— Конечно.
Фернан выдерживал паузу.
— Хорошо, — произнес он наконец. — И проверим.
Он встал и вышел в соседнюю комнату. Его напарник был явно смущен.
— Вы уж извините, месье, — обратился он к Равичу. — Вообще-то можно было и без этого обойтись. Ничего, сейчас все разъяснится. А за помощь мы вам весьма признательны.
Разъяснится, эхом пронеслось в голове у Равича. Доставая сигарету, он как бы невзначай осмотрелся. У двери стоял еще один полицейский. Просто так, случайно.
Всерьез его пока что никто не подозревал.
Можно, конечно, оттолкнуть и броситься вон, но за дверью еще и представитель фирмы, и двое работяг. Нет, эту идею придется отбросить. Да и при входе в участок обычно парочка полицейских стоит.
Вернулся Фернан.
— В консульстве паспорта на ваше имя не числится.
— Возможно, — проронил Равич.
— Что значит «возможно»?
— Один работник, да еще по телефону, не может всего знать. Там полдюжины людей паспортами занимаются.
— Нет, этот точно знал.
Равич ничего не ответил.
— Никакой вы не чех, — заявил Фернан.
— Послушай, Фернан, — попытался вмешаться второй полицейский.
— У вас акцент не чешский, — продолжил свои умозаключения Фернан.
— Возможно, и нет.
— Вы немец! — торжествующе выпалил он. — И у вас нет паспорта!
— Нет, — возразил Равич. — Я марокканец, и у меня французских паспортов сколько угодно и каких хотите.
— Я попрошу! — заорал Фернан. — Что вы себе позволяете?! Вы оскорбляете французское государство!
— Дерьма пирога! — внятно сказал один из рабочих. Зато представитель фирмы изменился в лице и, казалось, готов отдать честь.
— Фернан, да брось ты…
— Вы врете! Вы не чех! Так есть у вас паспорт или нету? Отвечайте!
«Крыса, а не человек, — подумал Равич. — Крыса в человеке, и никакими силами ее не утопишь. Не все ли равно этому идиоту, есть у меня паспорт или нет? Но крыса что-то учуяла и уже лезет из норы».
— Отвечайте! — надрывался Фернан.
Клочок бумаги. Есть он у тебя, нет ли — это всего лишь клочок бумаги. Достань он его сейчас из кармана, и эта тварь будет кланяться и рассыпаться в извинениях. Пусть ты целую семью зарезал, пусть ты банк ограбил — покажешь паспорт, и этот долдон как миленький отдаст тебе честь. Но будь ты хоть сам Иисус Христос — без паспорта ты бы давно подох в тюряге. Впрочем, до своих тридцати трех он бы сейчас и с паспортом не дожил — забили бы за милую душу.
— Я вас задерживаю до установления личности, — распорядился Фернан. — Я лично этим займусь.
— Прекрасно, — отозвался Равич.
Чеканя шаг, Фернан вышел. Второй полицейский смущенно перебирал бумаги.
— Мне очень жаль, месье, — сказал он немного погодя. — Он на таких делах прямо с ума сходит.
— Ничего.
— С нами-то все? — спросил один из работяг.
— Да.
— Вот и ладно. — Уходя, он повернулся к Равичу: — После мировой революции вам никакой паспорт не понадобится.
— Поймите, месье, — продолжил второй полицейский. — У Фернана отец на войне погиб. Ну, в мировую. Он всех немцев ненавидит, вот и устраивает такие штуки. — Он поднял на Равича смущенный взгляд. Видимо, догадался, что к чему. — Крайне сожалею, месье. Будь я один…
— Ничего страшного, — утешил его Равич. Он еще раз огляделся. — Можно мне позвонить, пока этот Фернан не вернулся?
— Конечно. Телефон вон там, у стола. Только поскорее.
Равич позвонил Морозову. По-немецки рассказал ему, что случилось. Попросил известить Вебера.
— И Жоан тоже? — спросил Морозов.
Равич задумался.
— Нет. Пока не надо. Скажи ей, меня задержали, но дня через два-три все будет в порядке. Присмотри за ней.
— Ладно, — без особого энтузиазма отозвался Морозов. — Будь здоров, Войцек.
Равич положил трубку, как только вошел Фернан.
— Это на каком же языке вы беседовали? — спросил он с ехидной улыбочкой. — Неужто на чешском?
— На эсперанто, — ответил Равич.
Наутро явился Вебер.
— Ничего себе мерзость, — опешил он, оглядывая камеру.
— Французские тюрьмы — это еще самые настоящие тюрьмы, — заметил Равич. — Их не затронул презренный тлен гуманизма. Добротное вонючее восемнадцатое столетие.
— Отвратно, — пробормотал Вебер. — Отвратно, что вы сюда угодили.
— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Надо было оставить эту женщину истекать кровью. Мы живем в стальные времена, Вебер.
— В чугунные. Эти ребятки уже докопались, что вы в стране нелегально?
— Конечно.
— И адрес знают?
— Конечно, нет. Разве могу я подвести под монастырь старый добрый «Интернасьональ»? За постояльцев без регистрации хозяйку оштрафуют. И, конечно, устроят облаву, сцапав еще дюжину беженцев. Местом жительства я в этот раз указал отель «Ланкастер». Небольшой, дорогой, изысканный отель. Когда-то гостевал там в прошлой жизни.
— А зовут вас теперь, значит, Войцек.
— Владимир Войцек. — Равич ухмыльнулся. — Уже четвертое мое имя.
— Вот ведь переплет, — сокрушался Вебер. — Что мы можем сделать, Равич?
— Не так уж много. Главное, чтобы эти ребятки не выведали, что я здесь не в первый раз. Не то полгода тюрьмы мне обеспечено.
— Вот черт.
— Да-да, мир день ото дня становится все гуманнее. Живи опасно, как говаривал Ницше. Эмигранты следуют его наказу, хотя и поневоле.
— Ну а если они не дознаются?
— Две недели, думаю так. Ну и как обычно: выдворение.
— А потом?
— А потом я вернусь.
— Пока вас опять не сцапают?
— Именно. В этот раз мне еще повезло. Два года как-никак. Целая жизнь.
— С этим надо что-то делать. Дальше так продолжаться не может.
— Почему? Вполне. Да и что вы можете сделать?
Вебер задумался.
— Дюран, — вдруг произнес он. — Конечно! Дюран кучу важных людей знает, у него связи. — Он осекся. — Господи, да вы же сами оперировали чуть ли не главного шефа по этим делам! Того, с желчным пузырем!
— Только не я. Дюран.
Вебер расхохотался.
— Да, старику так прямо об этом не скажешь. Но сделать он кое-что может. Уж я сумею попросить.
— Вы мало чего добьетесь. Я недавно выбил из него две тысячи. Он мне этого не забудет.
— Забудет как миленький, — заверил Вебер с явным удовольствием, — он же побоится, что вы расскажете, кто на самом деле за него оперирует. Вы ведь десятки операций вместо него сделали. Ну и потом — вы же ему нужны!
— Запросто найдет себе кого-нибудь еще. Либо того же Бино, либо кого-то другого из беженцев. От желающих отбоя нет.
Вебер огладил усы.
— Не с такой рукой, как у вас. В любом случае попытаться можно. Сегодня же с ним поговорю. Чем я еще могу вам помочь? Кормят как?
— Отвратительно. Но я плачу — и мне приносят.
— Курево?
— Тоже есть. Единственное, в чем я нуждаюсь, вы все равно обеспечить не сможете: это ванна.
Две недели Равич провел в камере с евреем-сантехником, полуевреем-писателем и с поляком. Сантехник тосковал по Берлину, писатель Берлин ненавидел, поляку было на все наплевать. Равич обеспечивал всех сигаретами. Писатель рассказывал еврейские анекдоты. Сантехник оказался незаменимым специалистом по борьбе с вонью.
Через две недели за Равичем пришли. Сначала его отвели к инспектору, который поинтересовался, есть ли у него деньги.
— Есть.
— Хорошо. Тогда поедете на такси.
К нему приставили полицейского в штатском. На улице по-летнему светило солнышко. До чего же приятно на воле! У ворот тюрьмы старик продавал воздушные шары. Равич подивился, с какой стати тот выбрал для своего товара столь странное место. Его провожатый уже подзывал такси.
— Куда хоть мы едем? — поинтересовался Равич.
— К шефу.
Равич понятия не имел, к какому именно шефу. Впрочем, покуда это не директор немецкого концлагеря, ему более или менее все равно. По-настоящему страшно в нынешнем мире только одно: безоружным оказаться во власти неприкрытого террора. Остальное все пустяки.
В такси имелся радиоприемник. Равич включил. Сперва сообщили о ценах на овощи, только потом — политические новости. Полицейский зевнул. Равич покрутил ручку настройки. Музыка. Модная песенка. Лицо провожатого просветлело.
— Шарль Трене [30], — пояснил он. — «Менильмонтан» [31]. Шикарная вещичка!
Такси остановилось. Равич расплатился. Его отвели в приемную, которая, как все приемные на свете, провоняла скукой и страхом ожидания, потом и пылью.
Он просидел с полчаса, читая старый номер «Ля ви паризьен», оставленный кем-то из посетителей. После двух недель вовсе без книг газетенка показалась ему чуть ли не шедевром литературной классики. Потом наконец его препроводили к шефу.
Прошла, быть может, минута, прежде чем он этого толстенького коротышку узнал. Когда оперируешь, к лицам пациентов обычно вообще не присматриваешься. Они тебе безразличны, все равно что номера. Единственное, что интересует, — это оперируемый орган. Но на это лицо Равич тогда все же взглянул не без любопытства. И вот он восседает перед ним, жив-здоров, пузцо уже снова наел, без желчного пузыря, Леваль, собственной персоной. Равич только сейчас вспомнил, что Вебер обещал подключить Дюрана, и никак не ожидал, что его к самому Левалю доставят.
Леваль оглядел его с ног до головы. Он умело выдерживал паузу.
— Ваша фамилия, разумеется, не Войцек, — пробурчал он наконец.
— Нет.
— И какая же настоящая?
— Нойман. — Так они с Вебером условились. А Вебер должен был Дюрану сказать. Войцек — слишком экзотично.
— Вы немец, не так ли?
— Да.
— Беженец?
— Да.
— А так не скажешь. По внешнему виду.
— Не все беженцы евреи, — объяснил Равич.
— Почему дезинформировали? Настоящее имя почему скрывали?
Равич передернул плечами.
— А что поделаешь? Мы и так стараемся врать как можно меньше. Но приходится. И отнюдь не ради собственного удовольствия.