— Я переспал с ней, — признался Равич. — Еще не зная, что у нее стряслось. И хочу про это забыть.
— Чепуха! Тоже мне, велика важность! Если это не любовь, то это вообще распоследний пустяк на свете. Я знал одну женщину, так она говорила, ей легче с мужиком переспать, чем назвать его по имени. — Морозов склонил голову. Его лобастый лысый череп под лампой слегка отсвечивал. — Я так тебе скажу, Равич: нам надо быть добрее — поелику возможно и доколе возможно, потому что в жизни нам еще предстоит совершить сколько-то так называемых преступлений. По крайней мере мне. Да и тебе, наверно.
— Тоже верно.
Морозов облокотился на кадку с чахлой пальмой. Та испуганно покачнулась.
— Жить — это значит жить другими. Все мы потихоньку едим друг друга поедом. Поэтому всякий проблеск доброты, хоть изредка, хоть крохотный, — он никому не повредит. Он сил придает — как бы тяжело тебе ни жилось.
— Хорошо. Завтра зайду, посмотрю, как она.
— Вот и прекрасно, — рассудил Морозов. — Это я и имел в виду. А теперь побоку все разговоры. Белыми кто играет?
5
Хозяин гостиницы сразу же Равича узнал.
— Дама у себя в комнате, — сообщил он.
— Можете ей позвонить и сказать, что я пришел?
— Комната без телефона. Да вы сами можете к ней подняться.
— В каком она номере?
— Двадцать седьмой.
— У меня отвратительная память на имена. Не подскажете, как ее зовут?
Хозяин и бровью не повел.
— Маду. Жоан Маду, — сообщил он. — Не думаю, что это настоящее имя. Скорей всего артистический псевдоним.
— Почему артистический?
— Она и в карточке у нас записалась актрисой. Уж больно звучно, верно?
— Да как сказать. Знавал я одного артиста, так тот выступал под именем Густав Шмидт. А по-настоящему его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт был его артистический псевдоним. Не больно звучно, верно?
Хозяин, однако, не стушевался.
— В наши дни чего только не бывает, — философски заметил он.
— Не так уж много всего и бывает в наши дни. Загляните в учебники истории, и вы легко убедитесь, что нам достались еще относительно спокойные времена.
— Благодарю покорно, мне и этих времен за глаза хватает.
— Мне тоже. Но чем-то же надо себя утешить. Так вы сказали, двадцать седьмой?
— Так точно, месье.
Равич постучал. Никто не ответил. Он постучал снова и на сей раз едва расслышал что-то невнятное. Отворив дверь, он сразу увидел женщину. Та сидела на кровати, что нелепо громоздилась поперек комнаты у торцевой стены, и когда он вошел, медленно подняла глаза. Здесь, в гостиничном номере, странно было видеть на ней все тот же синий костюм, в котором Равич встретил ее в первый вечер. Застань он ее распустехой, валяющейся в замызганном домашнем халате, — и то вид был бы не такой неприкаянный. Но в этом костюме, одетая невесть для чего и кого, просто по привычке, утратившей для нее всякий смысл, она выглядела столь безутешно, что у Равича от жалости дрогнуло сердце. Ему ли не знать этой тоски — он-то сотни людей перевидал вот в такой же безнадежной позе, несчастных эмигрантов, заброшенных жизнью на чужбину из чужбин. Крохотный островок среди безбрежности бытия — они сидели вот так же и так же не знали, как быть и что делать, и лишь сила привычки еще как-то удерживала их на плаву.
Он прикрыл за собой дверь.
— Надеюсь, не помешал? — спросил он и тут же ощутил всю бессмысленность своего вопроса. Кто и что может ей сейчас помешать? Мешать-то уже считай что некому.
Он положил шляпу на стул.
— Удалось все уладить? — спросил он.
— Да. Не так уж и много было хлопот.
— И все без осложнений?
— Вроде да.
Равич сел в единственное имевшееся в номере кресло. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.
— Вы куда-то уходите? — спросил он.
— Да. Когда-нибудь. Позже. Никуда особенно, так. Что еще остается?
— Да ничего. Это правильно на первых порах. У вас нет знакомых в Париже?
— Нет.
— Никого?
Женщина тяжело подняла голову.
— Никого. Кроме вас, хозяина, официанта и горничной. — Она мучительно улыбнулась. — Не много, правда?
— Не очень. А что, разве у… — Он пытался припомнить фамилию умершего, но не смог. Забыл.
— Нет, — угадала его вопрос женщина. — У Рашинского не было знакомых в Париже. Или я их не видела. Мы только приехали, и он сразу заболел.
Равич не собирался долго засиживаться. Но сейчас, увидев ее вот такой, он передумал.
— Вы уже ужинали?
— Нет. Да мне и не хочется.
— А вообще сегодня что-нибудь ели?
— Да. Обедала. Днем это как-то проще. Но вечером…
Равич огляделся. Небольшая комната казалась голой, от гостиничных стен веяло ноябрем и безнадегой.
— Самое время вам отсюда выбраться, — сказал он. — Пойдемте. Сходим куда-нибудь поужинать.
Он ожидал, что женщина станет возражать. Столько унылого безразличия было во всем ее облике, что казалось, ей эту хандру уже нипочем с себя не стряхнуть. Однако она тотчас же встала и потянулась за плащом.
— Это не подойдет, — сказал он. — Слишком легкий. Потеплее ничего нет? На улице холодно.
— Так ведь дождь был…
— Он и сейчас не кончился. Но все равно холодно. Другого у вас ничего нет? Пальто потеплее или, на худой конец, свитера?
— Да, свитер есть.
Она подошла к чемодану, что побольше. Только тут Равич заметил, что она так почти ничего и не распаковала. Сейчас она извлекла из чемодана черный свитер, сняла жакет, свитер надела. У нее оказались неожиданно ладные, стройные плечи. Прихватив берет, она надела жакет и плащ.
— Так лучше?
— Гораздо лучше.
Они спустились вниз. Хозяина на месте не было. Вместо него за стойкой под доской с ключами сидел консьерж. Он разбирал письма и вонял чесноком. Рядом сидела пятнистая кошка и не сводила с него зеленых глаз.
— Ну что, по-прежнему есть не хочется? — спросил Равич, когда они вышли на улицу.
— Не знаю. Разве что немного…
Равич уже подзывал такси.
— Хорошо. Тогда поедем в «Прекрасную Аврору». Там можно перекусить по-быстрому…
Народу в «Прекрасной Авроре» оказалось немного. Было уже довольно поздно. Они отыскали столик в верхнем зале, узком, с низким потолком. Кроме них, тут была еще только одна пара, устроившаяся у окна полакомиться сыром, да одинокий мужчина, перед которым громоздилась целая гора устриц. Подошел официант, окинул придирчивым взором клетчатую скатерть и решил все-таки ее сменить.
— Две водки, — заказал Равич. — Холодной. Мы здесь выпьем и попробуем разных закусок, — объяснил он своей спутнице. — По-моему, это как раз то, что вам сейчас нужно. «Прекрасная Аврора» специализируется на закусках. Кроме закусок, тут почти ничего и не поешь. Во всяком случае, дальше закусок тут обычно мало кто способен продвинуться. Их тут уйма, на любой вкус, что холодные, что горячие, и все очень хороши. Так что давайте пробовать.
Официант принес водку и достал блокнотик записывать.
— Графин розового, — сказал Равич. — Анжуйское есть?
— Анжуйское разливное, розовое, так точно, сударь.
— Хорошо. Большой графин, на льду. И закуски.
Официант удалился. В дверях он едва не столкнулся с женщиной в красной шляпке с пером, — та стремительно взбегала по лестнице. Отодвинув официанта в сторону, она направилась прямиком к мужчине с устрицами.
— Альберт! — начала она. — Ну ты же и свинья…
— Тсс! — зашикал на нее Альберт, испуганно озираясь.
— Никаких «тсс»! — С этими словами женщина шмякнула мокрый зонт поперек стола и решительно уселась напротив. Альберт, похоже, был не слишком удивлен.
— Chе́rie! [14] — начал он и продолжил уже шепотом.
Равич улыбнулся, поднимая бокал.
— Для начала выпьем-ка это до дна. Salute [15].
— Salute, — ответила Жоан Маду и выпила свой бокал.
Закуски здесь развозили на специальных столиках-тележках.
— Что желаете? — Равич взглянул на женщину. — Думаю, будет проще, если для начала я сам вам что-нибудь подберу. — Он наполнил тарелку и передал ей. — Если что-то не понравится, ничего страшного. Сейчас еще другие тележки подвезут. И это только начало.
Набрав и себе полную тарелку, он принялся за еду, стараясь не смущать женщину чрезмерной заботливостью. Но вдруг, даже не глядя, почувствовал: она тоже ест. Он очистил лангустину и протянул ей.
— Попробуйте-ка! Это нежнее лангустов. А теперь немного здешнего фирменного паштета. С белым хлебом, вот с этой хрустящей корочкой. Что ж, совсем неплохо. И к этому глоток вина. Легкого, терпкого, холодненького…
— Вам со мной столько хлопот, — проговорила женщина.
— Ну да, в роли официанта. — Равич рассмеялся.
— Нет. Но вам со мной правда столько хлопот.
— Не люблю есть один. Вот и все. Как и вы.
— Из меня напарник неважный.
— Отчего же? — возразил Равич. — По части еды — вполне. По части еды вы напарник превосходный. Терпеть не могу болтунов. А уж горлопанов и подавно.
Он глянул на Альберта. Пристукивая в такт по столу зонтиком, красная шляпка более чем внятно объясняла бедняге, почему он такая скотина. Альберт выслушивал ее терпеливо и, похоже, без особых переживаний.
Жоан Маду мельком улыбнулась:
— Я так не могу.
— А вон и очередная тележка с провизией. Навалимся сразу или сперва по сигаретке?
— Лучше сперва по сигаретке.
— Отлично. У меня сегодня даже не солдатские, не с черным табаком.
Он поднес ей огня. Откинувшись на спинку стула, Жоан глубоко затянулась. Потом посмотрела Равичу прямо в глаза.
— До чего же хорошо вот так посидеть, — проговорила она, и на секунду ему показалось, что она вот-вот разрыдается.
Кофе они пили в «Колизее». Огромный зал на Елисейских полях был переполнен, но им посчастливилось отыскать свободный столик в баре внизу, где верхняя половина стен была из стекла, за которым сидели на жердочках попугаи и летали взад-вперед другие пестрые тропические птицы.