за испанского столика до них доносились обрывки гортанной чужеземной речи. Затем прозвучало троекратное «Viva!» [13], звякнули дружно поставленные на стол бокалы, и вся компания чуть ли не строем очистила помещение.
— Такую выпивку и чуть было в эту рожу не выплеснул, — покачал головой Морозов. — Надо же, и вот этакая шваль правит сейчас в Европе. Неужели и мы такими же идиотами были?
— Да, — отозвался Равич.
Еще примерно час они играли молча. Вдруг Морозов вскинул голову.
— Вон Шарль идет, — сообщил он. — Похоже, к тебе.
Равич поднял глаза. Паренек из швейцарской уже подходил к их столику. В руках у него был небольшой сверток.
— Просили вам передать.
— Мне?
Равич осмотрел сверток. Сверток небольшой, в белой шелковистой бумаге, перевязан бечевкой. Адреса на свертке не было.
— Я ни от кого ничего не жду. Это какое-то недоразумение. Кто передал?
— Женщина… ну, то есть дама, — поправился паренек.
— Так женщина или дама? — уточнил Морозов.
— Да вроде как посередке…
— А что, метко, — ухмыльнулся Морозов.
— Тут даже не написано, от кого. Она точно сказала, что это мне?
— Ну, не то чтобы прямо. Не по имени. Для доктора, говорит, который у вас живет. А потом… вы эту даму знаете.
— Это она так сказала?
— Да нет. Но это с ней вы недавно приходили ночью, — выпалил парень.
— Да, Шарль, со мной иногда приходят дамы. Но пора бы тебе знать: тактичность и скромность — первые добродетели служащего гостиницы. Нескромность — это только для кавалеров большого света.
— Да вскрой же ты его наконец! — не утерпел Морозов. — Даже если это не тебе. В нашей многогрешной жизни и не такое случалось вытворять.
Равич усмехнулся и развязал бечевку. В свертке прощупывался какой-то предмет. Оказалось, это деревянная фигурка мадонны, которую он оставил в комнате той женщины, как же ее звали… Мадлен… Мад… Он напряг память… Нет, забыл. Что-то похожее. Он разворошил шелковистую бумагу. Ни письма, ни записки.
— Хорошо, — сказал он пареньку. — Все правильно.
И поставил статуэтку на стол. Среди шахматных фигур она смотрелась странно и как-то неприкаянно.
— Она русская? — спросил Морозов.
— Нет. Хотя мне сначала тоже так показалось.
Равич заметил, что губную помаду с лица мадонны отмыли.
— Что прикажешь мне с этим делать?
— Поставь куда-нибудь. На свете множество вещей, которые можно куда-то приткнуть. И для всех находится место. Только не для людей.
— Того человека, наверно, уже похоронили.
— Это та?
— Ну да.
— Но ты хоть заходил к ней еще раз, проведать, как она и что?
— Нет.
— Странно, — задумчиво проговорил Морозов. — Сперва мы думаем, будто помогаем кому-то, а когда человеку тяжелее всего, перестаем помогать.
— Борис, я не армия спасения. Я видывал в жизни случаи куда хуже этого и даже пальцем не пошевельнул. И почему, кстати, ей должно быть сейчас тяжелей?
— Потому что теперь она оказалась по-настоящему одна. В первые дни тот мужчина хоть как-то, но все еще был с ней рядом, пусть даже мертвый. Но он был здесь, на земле. А теперь он под землей, все, его нет. И это вот, — Морозов указал на фигурку, — никакая не благодарность. Это крик о помощи.